– Оставь ее! Оставь, я приказываю тебе, вассал!
Кто это? Где? Где небо, где луна, где она сама? Холодно, надо идти, пока не ушла луна. Ночь Луны не терпит лжи, за все надо платить, но как же страшно, а Енниоль ушел. Ушел и покинул ставшую Залогом за свое и за чужое… Она должна, она согласилась, но ведь глупая не знала, как это больно!
– Выходит, смерть в самом деле слепа. Досадно, но через свою, не вредившую тебе кровь ты не переступишь! Баронесса, назад! За меня!..
…Она вернулась! Она стоит на снегу за плечом Повелевающего Волнами, и он сжимает локоть недостойной. Его вторая рука вытянута вперед, темные блестящие капли падают вниз. Красное на розовом… Луна утолит свой голод.
– Клянусь кровью: перед тобой – девушка.
– Ты первый Придд, что верен сюзерену. – Синяя пустота, как можно в нее смотреть?! – Жаль, твой король не стоит твоей верности.
– Ни один Придд не служил потомкам Бланш, но эта девушка под моей защитой. Это просьба герцога Эпинэ. Его вы тоже забыли?
– Я помню все, – синий взгляд потянулся к Мэллит, – ты…
– Я… – покорно откликнулась гоганни. Ей было холодно, она устала, как же она устала от крови, луны, страха…
– Нет, я. – Чужая рука отстраняет недостойную. – Она за Альдо, я – за нее.
– Не надо! – Темные струйки днем были бы алыми. – Не надо! Ничтожная Мэллит недостойна жизни… Первородный Валентин, оставь дочь отца моего и живи!
– Нет. Удо Борн, ты слышишь? Разве Альдо говорит так? Разве он отвечает за свои преступления? Ты не видишь, так слушай!
– Ты… – Синий взгляд тяжелее горы, но Мэллит не станет прятаться за чужой долг!
– Я – Залог, нареченный Удо. Забери ничтожную и оставь своего убийцу без Щита. Оставь другим убитым и оскорбленным…
– Замолчите, баронесса! Вы слишком многим нужны живой. То, что связано, можно и развязать. Проклятье, да идите же наконец в спальню!
– Нет! – Мертвый прикрыл глаза, и Мэллит смогла вздохнуть, – Придд прав, мы развяжем завязанное… Пусть… девушка возьмет кинжал с твоей кровью, пока она горяча.
– Берите, баронесса. – В ладонь гоганни скользнула жесткая рукоять, и Мэллит невольно сжала пальцы.
– А теперь в сторону, брат. Девушка, иди ко мне. Смелее!
К нему?! Идти к нему? После всего…
– Ну же! Хочешь свободы – иди!
– Баронесса, решать вам. – Повелевающий Волнами отступил, зажимая рану, мертвый ждал молча, закрыв страшные глаза.
– Я иду. – Мертвые лгут, они голодны и помнят всё, но она не делала зла названному Удо, и она не хочет быть щитом лжеца и убийцы. Она пойдет, и да смилуется над ней луна. – Я иду…
Шаг, и красная, дымящаяся полоса позади. У ничтожной Мэллит больше нет защиты, она выбрала, только что? Свободу или синюю мглу? Черные стены, белый снег, красное небо и луна… Какая длинная ночь, какой короткий путь. Ноги скользят и стынут, рана на груди наполняется болью, наползает дурнота, но она почти пришла.
– Я, – говорит гоганни, протягивая мертвому рукоять, – я пришла.
– Ты, – отвечает Удо. Он высокий, выше Повелевающего Молниями. – Ты…
Ледяные пальцы впиваются в руку, не давая отбросить кинжал, поток холода бежит, растекается по жилам, вспыхивает сумасшедшая синь.
– Ты! – произносит Борн, всаживая клинок в свое молчащее сердце. – Ты свободна, девушка.
– Названный Удо! Зачем?!
– Иначе нельзя, – в пустой синеве прорезаются зрачки, – или я, или ты… Теперь все будет хорошо… Хорошо для всех!
Горячая волна слизывает холод, горячая и красная. Синь, белизна, зелень – все тонет в крови, а кровь уходит в песок, шелестят ветви, мчатся сквозь звездный дождь всадники, и песок становится снегом…
– Мэллица… Теперь я тебя узнал… Бедная ты, бедная…
Серые глаза – живые, знакомые, грустные. И улыбка… Такая же, как прежде.
– Блис… Удо, ты вернулся?
– Нет, Мэллица, я ухожу. Вынь кинжал, больно.
Рукоять была мягкой и теплой, как родившийся крольчонок. Мэллит неловко ее потянула и с клинком в руках отлетела назад, прямо в руки Повелевающего Волнами.
– Вот ведь, – посетовал Удо из дома Борнов, – раз в жизни встретил нелгущего Придда, и надо прощаться.
– Граф Гонт! Стойте!
– Валентин! – Темная фигура пошатнулась, отступая к стене. – Не дайте… Не дайте Рудольфу разрушить Борн… Рихард расплатился… Не дай!
– Клянусь кровью.
Первородного нет, есть фреска, осыпающаяся, сливающаяся со стеной. Фреска на глазах исчезает, распадается на бледнеющие пятна. Пятна тоже тают, краски уходят в старую штукатурку, остается лишь кровь, потом бледнеет и она.