"И возвращается ветер..." - II

[NNNika]

С возвращением! Надеюсь отпуск был удачным. и теперь автор с новыми силами...

[aiv]

Отпуск так-сяк, с уборкой ежегодной разделались, вот только теперь простуду, даст Леворукий, вылечим, номер с ректорским докладом выкатим - и можно писать... Впрочем, сегодня кусочек сделала, маленький, правда.

[aiv]

Когда Рамиро снова проснулся, в пещере было гораздо светлее: не одна плошка с фитилем горела, а все четыре. И стояли у его постели четверо. Рослые – под потолок, светлоглазые и русоволосые, как Алан, Реджи и Рич. Тот, что всех ближе – лет сорока на вид, настоящий великан, плечи широченные, такой слегка дотронется кулачищем – дух вышибет. Двум другим – один тоже верзила, другой пониже и покряжистей – похоже, за шестьдесят, но тому, кто попадется им под горячую руку, не позавидуешь. Бойцы. И опытные бойцы. Это наметанный глаз сразу углядит: как стоит человек, как руки держит… А четвертый – совсем старик, весь седой: и волосы – как белые перья по плечам, и усы – длинные, до груди свисают. Высокий, и чувствуется, в молодости сильный был, вот только высушило время силу, остов скрипучий остался от могучего дерева. Но держался прямо, и вид у него был величественный. Да и вообще от всех четверых властностью так и веяло, как холодом от каменных стен их жилища. Разговаривали, а сами посматривали на Рамиро: самый старый глядел надменно и презрительно, тот, что помоложе и повыше – неприязненно, другой – испытующе, будто гадал, что это перед ним лежит такое и к какому делу это можно приспособить, а вот самый младший, великан – вроде бы как даже и с интересом. Переговаривались вполголоса. Язык их походил на каданский – который Рамиро в детстве не очень-то давался. А жаль: разговор явно идет о госте – или пленнике? И не разобрать. Впрочем, нет, Откуда здесь каданский. Надорленг, вот как это называется. В Надорском лесу властвует Лесной герцог, говорил вечером у костра Ларс Ренкваха, потомок беглых мятежников, и изъясняется этот вельможа на надорленге. Ларс с десяток слов на этом наречии узнал от прабабки, по пьяни как-то даже пытался Рамиро научить – вот только давно это было… Янг рэйвен – это он, Рамиро, так называла его старуха Элиса. Великана, судя по всему, зовут Эгмонтом, почтенного старца – Джеральдом, остальные – Льюис и Эйвон. А что такое аллоу ту ремэйн? И фру авэй?…
***
– Ражбаловал ты мальшишек, Эхмонт, – проворчал дед. – Што ни волокут в пешшеру – всё добыча…
– Ну а что ж это еще, дедушка? – возразил Лесной герцог.
– С каких это пор в Окделл-Хоуле ужинают воронятиной? – ехидно осведомился драгоценный папочка, и еще выше задрал нос.
– Твой младший завтра закатную тварь приволочет – ее тоже оставишь? – подхватил дорогой и любимый тесть: кто-кто, а этот ни разу не упустил случая поддакнуть задушевному другу Эйвону!
– А что, и оставлю! – огрызнулся Эгмонт, помянув про себя закатных кошек и черных, и рыжих. – Чего бы и не оставить, если научится дом сторожить! И вообще, это не тварь, это человек. Которому кроме Надорского леса деваться некуда.
– Ох, и добрый ты, внучек, сил нет, – проскрипел дед, и разгладил усы. – Этак тебе ворона на нос нахадит – а ты и облишешься!
Тьфу, Леворукий и полосатые кошки, у каждой шестнадцать котят под пузом! Сколько можно, когда это старичьё наконец оставит его в покое?! Десять лет правит Эгмонт Окделл-Хоулом и Лесом – пора бы уже с этим и свыкнуться! А то как отвечать за всех – так Эгмонт Лесной герцог, а как решать и приказы отдавать – так непременно дед или папаша священным долгом считают влезть со своим особым мнением! Ну их всех в Утоплый замок. Может, Эгмонт всю жизнь мечтал поймать и приволочь в пещеру настоящего Алву – вот только не получилось, да еще предки подгадили, Эгмонтом назвали, а чтобы пророчество сбылось, нужен Алан… Ладно, не ему, так сыну привалила удача.
– Да не ворона, дедушка. Просто снега и льда в лесу хватает, и за Чертой всякой гадости достаточно. А в Надоре пусть будет тепло. Для всех, кто сумел сюда добраться.
Топот в коридоре, перебранка, крик – отпихивая Ричи и Реджа, которые пытаются его удержать, в пещеру стрелой влетает младший, самый бедовый сын: «Не дам Мири выкидывать! Он – моя добыча!».
– Да твоя, твоя! Никто не трогает – только сам его учи всему, и сам выхаживай!
– Эгмонт!!
– Что, папочка?! Так будет. Я сказал.
Невидимая толстая витая струна натягивается до предела – и рассыпается ржавчиной.

[aiv]

…Теперь, когда участь Рамиро решена, и он официально принят в Окделл-Хоуле, юный виконт Лар напропалую хвастается перед всем кланом своей добычей, своей, как выражаются Рич и Реджи, ручной вороной. От всяких разных Окделлов – серых или голубых глаз, русых, белокурых и рыжих волос, серых и бурых одежд из меха, шерсти и кожи – у Рамиро уже рябит в глазах. Кажется, все обитатели огромной пещеры перебывали тут, и каждый оглядывал маркиза Алвасете самым внимательным образом, щурил глаза, качал головой, цокал языком, и непременно выражал свое ценное мнение – которого Рамиро всё равно понять не мог, а Алан сплошь и рядом переводить не хотел, отмахивался: «Это быть лучше, чтобы они иметь зависть молча!».
А потом… Было это ранним-ранним утром, насколько Рамиро мог вычислить – в пещере из-за отсутствия окон и постоянного полумрака он то и дело путался во времени. Он проснулся оттого, что кто-то задел его ноги, протискиваясь по узкому проходу мимо широченной, как плот на Рассанне, кровати, где «янг рейвен» спал вместе с братцами Окделлами под ворохом меховых одеял. Маркиз Алвасете открыл глаза, поморгал. И увидел – её. Куртка с капюшоном, кожаные штаны, мягкие сапожки – так в Окделл-Хоуле одевались все, без различия пола и возраста. Толстая светлая коса, схваченная кожаным шнурком. Маленький арбалет висит за спиной. На Аланову «добычу» взглянула быстро, искоса – а симпатичная, на свой, надорский лад! И отвернулась. Присела на кровать, стянула торопливо сапожки, влезла на постель, переступила через сладко посапывавшего Реджа – тот и не шелохнулся. Припала на колени возле Рича, за плечо его трогает:
– Рич… Ричи… ауэйк, пли-из… Ю толд ми…
Сонный Рич отмахивается, шипит: «Го авэй, Бесс, итс ту ёарли, айм слипинг…»
– Нот ёарли… Ю промист, Ричи… Ну, Ричи… Ричи-Ричи-Ричи-Рич! – тормошит, щекочет, треплет по волосам, почесывает спину. – Ри-ичард!
Бесполезно. Ричард, граф Горик, желает спать – и будет спать, что бы и кто бы ни говорил. А когда захочет – пойдет на охоту. И даже возьмет с собой сестренку – если она перестанет вредничать. Всё это Ричард, откинув одеяло и приподнявшись на локте, объясняет таким выразительным шепотом, такую состроив физиономию, и так отчеканивая каждое слово, что понимает не только Бесс, но и Рамиро. И девочка обиженно отворачивается. «Ну и подумаешь!» – написано на ее лице.
Глаза их встретились. Она смотрит на кэналлийца с явным любопытством. Потом, осторожно перебравшись через спящих Реджи и Алана, усаживается рядом. «Рейвен, – шепчет, – Алва…»
К вашим услугам, эрэа Бесс. Нет, вы меня вовсе не разбудили. Нет, я не святой Рокэ, а всего лишь его далекий потомок. И почему бы не поговорить, только тихо?
Вот чего Рамиро никак не ожидал, так это что она вдруг быстро скинет с себя почти всё, оставшись в короткой рубахе и штанах из грубого холста, слегка толкнет его в бок: «Мув, плиз!» –и будто ящерка, нырнет под одеяло, уляжется рядом, положив голову «рейвену» на плечо. Маленькая, гибкая, теплая. Кончик косы оказался у Рамиро под самым носом, щекочется, пахнет хвоей, пушистый, его так и хочется взять в ладони и внюхаться как следует – но Рамиро не решается. Неприлично.
А ей – прилично? Она, судя по всему, об этом и не задумывается. Движения ее, когда лезла под одеяло, были уверенными, лицо – спокойным, и волновало Бесс разве только то, как бы ненароком не разбудить Реджи и Алана. То есть, для нее вот так лежать рядом с братом – дело вполне обычное и никем не порицаемое. С братом. А с кем-нибудь другим – тоже? Кто знает, какие тут правила, в Окделл-Хоуле. Во всяком случае, сама Бесс не усматривает в ситуации ничего такого, что повергло бы в шок придворных дам или почтенных горожанок. Не кокетничает, не заигрывает. Чиста и невинна, как породившая ее природа. Нужна ли мораль лесной птице, белке или ручью? Значит, и ему надлежит вести себя так же.
– Я Бесс Окделл, – шепчет она, – а ты Рамиро? – Он молча кивает.
– Братец Ричи, братец Реджи, братец Алли – показывает девочка рукой на спящих, – а ты быть братец Мири, оки?
Он кивает снова. «Оки», судя по всему, значит «хорошо, согласен», надо запомнить.
– Ты приходить из-за Черты – как там человеки жить, ты рассказ?
Конечно, с удовольствием…
Они шепчутся, прижавшись друг к другу. Ему поначалу неловко: он за годы в Легионе почти начисто забыл, как это – иметь дело с людьми не своего пола, – трактирщицы и потаскухи не в счет. Но с Бесс оказывается неожиданно легко и просто. Маркиз рад обнаружить в ней острый и пытливый, не девичий ум. Юную герцогиню интересует всё: от нарядов талигских дам и топографии Альвеары до устройства пистолетов и способа изготовления пороха. И схватывает она всё на лету. А братца Мири в свою очередь щедро снабжает ценными сведениями о том, кто есть кто и как всё принято и устроено в Окделл-Хоуле и вообще в Лесу. Заодно учит по ходу дела надорленгу, а он ее – кэналлийскому.
Время летит незаметно, пока не просыпается, повинуясь зову природы, Алан, и, выяснив опытным путем, что уже вот-вот рассветет, а значит, пора на охоту, будит Реджинальда. Сперва вдвоем, а потом втроем с Бесс они принимаются немилосердно расталкивать, тормошить и щекотать Ричарда. Наконец и он поднимается, шипит и ворчит, но видно, что больше для порядка, показать, кто тут старший и кого надо слушаться…
Вечером, вернувшись с охоты, Бесс, продрогшая и промокшая, забежала похвастать собственноручно подстреленным зайцем и поделиться новостью: над трактом летала большущая железная птица – Бесс с братьями сама ее видела! Они сегодня далеко забрались в поисках добычи – чуть не к самой Черте! Черная птица, вроде, как ворон – а крылья как у стрекозы! (Не меня ли ищут? – внутренне подбирается Рамиро. – Да нет, вряд ли, много чести легионеру. Хотя, зная характер соберано…»).
– Это винтокрыл, Бесс. Как думаешь, летчики вас заметили?
– Нет, я думать, нет. Они только лететь с тракт в лес – и тут дождь, ветер, очень сильный, почти ломать им крылья, они пробовать, пробовать – и обратно лететь!..

[aiv]

Винтокрыл тяжело плюхнулся возле восточной стены Коннерштальской крепости на вытоптанную, покрытую кое-где остатками темно-желтой травы, лужайку, где летом обыкновенно паслись гарнизонные коняги, – из-под шасси брызнула густая жирная коричневая грязь. Патрисьо Муэртес вылез из кабины, ругаясь сквозь зубы. Следом выкарабкался Хоакин Альмейда. Капитану выть хотелось от бессилия. Брата в лесу, конечно, не было. Только обглоданные останки лошади возле дороги нашлись, в потертой сбруе, волками погрызенной. И обглоданные волчьи скелеты. Рамиро дрался, как настоящий Алва! Но против стаи в одиночку никому не выстоять… Легионеры и солдаты не лгали: огромная груда камней поперек тракта и в самом деле навалена, и сапоги Гауптвахта точно в описанном месте из-под нее торчат. Скала, похожая на сидящего гиганта, тоже в наличии. И этот ветер с дождем и грозой налетел именно тогда, когда Хорхе направил машину в сторону от тракта! Вылетели из леса – погода более-менее нормальная… Попытаться еще раз? Топлива в обрез, только чтобы дотянуть до базы. Альбрехт Ноймар всё подтвердил. И копию наградного листа показал. И приказ. Печать соберано, подпись его же. Ни за что, ни про что. Просто за ызаржью свою соберанью породу! И соберано свое получит. Рано или поздно. Пусть прячется хоть в Кэналлоа, хоть в Торке. Хоть в Надорском лесу. Такое прощать – нельзя. Нельзя, чтобы Рамиро, неотомщенный, до скончания века бродил по лесу полуразвалившимся выходцем.
– Ну что, дор Хоакин, теперь вы убедились?
– Более чем.
– И что будем делать, господин маршал?
– То, что клялись делать, когда приносили присягу. Служить Талигу.
– Именно. Служить Талигу. Но не дору Родриго!
– Талигу, а не дору Родриго, – кивнул Альмейда.
– Пароль – «Служим Талигу!», отзыв – «А не дору Родриго!», – прекрасно! И в случае чего легко отговориться, – хищно улыбнулся Карлос Оллар. – Иерро, Хорхе, Арлио! Нужно передать это всем нашим, и поскорее!..
«Служим Талигу, а не дору Родриго!» – пароль летит из полка в полк, с линеала на эсминец, из эскадрильи в эскадрилью, на крыльях «ястребков», под банками шлюпок, в планшетах у ординарцев, его шепчут на ухо самым близким, надежным, проверенным друзьям, шире и шире, дальше и дальше: готовьтесь, вот-вот, уже скоро, победа будет за нами, ибо дело наше правое!
***
– «Талигу, а не дор-ру Р-родриго»! Карр-рьяр-ра! – крупный ворон, нарезав не менее четырех кругов по залу башни – ветер от крыльев взъерошил кошкам шерсть, – уселся наконец на спинку кресла и принялся яростно чиститься, возмущенно покаркивая.
– Мрр… Хорр-рошо, хоть Талигу, а не великой Талигойе, дорр-р Алварр-рро! – промурлыкал, отвлекшись от вылизывания задней лапы, рыжий пушистый котище.
– И, судя по тому, что мне известно, ваш потомок, дор Алваро, как нельзя более этого заслуживает! – высоко, под самым потолком, воздух рассекли тугие чаячьи крылья, белая птица спикировала на подушки у камина, оборачиваясь на лету черноволосым моряком.
– Объяснитесь! – вскинул бровь Алваро Алва, приняв человеческий облик.
– Что ж, слушайте!..
– Ну, Ринальди, что вы на это скажете? – еле сдерживая клокочущее в горле гневное карканье, произнес соберано Алваро, когда Ротгер закончил рассказ.
– Мрр… Мрр… – кот встал, потянулся и уселся, обвив себя пышным хвостом с белым кончиком. – Скажу, что Р-ротгеру р-расс-ссказали чис-стую пр-равду… И что пр-р-орочес-с-ства ис-с-полняютс-ся!
– Доисполняются, чувствую: до второй Изломной Смуты! – каркнул соберано. – при всём моем почтении к Абвениям…
– Но, собер-р-рано, – проурчал кот, намывая лапу как ни в чем не бывало, – вам же никто не меш-ш-шает… мрр… пр-рос-с-ледить, чтобы обош-ш-лос-сь без непоправимых потер-р-рь…
– Сделаю всё, что в моих силах, – кивнул ворон, – можете не сомневаться. За младшим сыном принца Карлоса следит непутевейший из моих отпрысков – уж с этим-то он как-нибудь справится, после всех моих трудов по его воспитанию! А мы с Долорес проследим, чтобы ничего не случилось со старшими детьми принца. Впрочем, думаю, будет лучше, если я подстрахую Рокэ…
– Вам виднее, монсеньер первый маршал, – вставил Ротгер. – А я пригляжу за дором Алонсо, а заодно и за дором Хорхе, а не то так Жермона попрошу.
– Пр-рекрр-рас-с-но, – мурлыкнул рыжий, – а кто будет следить за Гудр-рун?
– За маленькой дриксенкой? Тут я пас, – покачал головой Бешеный, – и Рамон тоже: в столицу нам фарватер закрыт, от моря далеко… Вот разве что Олафа привлечь – он тоже дрикс, вот и пойдет в кильватере у девчонки…

[aiv]

– Эр Джезас, мне страшно! – Клотильда Аррохадо, урожденная фок Штарквинд, сидя на кровати, покрытой старым шерстяным бордовым одеялом, комкала в руках газовый шарф.
– Отчего, дора Тильда? – склонился к ней рэй Суавес. – Опять соседи? Неймется им! Мария?
– Да, Мари. И Жанна. Приставали ко мне на улице: а на чьи деньги я еду покупаю, чем зарабатываю, а с кем живу? А вчера, пока я ходила на рынок, кто-то залез в окно, всё перевернул…
– Что-то украли, дора Тильда?
– Вроде бы нет. Вот только цветы из горшков выдернули, землю рассыпали, и шкатулку разломали, вытряхнули нитки… и мамину Эсператию. Топтали ее, рвали…
– Значит, вернее всего, лезли не столько воровать, сколько пакостить! Каррьяра.
– Везде начиналось с этого, вы же помните, эр Джезас. У Мари муж в Разведке и безопасности, она при каждом удобном случае этим хвастается.
– Каррьяра. Хуанины детки, не иначе. Головы поотрываю. Ихос де гатта. Что Эсператия-то им сделала?
– Эр Джезас, она – дриксенская, – шепотом проговорила Клотильда. – Смотрите!
Принесла несчастную книгу – измазана, истоптана, половина страниц повырвана, а на первой грязным пальцем выведено: «Дриксова шлюха!». Детки резвились. Но детки – что собаки, кидаются на того, на кого взрослые укажут – явно или нет. И теперь вслед за детками, как пить дать, жди взрослых гостей. Ладно, если только соседей, а не полицию или, того хлеще, Разведку. По законам военного времени… Был бы Хесус один – пришиб бы к котам парочку дебилов, остальные бы заткнулись. Но он не один. Значит, снова бежать. Ничего. Они привыкли. Даст Анэм, осталось недолго.
– Да, уедем. Только куда?
– В Альвеару, дора Тильда. Большой город, легче затеряться. И вообще, лучше нам всем быть там. Наймем повозку, возьмем только самое необходимое и самое дорогое. Остальное – на месте. Деньги есть. Я тут возле казарм встретился кое с кем, – и тихо-тихо, губами чуть не в самое ухо влез: «Кто тоже служит Талигу – а не дору Родриго!».
…На другое утро, едва брезжит рассвет, закрытая четырехместная дорожная карета, видавшая виды, но еще крепкая, отъезжает от ворот – скорее, скорее! Клотильда втиснулась в угол, капюшон старенького синего плаща поглубже надвинула, дор Хесус приобнял ее, стараясь согреть. Алваро глядит в окно. И Долорес глядит – только втихаря, из-за краешка шторки, чтобы мать не начала снова нудеть про безопасность и приличия. Толку-то от этих приличий!
Проехали городские ворота. Направо повернули – на север, к столице. Два крупных ворона разом снялись с вековой липы – и полетели им вслед…

А с севера тащилась по разбитым войной торкским дорогам в Альвеару вереница карет, телег, всадников – камеристки, гувернантки, служанки, охрана, платья, белье, припасы и всё, что к выходящим замуж принцессам прилагается. В середине поезда ехала, по-утиному переваливаясь на колдобинах, скрипя надсадно рессорами, большая шестиместная карета с выписанными на дверцах лебедями.
***
Хорошая карета, крепкая, и просторная, есть где повернуться, особенно если вас только двое, и даже спать в ней можно. Эрэа Марта именно этим и занята большую часть времени. Только вид делает, будто читает Эсператию. И прекрасно. Пока она спит, можно делать что хочешь, если тихо. С куклой, к примеру, играть. Кукла маленькая, с ладонь, в кармане припрятана. Ее зовут Эльза. Она умеет спать, то есть закрывать глаза. Эреа Марта, как ее видит, шипит, как игристое вино, когда его открывают на балу: «Принцесса, ведите себя соответственно возрасту!». А Гудрун хочется поиграть, хоть еще немного: ведь в Альвеаре уже не получится – там, наверное, вокруг будет столько народу, что не утаишься! Разве что ночью, когда все уснут…
Маленькая принцесса осторожно достает куклу, одергивает ей темно-синее атласное платьице с белыми кружевами, приглаживает белокурые волосы – кукла похожа на саму Гудрун.
– Смотри, Эльза, – шепотом, одними губами говорит девочка, – опять дождик пошел…
И вправду, пошел. Не дождь, так, морось. Но все равно стекло в окошке кареты покрывается мелкими прозрачными точечками. И точечки эти, если чуть отодвинуться и хорошенько вглядеться, складываются в лицо. Похоже на… на святого Олафа, мраморного, который в дворцовой часовне.

[aiv]

Рука почти зажила, силы вернулись, и Рамиро день ото дня всё более осваивался в Окделл-Хоуле. Помогал на кухне с готовкой, и с уборкой, а что такого, в Легионе тоже не водилось ни кухарок, ни горничных! Учился языку – слово за словом, фраза за фразой, в болтовне с Аланом, Бесс, Реджи и их младшей сестрицей, девятилетней Юсси, Юджинией; даже Ричи потихоньку оттаял и всё чаще снисходил до бесед с «ручной вороной» – ему же тоже любопытно, как живут люди за Чертой! Оказалось, что «рейвен» – это «ворон». Когда охота бывала удачной, ходили всей компанией кормить свежими потрохами священных воронов – большущие черные с лиловым отливом, атласно лоснящиеся, до кошек довольные птицы числом шестнадцать обитали в сосновой рощице неподалеку, людей не боялись абсолютно, а братцев Окделлов, главных кормильцев, отличали особо, узнавали издалека и приветствовали радостным карканьем. К Рамиро сразу две увесистые пташки уселись на плечи – рейвенс ту рейвен, сказал Рич, – и пощипывали за уши острыми клювами, требуя угощения и ласки.
Познакомился «рейвен» поближе и с прочими Окделлами – нормальные оказались люди. И прабабка Эдит – долговязая и худая, под стать своему супругу, тану Джеральду, сурового вида старуха, в свои девяносто пять еще вовсю ходившая на охоту, только не очень далеко. И бабка Дженни, эрэа Дженнифер, достопочтенная супруга тана Эйвона, и герцогиня Мирабелла, рослая, статная и смешливая, с толстыми светло-русыми косами до колен. Эта правила своим пещерным герцогством – кухней, скотным двором, кузницей, мельницей и прочим хозяйством – будто играючи, добиваясь своего ласковыми, полушутливыми просьбами, брошенными мимоходом замечаниями, что неплохо бы сделать то-то и то-то – и это неизменно оказывалось выполнено точно в срок. Казалось, надорцам доставляло удовольствие не только сделать трудную, но необходимую работу, но и при этом порадовать «эрэа Миру». А она обращалась со всеми своими подданными как с равными. Ну, или почти равными. Не то что соберано – тот, помнится, взглядом так к месту и примораживал. Бояться его было естественнее всего, вспоминал Рамиро, ненавидеть – легко, а вот улыбнуться государю – ну нет, на это разве одна только Эстрелья Гисаль и способна, ну да на то она и актриса, навыки отработаны.
А вот эреа Мире улыбались, и она улыбалась в ответ. В Окделл-Хоуле люди вообще, насколько Рамиро мог наблюдать, часто улыбались и смеялись. Даже сам тан Эгмонт. Этот смотрел на Рамиро… ну вот как Ликург смотрел, только что у гайифца к симпатии и сочувствию все же примешано было вожделение, а у надорца – нет.
И тан неизменно спокойно глядел, как Бесс льнет к «братцу Мири». А девочка всё просила: расскажи про Кэналлоа, про Торку, про старую столицу, и как с холтийцами дрался, расскажи!
И Рамиро рассказывал – все, что вспоминалось. Это было ново, чувствовать себя старшим, а не младшим братом.
Даже пытался подбирать на грубо сделанной лютне кэналлийские и надорские песенки. И в конце концов что-то даже начало получаться. А Бесс и Алан подпевали, смешно перевирая кэналлийские слова. Как-то за этим занятием их застали старый герцог Джеральд и эрэа Мирабелла. Стояли в дверном проеме, слушали – трое певцов, увлекшись, не заметили их. Наконец Джеральд насмешливо проворчал:
– Гляди, Белла, как талигский ворон по-нашему каркать учится!
Бесс ойкнула, Алан подскочил, песня смолкла.
– Ну, что испугались? Давайте дальше, – добродушно усмехнулась герцогиня и поправила косы. – Ведь хорошо же!
Обернулась к Джеральду: «Дед, ну какой из него ворон? Да скворец он еще! Вон какая славная птичка, певчая, веселая!»
Подошла, тихо, как кошка, ступая в мягких кожаных сапожках – и в макушку Рамиро чмокнула. «Скворчик ты мой, – сказала, – птенчик, сыночек!».
Ржавая струна в воздухе дзыгнула недовольно, натянулась – и лопнула.

[aiv]

– Это есть быть невозможно, эр Хоакин! Просто потому, что быть совсем невозможно!
– Я бы очень хотел, чтобы это было так, дор Теодоро, но я сам летел тем бортом и остался жив лишь милостью Анэма, благосклонностью коего явно не обделен мой пилот.
Гонсало, скрючившись в три погибели, сидит на полу в потайном ходе. Ну и проход сделал Аттини – не пройти, не повернуться! Зато отверстий проделано целых два: можно либо нормально смотреть и худо-бедно слушать, либо – наоборот. И маленький герцог попеременно слушает и смотрит.
Генерал Теодор фок Варзов – начальник главного управления военного бюджета и финансирования, уф, сразу и не выговоришь! – внимательно читает и перечитывает, рассматривает, вертит в руках бумаги, которые дал ему дор Хоакин. Наконец поворачивается к маршалу авиации – и на лице у него написаны растерянность и недоумение.
– Их интересовала финансовая документация? Но, эр Хоакин, я вообще не припомню, чтобы отправлял подобную комиссию! Тогда как если в таковой возникла бы надобность, ее должен был бы посылать именно я. Я, эр Хоакин! А не супрем!
– Мне это тоже показалось весьма странным, дор Теодоро, – хмурится кэналлиец. – С какой стати Инголс взял на себя ваши полномочия – ему своих мало?
– А главное, этот карт-бланш…
– Если допустить, что именно ради карт-бланша и затевалась комиссия, как пирог ради начинки, – начал авиатор, – то…
– То – все-таки: почему прикрытием послужил Инголс? А не я?
– Либо господин барон что-то проведал и решил выслужиться перед соберано…
– Это есть маловероятно, эр Хоакин, – фок Варзов с сомнением качает головой. – Эр Якоб для этого слишком умен и осторожен!
– Тогда… возможно, проведал кто-то другой, – скалится маршал, – И решил, опять же, выслужиться перед соберано – либо подставить под удар Инголса, это уж как получится.
– А… государь?..
– А государю, сдается мне, было всё равно: вы, Инголс или сам Леворукий. Но дор Хорхе и дор Алонсо ни в чем не виновны, за это поручусь!
– В любом случае, я поговорю с эром Якобом… разумеется, со всей осторожностью… Но если то, что вы, эр Хоакин, говорите… Что государю – всё равно, лишь бы… Что нам тогда остается?
– Разумеется, продолжать выполнять свой долг, дор Теодоро. Служить Талигу. Короли приходят и уходят – Талиг остается.

[aiv]

Ну, наконец-то, отцеремонились! Наигрался соберано в куклы. А она и вправду похожа была на куклу, эта принцесса Гудрун: платье пышное, со шлейфом и десятком нижних юбок, синее с черным кружевом, кружева шелковые, блестят, как у Герцога перья, и платье атласное блестит. Косички светлые, глаза голубые – тьфу, отворотясь не налюбуешься, как нянька Кончита говорит. Эр Эдвард перед соберано уж так распинался, какая у Гонсалито невеста красивая… А, да что он понимает, эр Эдвард! Красиво – это когда глаза черные, и косы черные, до колен, каждая в руку толщиной, как у доры Эстрельи. Ну да красота для принцессы не главное: папито говорит, вполне достаточно, если Гонсало с этой дриксенкой сумеет подружиться, вот как сам папито со своей Хельгой, тогда вполне можно жить, ради блага Талига, чтоб его, это благо, коты обсикали! Подружиться – это бы неплохо. Потому что с другом-человеком можно разговаривать. С Герцогом и котами, конечно, тоже можно – но всё же не то: они ни в книгах ничего не понимают, ни как в корабли играть… Интересно, девчонку можно научить хотя бы азам тактики? Впрочем, вот дора Мариса же научилась на «ястребке» летать! Но для начала с Гудрун этой хотя бы поговорить надо – то есть без взрослых, по-настоящему. А ей на церемонии тоже было скучно, Гонсало видел, значит, дело не безнадежно. И смотрела дриксенка на него втихаря с явным интересом! Однако же ходы потайные принцеске показывать пока что не след… Ходы. Кстати, не слазить ли еще раз к тайной комнатке, где эр Эдвард лебезил перед герцогом? Не найдется ли там еще что-нибудь интересное в мусорной корзине?
***
– Дорогой герцог, смею полагать, наши дела…
– …Были как никогда близки к провалу, любезный граф.
Ух ты! Вот повезло-то! Гонсало жадно приникает ухом к дырке. Тсс!
– Но, дорогой герцог, – мнется эр Эдвард, как двоечник перед ментором, – не мог же я предугадать…
– Знаете, мой дед часто повторял: успеха добивается тот, кто умеет управлять случайностями.
– Или хотя бы обратить их себе на пользу! – подхватывает Мейн, как дамская собачонка тряпичный мячик.
– Разумно, – снисходительно роняет герцог. – И на сей раз, похоже, случайность сыграла нам на руку.
Голосок у него – можно посреди лета на солнышке мороженое стряпать!
– Вы знаете, что Варзов после душеполезной беседы с дором Хоакином, как и собирался, отправился прямиком к Инголсу? – продолжает невидимый собеседник графа.
– Нет, эр Рейнхард! И что же барон?
– То, чего и следовало ожидать, эр Эдвард: сказал эру Теодору чистую правду – что ничего ни о какой комиссии знать не знает. Однако же сообразил, что неплохо бы сомнительное дело свалить на кого-нибудь. Призвал рэя Кальперадо и второго… как бишь его… ах, да, Манро, а те, выпучив глаза от усердия, со священным трепетом положили на стол эра Якоба и приказы соберано, и командировочные удостоверения, и распоряжение о выдаче командировочных из личных средств соберано. За подписями и печатями. С грифом «совершенно секретно», каковой наш дорогой Штефан отважился добавить от себя!
– И не напрасно! – будь у эра Эдварда хвост, так он бы им изо всех сил вилял.
– Разумеется, любезный друг. Все мои идеи до сих пор срабатывали – пусть и не всегда в точности так, как значилось в наших планах. Теперь не исключено, что соберано кроме альмиранте и маршала авиации лишился военного финансиста и супрема.
– И это прекрасно!
– Да, неплохо. Однако несколько хуже то, что Инголс и Варзов замечательно спелись с Альмейдой. Не исключено, что теперь это трио попытается стать квартетом… или же влиться в хор… армейский ансамбль, который великолепнейшим образом поет марш «Служим Талигу»…
– О да, дорогой герцог! «Служим Талигу, а не дору Родриго!», – личный секретарь соберано только что не подвизгивает, – о, Савиньяки-младшие никогда не научатся говорить достаточно тихо! Но вы же сами говорите, что это неплохо!
– Не торопитесь, граф: вы не дослушали. То, что ряды мятежников ширятся – превосходно. Но то, что супрем зол как Леворукий и перепуган как Эрнани – совсем нехорошо. А еще хуже то, что он теперь горит желанием во всем разобраться. И те же чувства испытывают фок Варзов, Хоакин Альмейда, а в скором времени, не исключено, будет испытывать и принц Оллар. Больше собак – больше вероятности, что хоть одна да возьмет след.
– Но… Но тогда, дорогой герцог, нельзя ли сделать так, чтобы свора кинулась за другой дичью?
– Именно. Подбросим собакам – котенка. Даже парочку. И, если будет на то воля Создателя, то тигры сцепятся… Как думаете, граф, не захочет ли на днях маленький герцог показать своей нареченной невесте достопримечательности столицы?..
Естественно, захочет – попробовал бы Гонсало не захотеть… Ладно, кто предупрежден, тот вооружен, как в книжке написано!

[NNNika]

Большое спасибо за продолжение.
Гнусные интриганы задумали пожертвовать детишками?   

[aiv]

Большое спасибо за продолжение.
Гнусные интриганы задумали пожертвовать детишками?   

Вздумали, да. Только лотки им кошачьи на чистку, а не Гудрун с Гонсало!

[aiv]

Ну так и есть! С утра пораньше обрадовал его величество: говорит, после занятий, Аугусто, берете карету и везете Гонсало с Гудрун кататься по Альвеаре. Даже не спросил, а хочет ли Гонсало кататься? А Гудрун? Будто Гонсало и принцесса не люди и вообще не живые, а куклы: куда захотел, туда схватил за ногу и поволок. Будьте, говорит, к двум пополудни готовы.
Ладно. Будем. Вот только вместо самостоятельной работы сбегаем по-быстрому в собераний кабинет и провернем одно дельце.
Накануне Гонсало сидел в потайном ходе за стеной этого самого кабинета и слушал, как эр Эдвард закатным котиком мурлычет государю соболезнования: мол, прошу прощения, выполнить ваше приказание и доставить спутавшегося с дриксами маркиза Алвасете во дворец для конфиденциальной беседы не представляется возможным: застрелен маркиз при попытке к бегству – в Кадану направлялся, не иначе. А перед тем любовника своего пристрелил, молодого Ноймара. А соберано секретарю: мол, гибель капитана Веласкеса не касается царствующего дома. И лицо у государя стало – как у чугунного святого Рокэ. Всё, говорит, с этим покончено. Ну вот надо же соберано быть таким дураком!
Выждать, пока государь выйдет из кабинета. Тихонько выбраться из потайного лаза. Кинжальчиком темно-синюю бархатную обивку на кресле – рраз! И на другом, куда обычно эр Эдвард, ешь его кошки, садится, – рраз! А в прорезы – чернил, да не из чернильницы, а из бутылька в шкафу, чтобы не сразу просек соберано. Как он сам говорит, раз голова не понимает – может, дойдет хоть через задницу!..
…Карета катит неспешно – Санто-Рокский… Валмонский… а это, похоже, Октавианский рынок – так, чуть по касательной зацепили, а жаль, там должно быть интересно… а это Найерелла… и набережная Сент-Робер… Эрэа Марта и дор Аугусто сидят против хода кареты и чинно беседуют о погоде, книгах и музыке – ментор с гувернанткой нашли друг друга. А Гонсало ментор сказал: занимайте принцессу, ваша светлость, расскажите ей про Талиг и про столицу, кстати и проверим, как вы усвоили землеописание и правила светской беседы. Ну и правильно: Гонсало с Гудрун из закрытой кареты всё равно деться некуда, а рядом с обеих сторон скачут по двое гвардейцев и сзади – дор Франсиско Бадильо.
Смеркается. Сейчас рано темнеет, а в Эйнрехте, Гудрун говорит, еще раньше. И холодно, даже в теплой одежде и сапогах. Ничего, сейчас, наверное, уже будем возвращаться, во дворце ужин скоро, через полчаса – Гонсало щелкает крышкой часов – в свете уличного фонаря эмалевый ворон как будто ехидно усмехается, не хуже самого соберано. Домой… ага, кошки с две! В Санто-Рокэ поехали. Тоже вроде как достопримечательность… Но там сейчас уже никого нет… Та-ак, понятно. Маленький герцог нащупывает в кармане кинжальчик, в другом – отмычку, готовясь дорого продать свою жизнь.
Обогнув фонтан, на который уныло любуются чугунный святой Рокэ и его ворон, карета сворачивает на уже опустевшую боковую аллею, потом – на другую, поуже, где охрана вынуждена приотстать, иначе не поместиться, щелкает кнут, вороная четверка переходит на крупную рысь, слышно, как кто-то из гвардейцев снаружи орет на кучера: куда, квальдэто, какого Леворукого?! Быстрей, быстрей – и тут спереди и сзади грохочут выстрелы! Карета встает – дверка аккурат напротив старого дуба. Слышно, как кто-то отчаянно бранится и стонет, кони бьются в постромках и испуганно ржут. Дор Аугусто, скинув плащ и на ходу пытаясь выдернуть из ножен шпагу, вылезает наружу. Началось, так и растак их пешим этапом через шестнадцать кактусов, как говорил Лукас Ройя. «Ложись!» – Гонсало соскальзывает на пол сам и стаскивает за собой Гудрун. Вовремя! Эрэа Марта выглянула было в окно – и повалилась, прямо на мальчика и девочку, даже ойкнуть не успела, за шиворот Гонсало льется что-то противное, горячее, липкое, Гудрун тихо всхлипывает. Да тихо ты! На миг в карете становится темнее – кто-то проскакал мимо, заслонив свет. «На, получи! Котов тебе…! Крысью мать! Измена! Служим Талигу – а не дору Родриго!». Выстрел. Кони рванули, не разбирая дороги – карета летит, раскачиваясь и подпрыгивая на камнях и корнях, Гонсало, чтобы не так было страшно, ругается сквозь зубы, как научили Лукас и Ренкваха, Гудрун вцепилась в его руку – не оторвать...
Каррьяра! Шпиль от Утоплого замка им всем в задницы! Ось, похоже сломалась. Задняя. И впереди хрустнуло. Карета накренилась и рухнула набок – теперь Гудрун и Гонсало лежали на сложившейся, как тряпичная кукла, эрэа Марте, даже не очень ушиблись, бедняга гувернантка и после смерти послужила своей госпоже, смягчила удар. Цокот копыт понемногу затих вдали. Понятно. Поворотный шкворень хряпнулся, дядюшка Рафаэль, дворцовый каретник, рассказывал, как это бывает… А она была мертвая, ну да, совсем мертвая, эрэа Марта, не шевелилась, не дышала, и вместо лица у нее была страшная уродливая маска, какую и на Осенний-то Излом не всякий решится напялить на себя. Гудрун дрожала и беззвучно плакала, и одной рукой держалась за руку Гонсало, а другой – за карман своего платьица. Девчонка, что с нее взять…
– Ну, что, так и будем реветь, ваше высочество?
– А что нам делать?
Полезла в карман, вытащила куклу, в шерстяной лоскут замотанную, развернула осторожно:
– Эльза! Эльзхен, майне херцхен! Не разбилась!
Кто о чем… Так, а у нас..? Слава кисонькам, кинжал на месте. А отмычка?! Ну, ну… Вот, нашлась, порядок. Ну что, принцесса, давай вылезать. Так, а не прихватить ли плащ эра Августа, и с эрэа Марты тоже стащить – ей-то ведь уже ничего не надо, бедолаге… Чего? Ждать тут? Нас должны найти? Должны-то, по идее, должны, а ты уверена, что первым нас найдет дор Франсиско – а не те, другие? Кто они были? Да есть тут, во дворце парочка ызаргов. Потом расскажу. Сейчас надо бы убраться отсюда подальше и где-нибудь ночь пересидеть…

[NNNika]

Молодец мальчишка, спасет и себя и "невесту".

[aiv]

…Холодно, сыро, темнеет, дождь накрапывает. В трофейные плащи закутались, свернув их вдвое – одни глаза видать. Но всё равно холодно и мокро. Тропинка скользкая, Гудрун уже дважды шлепнулась, и попу отбила, и коленку, чуть не расколотила свою Эльзу драгоценную. Однако же топает молча, и руку жениха не выпускает. А куда ей деваться-то!
Ничего. Выберемся. Ведь выбрался же святой Рокэ из этой своей дыры! А тут не Лабиринт, а просто город, и даже не ночь, а просто поздний вечер. И впереди свет фонарей.
Ограда. За ней видны фонари, да не в два ряда, а во все четыре, а то и больше! И слышен плеск воды. Та-ак. Похоже, ваше высочество, мы вышли к Найерелле. Через заборы лазить умеешь? Нет? Плохо. Я, впрочем, тоже не очень по этому предмету, случая не было. Значит, придется учиться по ходу дела. Давай, вот, залезай на пенек, оттуда будет легче, давай сюда плащ, а юбки подоткни… Давай, пока никого нет поблизости!..
Кое-как перелезли – и какой кошатник эти девчачьи юбки выдумал? Пошли. Шевели ногами – а то задрогнешь совсем! Надо согреться. И поесть. Гонсало слыхал, кое-где харчевни всю ночь открыты. Только деньги нужны. А денег нет. И у Гудрун тоже. Маленьким деньги не положены, девчонкам тем более. А без еды загнемся, чего доброго. Во дворец не пойдешь, даже если б и знал точно дорогу. И к полицейским дора Армандо тоже – кот их ведает, кому они сейчас служат: Талигу, дору Родриго или вовсе эру Рейнхарду с ледяным голосом?
Алва не воруют. И милостыню не просят. А как тогда? Заработать. Чем именно? Как было написано в той книжке? Помочь какой-нибудь почтенной эрэа кошелку с базара поднести? Вот только где тот базар, да и закрылся он уже… Та-ак… вроде, и в людное место надо выбираться, если хочешь найти еду и ночлег, и на глаза попадаться тоже не очень-то желательно. Вот тут и мозгуй… Ладно, двинули – по ходу что-нибудь придумаем.
Перешли Бонифациев мост. Тут начиналась, судя по табличкам на углах и воротах, улица Святой Матильды Воительницы. На ней народу толклось уже порядочно – однако же, по большей части такого, с которым лучше бы не связываться: не то что заплатят за помощь, а последнее отберут, на мордах написано. Наконец вроде показалось из подворотни то, что надо: пожилая эрэа, на вид почтеннее некуда, низенькая, кругленькая, одета в темное, в руке увесистая корзина – видно, старушка торгует вразнос, булками или рогаликами, вон, обходит девушек, что стоят в подворотнях, плащи у девиц распахнуты, под ними яркие платья, короткие, по колено, а не в пол, как у дам во дворце, – и не холодно им! Дают старушке монетки, а та кого благодарит, а на кого и кошкой шипнет. Ну, что, попытаемся? Откинуть с головы плащ – чтобы лицо было видно, и глаза честные сделать.
– Эрэа, дозвольте вам помочь! Дорого не возьму…
Старуха взглянула сверху вниз на Гонсало, улыбнулась, чуть показав крупные и кривые, как у Пегой кобылы, зубы, потом оглядела Гудрун, присела, бесцеремонно стянула капюшон с принцессиной головы. «Детки, – затарахтела, – бедняжки, откуда ж вы взялись, да такие красивые, да замерзли, да вам же давно спать пора, да идемте ко мне…» – и уже сгребла их обоих за руки, и потянула в подворотню, и только что не облизывается… Но тут, откуда ни возьмись, как налетит ветер и дождь, да как шваркнет бабке чуть ли не полведра воды из канавы прямо в сладкую физиономию, под черный чепец! Обрисовалась в ледяной мороси призрачная фигура мужчины, вроде военного, да толком не разобрать, и к вою ветра примешался тревожный голос: «Бегите!». Бежим, уже бежим, со всех ног, только в ушах свистит, в другую подворотню нырнули, проскочили двор, вылетели на улочку. Встали у стены, отдышались. Осмотрелись. Определились на местности. Морисская улица, значится на табличке. Мориски, дор Аугусто говорил, хорошо сладости всякие делают. И мясо – у них кастрюли еще такие, с чудными крышками, тажины называются, зароют тажин с мясом в угли костра… Вкусно… Тьфу, кошки подворотные, как же есть-то охота… Где еще можно раздобыть хоть талл, если не воровать? Гудрун уже еле идет, ноги заплетаются. Вывеска. Золотом по черному: «Драгоценности Арниоля. Ломбард». Та-ак. Заложить – это же не отдать насовсем! Это, наверное, можно? Часы собераньи, с эмалевым ехидным вороном. За них наверняка много дадут, не только на ужин хватит, но и на комнату с кроватью – ладно уж, на одной как-нибудь ночь переспим вдвоем, не развалимся, и на дорогу на первое время, если вдруг придется из города удирать. Часы золотые. А Гудрун – живая, ее кормить надо.

[aiv]

Туго, плавно и почти бесшумно подается тяжелая, железом обитая дверь, звякает подвесной колокольчик. В глубине небольшого полутемного помещения восседает за ярко освещенным прилавком низкорослый тощий сморщенный, как сушеный абрикос, человечек в черном, с черным окуляром на глазу, – аккуратная круглая лысина, окруженная реденькими рыже-седыми кудерьками, блестит в свете ламп. Услышав звон и шаги, ювелир приподнимается – и, сдвинув на лоб окуляр, выжидающе смотрит на детей. Гонсало, собрав и связав в узелок всю свою решимость, подходит и показывает часы:
– Сколько дадите за это, почтенный Арниоль?
Маленькие, зеленые, как у кота, глазки старого гогана так и вспыхивают при взгляде на эмалевого ворона. Взял часы, повертел, оглядел со всех сторон, открыл крышку, поднес к уху, послушал, как тикают. Нравится ему штука, сразу видно. Только что не облизывается, как кот на сосиску.
– Так сколько, почтеннейший?
А почтеннейший как зашипит: мол, недоумевает он, ничтожный, как столь блистательный отрок мог так низко пасть! Часы-то, мол, непременно ворованные – своих у столь молодых отроков не бывает! Ступайте, говорит, и ведите сюда своего батюшку – я ему сам часы отдам!
На физиономии написано: не отдаст. Нипочем. А кому скажи – не поверят. Детям никогда не верят.
– Отдайте часы, почтеннейший.
– Какие еще часы? Пошел вон, малявка, пока я не вызвал полицию! – и спрятал часы в карман – спокойно и нагло.
– Разрази тебя святой Рокэ, жадина!
– Что?! Да ты…!!
Воздух между детьми и гоганом сгущается, темнеет – и вот уже на затоптанном паркете стоит полупрозрачный, будто из дыма и теней сделанный черноволосый мужчина в старинном мундире, с пистолетами за поясом, со шпагой на черно-белой перевязи. Арниоль взирает на видение, вытаращив глаза и отвесив челюсть.
– Между прочим, почтеннейший, – говорит святой Рокэ – а кто ж еще! – из Рассвета все людские деяния прекрасно видны безо всякого бинокля. И если стремление к наживе как таковое еще можно понять, то наживаться на тех, кто слаб и попал в беду – совершенно непростительно. Так что, во-первых, закройте, наконец, рот – пока туда дриксенский гусь не влетел, а во-вторых, верните мальчику то, что пытались у него похитить. И тогда я, так уж и быть, не поступлю с вами, как с Адгемаром. Ну! Живо!
И пистолет вытащил, в гогана целится. Тот дрожащей рукой часы достал, Гонсало протянул. Схватить, в карман, Гудрун – за руку, и ходу! Благо, ветром дверь настежь распахнуло. Спасибо, святой Рокэ! Бегом, за угол. Сзади вопли – ага, похоже, Арниоль выскочил на улицу и орет, что его ограбили, несчастного из себя строит. Погнался за ними – и ка-ак поскользнется, ка-ак грохнется с размаху носом о мостовую! И птица над ним кружит, огромная, черная. Ворон! А в свете фонаря из дождевой мороси вырисовалась фигура – темный мундир, седые гладко причесанные волосы. «Спасибо, святой Олаф!» – шепчет Гудрун. И ворон садится к Гонсало на плечо – тяжелый! А перья гладкие-гладкие, будто шелковым платком к щеке прикоснулись, у Герцога никогда таких не бывает, хоть где-то да растрепано, и совсем не пахнут ни птицей, ни дождем. Мальчик тянется было погладить птицу – но не решается: вдруг не понравится святому? «Карр!» – из клюва в ладонь соскальзывает твердое, круглое, холодное. «Мор-ральный ущер-р-рб!» – словно усмехается ворон. Большая монета, и тяжелая. Десять таллов. Благодарю, соберано. Теперь я, с вашего позволения, пойду куда-нибудь, хотя бы накормлю Гудрун.