Форум официального сайта Веры Камши

У старого приятеля, полковника дворцовой стражи Бадильо, вид был – будто он только что вылез из дыры святого Рокэ, перемыв там миски и лотки за всеми котами Леворукого. На участливые расспросы графа Ариго полковник шепотом рассказал: была сегодня утром во дворце история, в какую угодить злейшему врагу не пожелаешь! Представьте, эр Арман: соберано, как это у него в обычае, выслушав доклад эра Дитриха и побеседовав с его высочеством, пожелал видеть герцога Марагонского. А мальчика с ментором в комнате для ожидающих аудиенции в установленное время не оказалось!
Бадильо, удачно подвернувшегося под руку, послали поторопить виконта с его светлостью. Пошел – покои Мейналевы заперты. И ни слова, ни шороха изнутри – хоть и звал, и стучал, и только что из пистолетов не палил. Что за кошатина? Ладно, кот с ним, с виконтом – герцог-то где?! Кинулся только что не бегом к детской – и пока шел, грызло его изнутри, как червяк яблоко, не то воспоминание, не то предчувствие: что-то вчера было не так. Вроде и смена прошла как всегда, и в журнале все записи, какие положено – но что-то неправильно! И уже когда к нужной двери подходил – стукануло в голову: запись в журнале о том, что в ворота въехала коляска, в которой ментор с мальчишкой в Санто-Рокэ ездили гулять! Время записи! Девять сорок пять! Когда малышу уже давным-давно спать ложиться пора! Каких котов этот Мейналь на ночь глядя в Санто-Рокэ наглаживал?!
А, кстати, если виконта до сих пор, судя по всему, нет в отведенной ему комнате – точно ли они вернулись из Санто-Рокэ? Часовые на въезде ведь могли и не видеть, кто сидит в закрытой коляске, а запись сделать со слов кучера. Кучера поймать и допросить. Если успеем. Если соберано за внука не пристрелит на месте.
Выдохнул, дернул ручку – бронзового ворона. Дверь распахнулась. Ну, где?! На подгибающихся ногах подошел к постели. Ф-фух… слава Леворукому и Четверым!! На месте!! Спал. Свернулся калачиком, как котенок, и спал, маленький, сопел в две дырочки. А тут проснулся, глазки распахнул – а, это вы, говорит, дор Франсиско! А который час? Я проспал?
Немножко, дор Гонсало, совсем немного, но одевайтесь быстрее – соберано ждет!
Умылись, оделись по-быстрому – явились к государю. Доложились по всей форме. Тот, конечно, вопросил, где Мейналь – и так при этом бровь приподнял, что всем понимающим людям стало ясно: виконту, где бы он сейчас ни был, лучше бы там и оставаться. А соберанито рассказывает: якобы ментор вчера и впрямь хотел с ним в парк на прогулку отправиться, да вдруг передумал, малыша высадил и обратно отправил. Одного, представляете? А сам поехал дальше. Куда? А вот этого дорито Гонсало не знает: ментор ему о своих делах не докладывает. Вот тут соберано уже обе брови чуть не до волос поднял. Внуку велел в детскую возвращаться и носа оттуда не высовывать, пока не позовут, Бадильо – мальчишку сопроводить, да офицера потолковее к дверям поставить, да посты проверить. Да цивильному коменданту передать, чтобы Мейналя отыскал, и как можно скорее, да притом без болтовни. А как без болтовни, когда ребенок бесхитростный по дороге к государеву кабинету звонким голоском на весь коридор всю историю успел выложить?!
– Нет , это просто прелестно, дор Франсиско! – хитро улыбнулся Арман Ариго. – А вот теперь послушайте, чем меня сегодня утром обрадовал мой Фаби…   

Я согласна с Ариго, с нетерпением жду продолжения!

А мальчик, похоже, знал, что делал. ;D Злоключения Мейналя продолжаются. ;-v

Влип Майнель  основательно  ;D

Перед тем, как отправиться за злосчастным ментором, граф Арман всё-таки испросил аудиенции у соберано: так, для верности – осведомиться, а точно ли нужен государю презабавный сумасшедший, кхм, подозрительно себя именующий? А вдруг да ведает что о пропавшем виконте этот полоумный? Известное дело, дурак врет-врет, да и правду соврет – особливо ежели эр Дитрих спросит. А пока ждал, когда его величество призовет – успел поделиться забавной историей со всеми, кто был в приемной… то есть с теми, кто этого заслуживал. А получив собственноручно начертанный приказ и полюбовавшись на уксусно перекосившуюся рожу эра Эдварда, поехал в Дом скорби, взяв с собой, как было велено, четверых гвардейцев-кэналлийцев.
…Мейналю уже казалось, что этот кошмар никогда не кончится: сперва – «салатница», где ему отвесили тумаков за то, что вонял – к себе бы принюхались, отребье кошачье! Потом на Санто-Рамоне добавили – за то, что попытался отмыться в кадке с водой, а вода та оказалась для питья – можно подумать, они, когда выходят из тюрьмы, в своих лачугах кэналлийское пьют, а не воду с грязью пополам из Найереллы лакают! Да еще таскали, забавы ради, Мейналя за «хвост» – больно ведь! Одно хорошо – что в конце концов «хвост» этот кошачий выдернули, вот только Мейналю теперь по их милости не сесть! Потом вроде бы забрезжил рассвет – цивильный комендант приехал. Но, вот ведь гнусная скотина, сделал вид, будто не узнает, – и в Дом скорби велел препроводить! Правда, приказал отмыть перед этим. Ну, эти мужланы с Санто-Рамона и отмыли – холодной водой из шланга в каком-то мерзотном подвале, зеленью заросшем похлеще развалин Олларии! 
В бедламе виконту тоже никто не поверил, пришлось умолкнуть, пока не связали и не напичкали успокоительным. Зато в палате удалось забиться в угол и если не согреться, то хотя бы худо-бедно выспаться.
А ближе к полудню пришли санитары, скрутили, поволокли – куда? Оказалось, прикатил опять Арман Ариго, на это раз – с четырьмя кэналлийскими вояками, и с приказом доставить именующего себя виконтом Мейналем к государю. Слава Четверым, наконец-то!
Поехали. Виконт, в своей испоганенной шинели и непристойных подштанниках, как его выпнули из сумасшедшего дома, сидел и тихо вскрикивал всякий раз, когда карету встряхивало на торчащем из брусчатки булыгане, – Леворукий бы этого капитана подрал!
И ведь привезли к парадному входу! И повели по парадной, темно-синим ковром застеленной лестнице! Ну да, один из гвардейцев одолжил Мейналю шинель, добрая душа, дабы не оскорблять взор соберано обкромсанным безобразием, но, войдя в приемную, виконт нутром почуял: знают, все и всё уже знают! И Первый маршал насмешливо щурился, и эр Эмиль скалил зубы, пожелтевшие – но все на месте и все свои! – будто жеребец, который кусаться нацеливается. И горело темным пламенем мрачное торжество в глазах принца Оллара. И Бадильо, закатный полковник, солдафон шестнадцатикошечный, тоже был тут – и улыбался, будто ему выдали тройное жалованье!..
А государь, не успел виконт изложить свою историю, сдвинул брови и вопросил страшным тихим голосом: так вы, значит, бежали?! И оставили моего внука?!  Кот знает с кем?! Вон!! И более не смейте показываться мне на глаза, если дорожите жизнью! Ваше счастье, что Гонсало жив, здоров и сидит у себя в детской!
То есть как – в детской?! Впрочем, неважно. Поклониться: слушаюсь, государь! И убраться, как можно скорее, укрыться в норе, в дупле, в раковине… Но как, в таком виде…
Соберано, когда за Мейналем закрылась дверь, поймал умоляющий взгляд верного Эдварда – и решительно покачал головой. Нет, Эдвардо, не могу, Симон, конечно, твой брат – за то, в основном, и получил должность. Да, исполнял ее неплохо. До поры до времени. Но где тонко, там рано или поздно все равно рвется. А братец твой и раньше храбростью не блистал. Раньше было и не нужно. Но когда понадобилось. Их было только трое. Он был при шпаге. И, судя по всему, он ее даже обнажать не стал. Всё, кончено. А теперь ступай, помоги этому несчастному домой добраться – и пусть едет в поместье, в Кэналлоа, к котам закатным! И заодно пришли ко мне Бадильо и Райнштайнера!

Большое спасибо за долгожданное продолжение!
Вот и убрали Мейналя из дворца. Интересно кого теперь назначат ментором порядочного человека, или опят найдут какого-то урода?

Итак, не прошло и 16 лет с начала вредительской деятельности (или прошло?), как у братцев наконец-то появился настоящий, а не надуманный повод для мести. ;D
Однако, интересно, что же дальше? Король, хоть и разозлился, а поверил, похоже, ментору, а не Гонсало. Отправит погоню за легионерами?

Да, действительно как-то странно получается: если король верит ментору, то почему его совсем не удивляет ни странное поведение его обидчиков, ни каким образом внук вернулся во дворец. Ну, допустим, он тоже когда-то был юным принцем и знает о системе тайных ходов, и знает, что его сыновья, а теперь и внук о ней тоже знают  и активно используют... Удивительна осведомленность о поведении подрастающего поколения в сочетании с полной неосведомленностью о поведении некоторых слуг в тех же самых комнатах. Или это такие интересные методы воспитания настоящего короля Талига? Типа Хогвардсовского специального предмета "Защита от Преподавателя Защиты от Темных Искусств", который был блестяще преподан Гарри Поттеру?  ;)

…Ну, – обратился Родриго Алва к полковнику и барону, пересказав им то, что перед тем выдал несчастный виконт. – Как вам это понравится?
– Но, соберано… – осторожно начал Бадильо. – Его светлость рассказал совсем другое…
Алва и бергер переглянулись.
– Врет? – не сговариваясь произнесли оба.
– Ну, разумеется, врет, скверный мальчишка, – каркнул Ворон. – Вранье от первого и до последнего слова.
– Совершенно верно, сир, как ни грустно мне это констатировать, – вздохнул старый Лис. – Достаточно взглянуть на куртку, в которой юный герцог пришел к вам утром: во дворце так не изомнешься и не испачкаешься – такое впечатление, будто её в Найерелле полоскали, а после нещадно выкручивали.
– Тут я всецело полагаюсь на вашу наблюдательность, эр Дитрих, – ответил король. – Сам не приглядывался, меня гораздо более занимало одеяние ментора. Очень оригинальный фасон. Особенно штаны! И следование сей моде, я полагаю, в любом случае совершенно несовместимо с должностью воспитателя наследника! Репутация придворного ментора должна быть безупречной!
Оба собеседника, разумеется, поспешили согласиться. Алва кивнул и продолжал, понизив голос:
– А самое главное, господа, между нами троими говоря, я сильно подозреваю, что виконт Мейналь тоже врал! Или, вернее, недоговаривал. Начать с того, каким образом Гонсало очутился в своей кроватке, если Мейналь бросил его на растерзание этому… как бишь там его…  ах да, Себастьяну Веласкесу? Который, кстати, вообще-то существует в природе?!
– Я склонен думать, сир, что скорее да, нежели нет, – проговорил Райнштайнер. – Во-первых, я припоминаю, что на днях мне где-то попадалось это имя… В каком-то донесении… вроде бы, из Холты. Да, точно, из Холты… Да и шутка с, кхм, невыразимыми господина ментора – вполне в легионерском духе… Но, с другой стороны, я до сих пор полагал,  что легионеры, кто б они ни были, все же люди разумные, своим реноме дорожат, их репутация – их кусок хлеба, они все это сознают, и просто так ни с кем подобным образом не поступают…
– Простите, господин барон, – вклинился Бадильо, – а не тот ли это Веласкес, который сегодня перед рассветом за какими-то кошками раскатывал вокруг дворца? Мне патрульные доложили – стоял фургон на Валмонском, впритирку к дворцовой ограде, были в нем трое в зеленых перевязях, считая возницу. Один спросил у патрульных дорогу – к Бертрамовым воротам. В Торку едут, рассказывал, у них контракт, куда-то на границу. Молодой, говорят, на вид лет двадцать пять от силы, красавец-кэналлиец.
И далее – шепотом, к уху королевскому присунувшись, так, чтобы даже эр Дитрих не услышал: «Говорят – на вас похож, соберано! Вылитый профиль на монете. А глаза синие!»
– Та-ак… – протянул Родриго. Не понять, то ли улыбается, то ли щерится. – Благодарю, дор Франсиско. Вот теперь всё становится на свои места. И если этот Веласкес и впрямь… некий всем нам знакомый любитель летать против ветра – тогда у него куча поводов сотворить с виконтом то, что он сотворил. И тогда я тем более желаю знать, что там произошло на самом деле! Не думаю, что они с фургонами и поклажей далеко уехали!
– Прикажете доставить… кхм, капитана Веласкеса во дворец, сир? – осведомился бергер. – В таком случае, с позволения вашего величества, мне понадобится ваш письменный приказ… и эскадрон гвардейцев. Легионеры, скорее всего, без боя не отдадут своего командира – так у них принято…
– Главное – расспросите. Об этом деле – и обо всем, о чем получится. И скажите… что я жду его. 

Тогда и у некого отца и короля, если он признает наличие кучи поводов у некого любителя летать против ветра, куча поводов сотворить с неким виконтом что-нибудь еще похлеще.

Так... Всё интереснее и интереснее :)

Выходит, эр Родриго не такой уж и болван? Просто у него какое-то....  дораковское мышление в вопросе воспитания вьюношей?.... Я не ошиблась? Соберано держит ментора  в том же качестве, что Дорак в своё время - Арамону? В целях, так сказать, придания начального ускорения желающим летать против ветра?...

…Дождь стучит по подоконнику – будто эскадрон галопом летит в атаку. Скоро рассвет – но, право же, лучше бы ночь подольше была: глаза б не глядели на все эти лужи, голые черные деревья, сутулящихся под дождевыми струями прохожих и прочее безобразие. Ветер свистит – ледяной, вон как от окна тянет! Не очень-то, верно, приятно против такого летать…
Соберано Родриго ворочается в постели с боку на бок, ворчит шепотом и кутается в одеяло. Не спится ему.   
И бешеная же неделя выдалась… Похороны эти кошачьи… Умер Симон Мейналь. Эдвардо говорит – почки отказали. Ну да, побегал ночь на ледяном ветру можно сказать, что и вовсе без штанов. Хорошо хоть был дор Симон старым холостяком, ни вдовы, ни сирот. Титул племяннику перейдет, Августу, кавалеру Мейну, сыну Эдвардо. Теньент Мейн сегодня, должно быть, уже выедет из Фрамбуа в Альвеару. Осчастливить его аудиенцией? Да, надо бы…
Карлос на похоронах стоял под руку с супругой, Хельгой Каданской – ну точно две фарфоровые куклы в трауре, и позы, и лица – всё как подобает. Но наверняка ведь рад! Гонсало точно рад, закрывает ладошками лицо, будто плачет – а сам смеется, кошчонок закатный. Накануне на все расспросы повторял, как морисский попугай, несуразную историю, как ментор его из кареты высадил и в парк не взял. Пока соберано не разозлился и не всыпал ему ремнем по заднице десяток горячих. Не пикнул – только глядел так, будто вот-вот вцепится в горло зубами. Да уж, любви Гонсалито к деду и раньше особой не выказывал… Карлос, похоже, успел, постарался… Мальчишке восемь – и Рамиро было столько же, когда отец для него в одночасье превратился в злейшего врага.
Мирито. Легионер, значит. Вот куда подался, оказывается. Хитер, закатный кот: спрятался там, где искать никому не пришло в голову. Гайифец, надо же… Неужели правду Симон писал в еженедельных донесениях? Ничего, даже если в Миро и заговорила кровь морисских предков, которые любили всё, что можно любить, – не страшно, Карлос есть, чтобы обеспечить престолонаследие. Надо бы всё-таки, чтобы кроме Гонсало был хоть один запасной герцог… ну или герцогиня, на худой конец. Скучно же малышу одному. Будь ну хоть бы и у кого-нибудь из Савиньяков дети подходящего возраста… 
Мирито. Себастьян Веласкес. Жив, здоров, командует отрядом. Свободен, насколько это возможно. Счастлив? Не спросишь. А и спросишь, так отоврется, скажет то, что ты, по его мнению, услышать хочешь. И ты хорош – расчувствовался: « Скажите, что я жду его!». Жди – когда ызарги против ветра летать научатся. Сам бы пришел к отцу на его месте? То-то же.
Ох, Леворукий…! Поясницу и то, что пониже, так и ломит… Да хоть бы было с чего! Стар ты стал, Родриго, чего уж там. Скоро на покой – в Алвасете, в фамильную часовню. И кто тебе на смену? Карлос. По закону, по праву и по обычаю. Карлос, которому этот трон, по чести говоря, на кота драного не сдался. И который ненавидит и презирает ныне на этом троне восседающего. Варианты? Либо станет править «на отвяжись», и повторятся времена Фердинанда Оллара. Так у того хоть жена была более-менее с мозгами, чего никак не скажешь о принцессе Хельге. Притом, при Олларе был Сильвестр. А у Карлоса кто будет за  Сильвестра? Савиньяки молодые, все пятеро, скопом, что тот Раканий зверь? Лионель и Эмиль-младший, Арсен и Луи, а в придачу мальчишка Арлио, все шебутные, отчаянные и у всех язык поперед мозгов в атаку срывается. Или Серж Валме? Законодатель мод, арбитр элегантности, от портных и куаферов не вылезает, за бантик на хлястик родину продаст. Или… впрочем они все там, при Малом дворе, чудо как хороши, красавцы… А может случиться, что сын править таки возьмется – и начнет с того, что кинется переделывать и перекраивать всё, что попадется под руку: хоть изгадить, да не оставить так, как отец поставил! И, вымещая старые обиды, перевернет королевство кверху дном похлеще Альдо-Лжеца.
Соберано представился залитый солнцем двор замка, двери в часовню распахнуты на обе створки, и на лестницу в склеп решетки распахнуты, темный ход зияет, будто тварья пасть, поглощая входящих, и Карлос первым заносит тяжелый ржавый молот над мраморной надгробной статуей… и приближенные нового властителя, торжествуя, глядят, как выкидывают на пол останки… А по стене сходит во тьму, струится Синеглазая… Нет, ему, Родриго, будет уже совершенно всё равно – но что станет с королевством? Талигский люд, вполне вероятно, поворчит, да и умолкнет – а вот кэналлийцы точно не простят. И всё завертится почище, чем круг назад. На радость дриксенцам и каданцам. Кстати, что там легионеры Дитриху рассказали про холтийцев с дриксенскими гранатами?..
А если… Гонсало? Волевым решением, через принцеву голову? Тоже вилка: то ли вздохнет принц с облегчением и возблагодарит Леворукого, что отец от него отвязался наконец, то ли назло Родриго руками и зубами в корону вцепится? Но, во всяком случае, прежде чем объявлять малыша наследником престола, неплохо бы его выучить всему, что наследнику знать положено, – и не только землеописанию и прочему. А чтобы выучился – сперва приручить хоть немного полудикого вороненка, которому первая радость – удрать от ментора и спрятаться. Нет, конечно, кто видел ребенка, который любит менторов? Но должен же он понять… Карлос вот не понял до сих пор, как Родриго ни старался. Может, просто старый Алва старался неправильно? Но как тогда? Родриго уже забыл, чем подманивают воронят. Может, на Совет меча послезавтра позвать Гонсало?..
И Эдвард Мейн не спит, сидит у себя в особняке на углу Валмонского и Сен-Валентен, в кресле у камина в кабинете, обшитом светлыми дубовыми панелями, зеркало над камином черной тканью завешено. Сидит, пьет вино – «Вдовью слезу», и на глазах его выступают слезы, и дрожит рука, сжимает неумело сделанную деревянную лошадку – Симон однажды вырезал ее в подарок брату на Зимний Излом, сам, и чуть не порезался, надо же, когда-то они оба были детьми, играли, и вот Симона нет, и Эдвард остался один, как тогда, когда его в наказание в часовне заперли – и забыли. Тогда Симми пришел тайком и разговаривал с ним через замочную скважину – а теперь не придет, никогда… Алва, проклятый Алва!!
«Разумеется, Алва! Как всегда», – усмехается красавец в лиловом. Хорошо иметь таких соратников, как драгоценнейший эр Эдвард, которые видят только то, что папенька видеть завещал. И хорошо иметь в доме соратника служанку, которая кое-чем тебе обязана. А следовательно, подумать не посмеет «потерять» флакончик, из которого надлежит уронить каплю в стакан с лекарством. Что более не годно, должно быть выброшено. Кто не годен – тоже. Тонкая рука брезгливо, двумя пальцами, снимает с доски белую пешку. Пламя свечи пляшет в гранях крупного аметиста…
А Гонсало спит, свернувшись калачиком, сжимает в руке заветный медальон – и улыбается во сне…

Ну откуда у старого дебила такая уверенность в истинности этой убогой мыслишки? ??? ??? ???

О уже сомнения появляются! Хоть хиленький но прогресс.

Что-то не пойму: почему титул Мейналя перешёл к сыну Мейна? Вроде же, титулы сначала сыновьям раздаются, потом младшим братьям.
И кстати, а зачем Мейналя было убивать? Пользы он, конечно, уже не принесёт, но ведь и вреда. А жаждой мести они с братцем и так, вполне, исправно пылали. ???

А куда же еще этот титул девать прикажете, коли покойный был старым холостяком, у брата его свой титул есть – выходит, что племяннику.  :)
А Мейналя надо было убивать потому, что типу в лиловом нужен только тот, кто нужен, и нужен только пока нужен. :(

Мейналь же младший брат, правильно? Как так получилось, что у младшего брата титул есть, а у сына нет? Я-то думала, Мейн и Мейналь - это как, допустим, Савиньяк и Лакдеми или Колиньяр и Сабве, но там-то титулы у братьев только потому, что сыновей нету. Сабве же свой титул после Эстебана получил. А у Мейна с Мейналем, получается, титулы - совсем отдельные?

Ну, не вырезал же он пол Альвеары, хотя, наверняка, большинство народа ему особой пользы не приносит. Убивают, обычно, тех, кто стал вреден, ну, или опасен. ???

Да, Мейн и Мейналь - как Савиньяк с Лэкдеми. А когда у Мейна сынуля родился - не отбирать же было ему титул у брата. Обидится-с! Вот и получился Август - кавалер Мейн:). А, может, и отдельные титулы, ибо фамильные владения очень ладно так делятся на две части... И вообще, Обоснуй у меня сидит на шкафу и усиками шевелит, выглядывая из-за шляпной картонки, и ушки прижимает при виде моего креатива, ибо ваяю по кусманчику после работы - минздрав приддупреждал! ;D
А лиловому типу нет никакого расчета травить половину Альвеары своих будущих подданных (на каковой исход дела он оч-чень рассчитывает). А вот Мейналь в пылу обиды на Рамиро может и сорваться и глупостей нагородить...

Вчера соберано расщедрился – позвал Гонсало утром, и говорит: хочешь со мной на Совет меча? Как вам угодно, государь, сказал Гонсало, а сам думает: и что мне на этом Совете делать? Играть не дадут, читать тоже – сиди, как кукла, хлопай глазами, блюди приличия. Ох уж эти взрослые… Даже если вздумают сделать что-то хорошее – так ведь непременно под конец всё изгадят этой своей дурацкой моралью и воспитанием. И воображают, будто что им хорошо – то и детям приятно. Хоть спросили бы, прежде чем с высоты трона счастье на голову отпрыску ронять, – но нет ведь, у маленьких никто, никогда и ничего не спрашивает, разве что урок, да и то – только чтобы лишний раз придраться.
А соберано Родриго улыбнулся, вышло как всегда, ну как он на портрете улыбается, по-придворному, а не по-человечьи, – но очень старался. Приобнял Гонсало, по плечу погладил. И – давай опять про тот памятный вечер расспрашивать! Ну то есть, это соберано так думал, что Гонсало на том Совете медом намазано и что Гонсало, только позови его туда, разом всё забудет: и поучения, и порку, и Мейналевы штучки, и вообще всё, и примется щебетать, как бабушкина морискилла, про Санто-Рокэ, и про побег, про дора Себастьяна и его друзей… Кошки с две! Дор Себастьян что сказал говорить? Вот это самое Гонсало и повторял, как в прошлый раз, пока соберано не надоело. Разозлился соберано. Брови сдвинул. Гонсало думал – опять бить будет, и уже предвкушал, как государь опять его боль себе возьмет: ведь в прошлый раз-то Гонсало и впрямь ничего не чувствовал – выходит, тварья-то чешуйка и взаправду работает! Ан нет: схватился было за ремень соберано – и опустил руки. Довольно, говорит, упираться: не хочешь – не говори. И так, сказал, знаю всё. Сказал: эр Дитрих с гвардейцами догнали отряд – не так уже далеко легионеры отъехать успели от Альвеары. Гонсало кусал губы – и жалел, что нет под рукой дора-Паблова кинжальчика. А соберано усмехнулся – и говорит: да не злись ты – ишь, клеваться нацелился, вороненок, сперва хоть оперись! Ничего, говорит, с твоим драгоценным капитаном не сделали, просто поговорили, должен же я знать всё в подробностях. Ты ж, говорит, мой внук, и я тебя люблю. Ага, любит – как чайка рыбку. Ругался, что Мейналь умер из-за Гонсало, из-за мальчишеской глупой привычки удирать – а Гонсало в ответ: так этому дору Симону и надо! И ждал: ну же, давай, ударь! Не стал соберано. Вздохнул тяжело – Мейналь вот этак же напоказ вздыхал: мол, как этот ребенок меня замучил! Взял со стола книгу – большущий том, если стоймя поставить, достанет Гонсало почти до пояса. Переплет черный кожаный. И такая же закладка. Вам, говорит, дорогой герцог, в тот вечер довелось познакомиться с весьма своеобразной частью талигских войск. Читать вас выучил дор Симон? Так вот садитесь, говорит, и прочтите, что такое легионеры и почему к ним убегать не стоит. Потом, что будет непонятно – спросите. Сел Гонсало за стол, соберано книгу раскрыл, положил перед ним. Поводил Гонсало пальцем по строчкам – так, вот оно: «Легион гайифский». Ну, и что?
Та-ак… Берут, значит, в Легион всякое отребье и даже убийц? Ничего, во дворце и пострашней твари водятся – взять хоть того же эра Дитриха с его людьми. Или Мейналя, чтоб его в Закате все коты по очереди пометили! Не приносят присяги? Ну да, зато контракт подписывают – и выполняют, иначе их никто больше не станет нанимать! Дор Себастьян рассказывал! Предаются гайифской любви? Это еще что такое? Непонятно. Но у соберано всяко спрашивать не станем – лучше как-нибудь удерем в библиотеку и пошарим в дальнем углу на верхних стеллажах, где самое интересное лежит. По книге соберановой выходит, что вроде как это ужасно плохо – любовь по-гайифски. Но ведь все-таки любовь – а не занудство менторское!
– Ну что, герцог, прочли? Всё поняли?
– Да, сир. А дор Себастьян всё равно – хороший!
– И ты мне про него не расскажешь?
– Нет, сир. Настоящие мужчины друзей не предают.
– Хорошо, – кивнул король. – Вижу, общение с младшим из ваших дядюшек пошло вам на пользу...

У соберано с головкой совсем беда! Подсовывать такое чтение  малолетнему внуку. ???

Ну все-таки в военном трактате термин не разъяснен.  И теоретически считается, что ребенок самостоятельно литературу по данному вопросу откопать не сможет, а остальные (кроме деда) на такой вопрос ему ничего не ответят.

Ну да, все Алвы - воронутые, это всей Кэртиане известно:) Сведения подобного рода лучше получить за десять лет ДО, нежели через десять минут ПОСЛЕ. И подсунут был малышу, естественно, толковый словарь-справочник по военному делу, а не по камасутре, так что про суть гайифства там упомянуто вскользь парой фраз, рассчитанных на взрослую понимающую аудиторию - потому малыш ничего толком и не уяснил, только понял, что гайифство не есть гут, на что дед и рассчитывал. Так что всё норм.

Ну а практически каждый нормальный ребенок в такой ситуации заинтересуется термином,  начнет подслушивать-выискивать значение и очень быстро разберется что к чему (это я по своему детскому опыту говорю). Что самое печальное он может решить, что если чудесный дор Себастьян и его друзья таким занимаются, то это очень хорошо, а дедова  книжка врет, как постоянно врал и дедов  ментор. У парня могут быть в последствии проблемы с ориентацией.
Не, Родриго  совсем не воронутый - он Арамононутый!

Попытка общения? Пока не особо удачная, правда... хотя, с непривычки - неудивительно.

Потом Гонсало сидел на этом кошкином Совете, не большом, правда, а малом, куда собираются только самые приближенные – вроде эра Ульриха, эра Хайнца, эра Эмиля. Готье, граф Валмон, восседал рядом с Первым Маршалом, зацепив за подлокотник кресла золоченую резную трость с набалдашником в виде собачьей головы, – Гонсало уже не первый раз пытался прикинуть, кто ж из них двоих толстопузее, – но так и не мог прийти к окончательному выводу. Эр Якоб Инголс, который супрем, тоже тут сидел, маленький такой, седенький, нос острый, как у галки, а на носу золотые очки, эр супрем их то на самый кончик носа сдвинет, то снимет, то опять наденет… Дор Ильдефонсо Салина, наместник государя в Кэналлоа, с квартальным докладом прилетел. На одном борту с маршалом ВВС Хоакином Альмейдой. Эти оба – ничего, вроде не злые… правда, Гонсало всего по паре раз и видел-то их. Экстерриор Филипп Рафиано, худой, черноволосый, с тонкими холеными руками – и этот неплохой, Гонсало с ним говорил как-то раз, столкнулись в библиотеке, где  герцог от ментора прятался, эр Филипп его не выдал, и истории интересные потом рассказывал...
Тессорий – где про всякие налоги говорят, там и он, Иоганн Манрик, Ёханый Манрик, как слуги втихаря ругаются. Долговязый, нескладный, неуклюжий, весь будто из досок сколочен, неструганых таких, из которых, помнится, строили помост для артистов на площади Святой Октавии на Летний Излом, Гонсало видел, когда они с ментором ездили на плановую прогулку по Альвеаре… А руки у эра Иоганна длинные, большие, загребущие… Он по-настоящему – граф Манрик-Тарнау, Гонсало читал, давным-давно, и слышал, как слуги рассказывали: после прошлого Излома Эпох никого из рода Манриков не уцелело, кроме одной девицы, по имени Иоланта, и отдали ее, просто чтобы хоть куда-нибудь деть, в жены дворянину из Бергмарк, на Мельниковом лугу здорово отличившемуся, как его, ах да, Михелю Тарнау. И пошло от этой пары потомство: неотесанное и упрямое, с лошадиными мордами да медвежьими лапами – в Тарнау-бергеров; хитрое, рыжее, конопатое и до денег жадное так, что за три суана удавятся – в Манриков-полугоганов. Тьфу, ну его, Ёханого, к котам!
И эр Эдвард Мейн, братец покойного ментора, присутствовал – скрипел пером, записывал всё, что говорилось, служба у него такая, мейновская. И эр Дитрих, конечно – без него всяко не обойтись…
Говорили про политику, налоги, дорожное строительство – Гонсало слушал вполуха, лишь бы ответить более-менее впопад, если соберано спросить надумает. Хотя – что Гонсало может понимать в налогах? Оглядывал собравшихся. А важные особы украдкой посматривали на мальчика: кто свысока, кто строго, кто поласковей – как экстерриор, но все – с удивлением. Эр Эдвард, казалось, вот-вот зашипит, как закатный кот. А эр Дитрих – тот как один взгляд бросил, так и пришпилил Гонсало к месту, как листок с доносом в какое-нибудь досье. Лэйе Анэмэ, вот бы дор Себастьян и Айзенхерцу устроил то же, что и ментору!
Дор Себастьян. То есть, получается, тио Рамиро. Так соберано говорит. Если не врет. Взрослые сплошь и рядом врут, а уж детям так вообще – походя и не задумываясь. Но если государь на этот раз не соврал, то у Гонсало кроме папито есть трое дядюшек. Тио Хорхе – летчик, тио Алонсо – моряк, и тио Рамиро, то есть капитан Веласкес. И все они, когда были детьми, обиделись на соберано – и сбежали из дворца. И стали теми, кем стали. Ну правильно же: дор Себастьян, когда лупил ментора, что говорил? «За Карлоса, за Хорхе, за Алонсо, за Рамиро!». И откуда бы простому легионеру знать принца, если этот легионер – не сбежавший маркиз? А еще соберано сказал: «Тио Рамиро, по сути, мстил за себя, а ты так, под руку заодно подвернулся, так что не обольщайся». Ну, если Мейналь и Рамиро воспитывал как Гонсало – тогда понятно. Но если племянник просто под руку подвернулся – зачем же тогда чешуйку отдавать, и тушняком угощать, и вообще? Не, это дор Родриго подвирает. А может, просто других по себе судит, как привык.
И тут государь возьми да и объяви дополнительный вопрос повестки дня: что с Гонсало делать, чтобы отучить удирать от ментора, буде найдут на сию вакансию достойного кандидата?
Ну вот! Вот вам, дор Гонсалито, и дедовы пряники. Ну как им, этим взрослым, доверять? Да никак.
– Выпороть, для его же блага, – сказал эр Эдвард – а что он еще мог сказать, отродье Айнсмеллерово?
– Уроками зафалить по уши, чтопы некокда пыло утирать! – грохнул эр Ульрих.
– Удирать не хочется от того, с кем хорошо и интересно, сир, – уточнил эр Готье. – Ментор должен уметь учить не только розгами.
А эр Филипп улыбнулся этак хитро, и говорит: «Сир, сладость запретного плода заключена, главным образом, в запретности…»
Соберано усмехнулся – и кивнул: да, вороненок упорно вылезает из гнездышка. Что ж, пусть учится летать.
Спорили, посмеивались, чиркали перьями и новомодными ручками со стальными вставками по блокнотам, и наконец общими усилиями сочинили для Гонсало регламент. Значит, так: удирать от ментора – можно, куда хочешь, хоть в библиотеку, хоть в конюшню, но только когда уроки сделаешь. К обеду и ужину являться из сих странствий вовремя, если не хочешь остаться голодным. По такому случаю соберано даже часы свои Гонсало отдал – здоровенная луковица на цепочке, серебряная, с синим эмалевым вороном на крышке. Надавишь на кнопку – крышка отскакивает, показывается циферблат, а на нем – другой, совсем крохотный, с ноготок, по нему секундная стрелка бегает. Красивая штука. Слишком. Лучше без ужина остаться, чем казенную вещь расколотить.
Лазить по библиотеке, сказали, можно где хочешь – все равно ведь полезешь, усмехнулся соберано, – но книги на полках местами не менять, иначе потом эр Лаптон ничего не найдет и будет ругаться. Разговаривать можно с кем хочешь, задавать вопросы, если что непонятно и ответа в книгах не отыщется, хоть бы и Первому Маршалу, – но почемучкать просто так и путаться у занятых людей под ногами нельзя, момент для вопросов и разговоров следует выбирать подходящий. А еще нельзя одному выходить за ворота дворца. Только с ментором.
Гонсало кивал, соглашался – а сам думал: за ворота нельзя – а через ограду? В регламенте про это ни слова. А Гонсало Альвеары, можно сказать, вообще в глаза толком не видел! Нельзя одному. Ну, хорошо. А, скажем, дор Франсиско не сгодится вместо ментора? А тайные ходы? Они же в пределах дворца – значит… как там эр Якоб говорит… а, во, подпадают под действие данного документа! 

Неплохо получилось, давно бы так!

Да, соберано решил на всякий случай приручить вороненка, получается не очень. Но если и не приручится, так хоть летать научится.

;D
К чему-то это приведёт... ;)

Та-ак… Лыко-мочало, начинай сказку сначала, как служанки тихонько говорят, когда кто-то грязными сапогами только что выметенный ковер испачкает. Впрочем, чего еще ждать от соберано? «У вас, – говорит, – герцог, будет новый ментор: виконт Мейналь!». И сонетку дернул. Велел означенного виконта в кабинет пригласить. «Пор кэ коньо?! Да ведь его же..!!» – Гонсало едва удержался, чтобы не завопить это благим матом, и во все глаза уставился на дверь, лихорадочно повторяя про себя четверной заговор и изо всех сил сжимая в кулаке подарок дора Себастьяна.
Однако же вместо позеленелого выходца явился вполне живой малый в военной форме, лет двадцати пяти. Оказалось – сын графа Мейна, от покойного дядюшки титул и владения унаследовал. Физиономия, вроде, не злая, ну, хотя бы не такая, как у эра Симона и эра Эдварда – но на это смотреть нечего: Симон тоже мастер был надевать благопристойную личину. Ничего, теперь у Гонсало тварья чешуйка есть! 
Та-ак, значит, этот новый Мейналь, эр Август, будет не учить, а только надзирать. Ну и на прогулки выводить. На поводке, как собачку. Никакого удовольствия так гулять. 
И ментору, похоже, никакого удовольствия не доставит надзирать за Гонсало: вроде улыбается учтиво, а смотрит – ну точно служанка на ведро с грязной водой…
– Ну, надеюсь, вам всё понятно? – прищурился его величество.
– Да, сир.
– Да, соберано.
–  Превосходно. Аугусто, берите вашего подопечного и ведите в классную. Займитесь… повторением пройденного. И постарайтесь не поцапаться хоть в первый день.
В два голоса – «слушаюсь, сир!». Удалились. Прекрасно. Посмотрим, каков окажется этот виконт. На вид – не глуп. Начальству поводов для недовольства не давал – отчасти потому, что на глаза начальству особенно не лезет. Хотя и наград не выслужил. Может быть, потому, что случая не было. Служака как служака, обыкновенный. Так почему бы его и не повысить в чине – да хоть бы и до ментора? Чтобы дать возможность себя проявить. Почему бы не исполнить робкую и деликатную просьбу верного Эдварда? Может быть, это немного утешит друга детства в его потере. Преподаватель и воспитатель из теньента легкой кавалерии, разумеется, как из кота тягловая сила, но в этом как раз нет большой беды: чтобы разбудить малыша утром, уложить спать вечером, а днем сводить погулять – особой учености не требуется. Симон тоже был не академик, однако начатки наук в Гонсало успешно вбил. Для того, чтобы дальше пичкать Гонсалито историей, языками и землеописанием, найдутся другие. Мальчишке уже самое время обзавестись учителями по всем предметам. Можно и Карлито спросить, не найдется ли кого подходящего при Малом дворе – должен же отец хоть изредка принимать участие в воспитании сына!
Мальчишка, конечно, не в восторге – ничего, чем крепче усвоит, что миру нет дела до наших прихотей, хоть бы и королевских – а королевских особенно! – тем лучше… Да, а еще неплохо будет ему сказать, что нежелательно лезть с вопросами… скажем, к экстерриору – чтобы непременно полез! Но – тайком.
…Зверь гальтарский, твари олларские!! Вот попал – так попал! Ну, удружил его величество… Чтоб ему закатный кот на трон напрудил! Из офицеров – в гувернеры. Повышение. Высочайшее доверие, так и распротак его. Папенька дома, запершись в кабинете, целую речь шепотом произнес: благодари, сынок, что добились для тебя должности при особе его светлости, будь с маленьким паршивцем построже, продолжай дело дядюшки – и да последует вороненок путем своих дядьев! Чтоб сгинуть навек вороньему проклятому роду… – и поехал, и понес в любимые дубравы… Август, конечно, поддакивал – а куда деваться, ведь папенька. А сам думал: да бодайтесь, папенька, сами с государем, как тот теленок с дубом, к тварям вашу фамильную миссию, пропади ваша святая месть пропадом, плевать на нее Августу шестнадцать раз с высокой колокольни. И на короля плевать со всеми его закидонами. Август просто жить хочет.
     

Интересно. Неужели всё начинает исправляться? Новый ментор уже не одержим высокой миссией. За Гонсало можно порадоваться, а, вот, Августа жаль. Из офицеров в гувернёры - это, действительно, печально.*сочувствующий смайлик*

Спасибо за долгожданное продолжение.
Похоже Гонсало найдет общий  общий язык  с новым ментором.

Да вряд ли. Но, по крайней мере, такой войны как с Мейналем-старшим, не будет. Август хочет "просто жить", и чтобы выжить, готов услужить и нашим, и вашим.

Где же, где же продолжение? ??? ??? ??? ??? ???
Уже больше двух месяцев ни слуху ни духу! Читатели же ждут!

Да тута я, вот только "Командор" ухватил одеяло железной рыцарской лапой, и потянул на себя. И - на работе завал, то сборник,  то, вон, абитурские выпуски....
Но кусок Командора движется к концу, так что, может, до отпуска, пока не уеду на море, смогу что-то соорудить надорское:)

А "Командор" это о чем, и где почитать можно?

Это большой роман, который я уже несколько лет мучаю в день по чайной ложечке. Кое-что болтается у меня в Жуже под тэгом "тамплики".

  Мерзкая погода – а какой ей еще быть в Торке, когда, считай, Зимние скалы на носу? Ветер воет, как закатный кот, у которого закатная тварь нацеливается сляпсить лакомую грешную душу, лупит ледяными когтистыми лапами в лицо. Кони, поскальзываясь на замерзших лужах, спотыкаясь на колдобинах, насилу тянут тяжело груженые фургоны – еда, боеприпасы, жерди от трофейных холтийских юрт, а на крышах – от оных же кошмы, первое дело юрта, что в Торке, что в Холте: не в палатке же спать зимой, а в казарму к порядочным кто ж клятого гайифца пустит? За фургонами тянутся всадники, горбятся в седлах, к конским шеям пригибаются, стараясь прикрыть лица от ветра, что режет глаза. Пабло Морено правит передним, командирским фургоном, подгоняет усталых гнедых – так, для порядка, знает, что они все равно быстрее не пойдут, ну и денек, ну и места, дери их всех кошки, и как только люди тут жить ухитряются?
– Дор Пабло, давайте сменю – закоченели весь! – Себастьян высовывается из фургона, глядит, щурясь, вперед – не видно ли на горизонте места назначения?
– Вон там, дор Пабло, вроде бы, вышка торчит – оно?
– Да похоже на то, – вглядевшись, кивает первый взводный. – Скоро уже, доплетемся как-нибудь! Садись! – и, с видимым облегчением, передав капитану вожжи, лезет в фургон, греть одеревеневшие руки над маленькой походной жаровней.
Ближе, ближе… И впрямь – оно, то что надо, вышка торчит, и не одна, часовые на них чернеют, земляной вал, поверх него – проволока колючая – не ахти какая, но защита на первых три минуты, если дриксы всерьез попрут, а внутри него строения сгрудились, жмутся к земле, один-два этажа, маленькие окошки, острые крыши – чтобы снег скатывался сам, без чистки, грязно-белая штукатурка – под цвет снега. Застава Санкт-Бертольд. Считай, приехали. Вот и кони кормушку почуяли, приободрились, быстрее стали ногами шевелить!
Дорога уперлась в железные ворота с приваренными к ним грубо сделанными Раканьими зверями. Себастьян спрыгнул с козел, подошел, постучал. Ну где у них кто, спят, что ли, или греются сидят, пока им дриксы задницы не поджарили? Впрочем, дриксы тоже не дураки – в этакую погоду через границу переться, вот весной, как дороги подсохнут – жди гостей!
– Кокко тут кошки таскать, цум шварце катцен муттер?! – в калитке со скрипом открывается крохотное окошко, оттуда одним глазом выглядывает красная от холода и касеры бергерская физиономия.
– Подкрепление заказывали? Ну так вот оно! Мой отряд и я сам – к вашим услугам.
– О, я-я, фишу! Ви штать стессь, натто толошить майн капитан!
За воротами – топот, шипяще-рычащий, будто сама смерзшаяся земля обрела язык, бергерский говор, – так, похоже, дежурный послал кого-то из молодых с докладом к командиру. А сам смотрит, приоткрыв окошко, на легионеров, и в глазах его сменяют друг друга удивление, разочарование, презрение – и любопытство. А что, он ждал, что король свою личную гвардию пришлет залетным гусям пинки отвешивать?
Наконец калитка открывается, показывается капитан – крепко сложенный, рослый – через калитку проходил, так пригнулся, из-под волчьей шапки выбились светло-русые волосы. Быстро до капитана дослужился – ровесник Себастьяну, ну, может, на пару лет постарше будет…
– Добрый день, – сухо, будто приказ отдает. А с чего бы ему с легионерами церемониться? – Так это вами решили усилить здешний гарнизон?
– Так точно, капитан, – Себастьян, осторожно вытянув из планшета, протягивает контракт. Регулярник берет, стащив меховую рукавицу, да не как все люди берет – а зажав между средним и указательным пальцами, на крабий манер. Тьфу ты ж, каррьяра, какая встреча! Альбрехт Ноймар, по-лаикски – Бреха. Его привычка. Надо ж, где довелось свидеться, однокорытничек! Впрочем, что тут удивительного? Разве – с чего это вдруг папаша-герцог сынулю нигде в Альвеаре приткнуть не захотел… Узнает? Да кошки с две, а если и да – то промолчит, гавкать попусту привычки никогда не имел, даром что Бреха.
– Гут, – кивает бергер, внимательно изучив контракт, притом особое внимание уделив подписям и печати. – Итак, теперь вы имеете честь служить под моим командованием. Альбрехт, маркиз Ноймар.
Взглянул вопросительно на легионера, ожидая, когда тот представится – брови чуть приподнялись: узнал.
– Веласкес, эр маркиз. Себастьян Веласкес. К вашим услугам, и я, и мой отряд.
Подмигнул: молчи. И Альбрехт еле заметно подмигнул в ответ.
Хотели, как положено, напротив ворот разбивать лагерь – а Ноймар сказал: «У нас, капитан, свободен зал для собраний – тут и собраний никаких практически не бывает, можете там разместиться, и в столовой на чердаке, а в своих шатрах вы закоченеете, даже сейчас, я уже не говорю про зиму. И для коней у нас место отыщется». Низенький пожилой толстяк с круглой красной рожей, заместитель Ноймара, ур-Приддхен какой-то там, кошки с две с лету запомнишь и кота с два с морозу выговоришь, пытался что-то кудахтать про «позор и разврат, что будет и какие слухи пойдут», но маркиз его оборвал: легионеры, говорит, во-первых, тоже люди, во-вторых, сражаются за Талиг, а в-третьих, здесь вам не детская, все как-нибудь сами разберутся, кого им любить и каким способом.
Устроились – в тесноте, да не в обиде. Регулярники поначалу и впрямь на легионеров косились – но как увидели, что те – люди как люди, а если что – сами промеж собой ведаются, никого за шиворот в койку не волокут, поуспокоились, в разговоры пускаться стали втихаря, даже в карты садились, бывало. Вместе службу несли, дежурили, ходили в разведку, за почтой, опять же, в Айзфоршосс ездили… Ну да в таком гарнизончике, где не то что лица человечьи, а и конские морды все знаешь наперечет, от скуки не то что с гайифцем заведешь беседу, а хоть бы и с вороной на елке. Зимний Излом справили. Обыкновенно всё шло, спокойно. Тише, чем в Холте. Зима, снега навалило по уши.
А вот когда стаял снег, да подсохли дороги…

Спасибо за продолжение, эрэа :D

О! Продолжение! Большое спасибо.
Надеюсь мы скоро узнаем, что произошло когда: 

Ну если до среды еще что-то придет в голову. а нет - так после отпуска, когда приеду с югов.:)

Ну вот, что наделала, то наделала:))

Тот день Гонсалито навсегда запомнил. Это когда он, как обычно, нацарапав и переболтав дору Аугусто уроки, сказал, что пойдет к себе, книжку по истории читать до ужина, а сам потихоньку юркнул в потайной ход – и вперед, гулять по всему дворцу! В этих ходах, оказалось, еще и глазки незаметные почти везде имеются – из комнаты никто и не заметит, если какой-нибудь Манлий на картине начнет глазами поводить! Кучу интересного можно и увидеть, и услышать. А кто владеет информацией, тот владеет ситуацией, это эр Дитрих говорит.
Вот, к примеру, информация: принцесса Хельга, то есть мама, поздно вечером, как положено, отпускает фрейлин и отправляется в спальню. А с ней – Хелен Ланнерт, камеристка. Они с мамой похожи – обе невысокие, тонкие, светловолосые. Если оденутся и причешутся одинаково – не сразу, наверное, и разберешь, кто есть кто. Эрэа Хелен спать ложится. А мама надевает камеристкино платье и отправляется на свидание. К Георгу, виконту Хэнсфорду, который принцессиной личной охраной командует, каданской гвардией. Вот его, капитана этого, принцесса любит, по-настоящему. А папито – нет, и он ее тоже – нет, потому что их, папито говорит, свели, как лошадей или собак, свели. Поэтому принц Оллар и принцесса Каданская заключили военный союз, то есть против соберано, эра Дитриха и прочих. Хорошее дело, к такому союзу Гонсало и сам бы примкнул, да не возьмут – маленький. Пока – маленький. Пока можно только смотреть, слушать, запоминать – и молчать. Потому что болтун – находка для шпиона, так дор Франсиско сказал. А дор Франсиско – хороший. И Хэнсфорд – хороший, с каданским Гонсало помогает. А хороших людей всяким там Айзенхерцам выдавать – нельзя!
Ну так вот, с чего всё началось-то… Собрался в саду, под окном Кэцхенской гостиной чуть не весь Малый двор с папито во главе: Серж Валме, Дени Колиньяр, Морис Эпинэ с братцем, Савиньяки – все пятеро… Сидели, перемывали косточки соберано, по своему обыкновению – Гонсало, за шторой укрывшись, из окна приоткрытого слушал и глядел. И Арлио Савиньяк обронил: ну что, мол, делать, бывает, просыпается в доре Родриго кровь мещанина и отравительницы… Все сразу на него: тише, тише… Поздно! Государь не хуже кота подкрадываться умеет. Святой Рокэ, говорят, тоже так умел. И эр Дитрих с ним, как кот с Леворуким. А вот так, соберано сказал, меня тут еще не оскорбляли! Арлио, молодец, не растерялся: сир, говорит, констатация исторического факта не есть оскорбление! А соберано сощурился этак: вроде, говорит, с детства родословную свою заучил, а ни одного мещанина не припомню, да и отравительниц тоже! Как хоть их звали, сих малопочтенных особ? Горацио Капотта, отвечал Арлио, и Каролина Борн, это когда последний из Олларов на охоте погиб, потомства оставить не успев, и Рокэ Первый счел нужным, пущей легитимности ради, связать династию Алва с династией Олларов. Та Каролина доводилась родной бабкой супруге святого, королеве Октавии, матерью Катарине Ариго-Оллар. А тот Горацио был Катарине родной папочка – то есть, по-настоящему, а не по бумагам. Доказательства? Собственноручное оного Капотты письменное признание – Арлио сам его видел и в руках держал. Поднял бровь соберано: «Дитрих, это что за безобразие, почему по секретным архивам посторонние лазают?». «А ну, – говорит, – пошли ко мне в кабинет, разбираться!». А папито с остальными шагнули к Арлио, и папито его за руку взял: мол, не отдам, и не надейся! Дед усмехнулся: «Карлос, я сказал – в мой кабинет, а не в Нуэва Багерлее, и даже не к Дитриху». Собераний кабинет? Сейчас!

Гонсалито бегом кинулся к ближайшему потайному входу.
Успел. Юркнул под стол, скатертью занавесился. А когда соберано с Дитрихом и Арлио вошли и уселись, к Савиньяку подлез поближе и вложил ему в руку драгоценный медальон тио Рамиро: «Держите, дор Арлио, – зашептал, – крепко держите!». И сам за руку молодого историка уцепился что есть силы – может, сжалится тварья сила и прикроет сразу двоих?
Арлио, умница, заглядывать под стол не стал, а стал рассказывать. Оказалось, Дитрих вовсе ни при чем, бумага интересная отыскалась в Савиньяковском семейном архиве, на чердаке в Сэ, а если рассказывать всё с самого начала, то прапрапра…бабка Арлетта в юности, пока замуж не вышла, состояла во фрейлинах при Алисе Дриксенской…
Интересная история. А эр Дитрих, кажется, уж так внимательно слушал – а все-таки заметил, что уж больно подозрительно Арлио руку держит под столом. Мигнул государю – задрали они в четыре руки скатерть: «А ну, вылезайте!». Вылез Гонсало – ухитрился медальон не выпустить. Это еще что такое? А вот, государь! Если Арлио пытать начнете – всю боль себе заберете, а силой амулет отберете – так тем более!
А дор Родриго только плечами пожал, вздохнул: ну что с вами делать, маленький вороненок, который верит во всякий вздор вроде волшебных амулетов и того, что я невинных младенцев на ужин кушаю? А вы, Арлио, рассказывайте дальше, на чем мы там остановились, на том, как Каролина с Капоттой вступили в брак?
Вступили, тайно, по эсператистскому обряду… А потом Каролина…
Дитрих слушает – а сам государю на окно показывает: ага, парочка родных братцев Арлио на старую липу влезла и в кабинет заглядывает: не надо ли родича спасать?
Ну вот что с ними делать? Только распахнуть окно на обе створки: залезайте и слушайте! Пока весь остальной клан не собрался, во главе с маршалом Эмилем! О, легки на помине. И верного Эдварда кошки на хвостах принесли. Да не съест Родриго вашего Арлио, не съест – ведь в самом деле факт констатировал, исторический. А вот взглянуть на документ и на дневники Арлетты хотелось бы. И хотелось бы наконец открытым текстом услышать, как именно в короле «просыпается кровь мещанина», в чем сие выражается? Выкладывайте, чего уж там! Третировал Рамиро? Угрожал в монастырь заточить? В письменном виде угрожал? И вы полагаете, маркиз Алвасете именно из-за этого… И эти записки после выпуска… Та-ак, а вот это уже по-настоящему интересно. Дитрих, займитесь!
Эр Эдвард глаза вытаращил – будто выходца увидел, и булькнул было что-то вроде «не может такого быть, немыслимо!» – но что именно, никто толком не услышал. Захлебывающийся, отчаянный рокот мотора – ближе, ближе, над самой крышей! Все, не сговариваясь, к окну кинулись – а там прямо на огромную розовую клумбу садился, точнее, на последних каплях керосина рушился винтокрыл. Шлепнулся, подпрыгнул, встал, свесил устало лопасти… Спрыгнул на поломанные розы пропыленный насквозь, помятый, вымотанный, с ввалившимися глазами теньент.
– Это еще что такое, квальдэто цера?!
– Война, ваше величество. Дриксы.

«Дриксы», – выдохнул, из последних сил в струнку вытягиваясь перед соберано, теньент-летчик Мориц Карои. Тут, конечно, всем сразу стало не до пятен в родословной королевы Октавии и, тем более, не до записок, которые соберано то ли посылал в Нуэва Лаик младшему сыну, то ли вовсе не посылал. Дриксы. Перед рассветом. Большим отрядом. Вероломно. Без объявления войны. Кавалерия, при поддержке с воздуха. Через заставу Санкт-Бертольд. Ее разбомбили в пыль, а защитников попросту расстреляли сверху из пулеметов, охотились за ними, как за джейранами варастийскими какими-нибудь. Да, там были пограничники-бергеры и, похоже, кавалеристы-легионеры, кто в чем одетые. Да, насколько теньент мог видеть, полегли все… А они парой совершали обычный патрульный облет, из Шпрехау, Мориц шел ведомым, а командиром – капитан Муэртес, Патрисьо Муэртес, ваше величество. Они приняли неравный бой, отбивались как могли и пока могли, а потом капитан теньента отослал, приказал лететь, пока топливо есть и крылья целы, и поднимать и оповещать всех, кого удастся, командира полка в Шпрехау и далее по вертикали. Мориц выполнил приказ – и о дальнейшей судьбе капитана ничего не знает. По пути слышал, будто флот дриксенский Хексберг атаковал…
*
– Посмотри, капитан! Вон, от перевала!
Себастьян прижал к глазам бинокль, вгляделся в предрассветную темно-серую хмарь. И вправду: надвигается от границы многоногое, многоголовое чудище, ползет, как толстая змея. Дриксы. Кошки б их драли.
– Лукас, поднимай всех, только тихо! Маркиза – первого. Ларс, запрягай мой фургон – увозить женщин и детей, надеюсь, все влезут.
– А мы?
– А мы займемся тем, что у нас в контракте прописано...

Что-то тревожно за Себастьяна и его товарищей...

Спасибо за продолжение, эреа aiv. Надеюсь нам не долго томится в неизвестности о судьбе Рамиро и других героев.

Как раз сейчас, через реал продираясь, как по бурелому, продумываю уже на третий раз сцену боя. Усё будет, куда ж оно денется...

Ну вот, натворилось немножко...

– Подпускай ближе… Целься… Патроны береги – взять неоткуда. Товсь… Пли! – грохочет залп стареньких мелкокалиберных пушек, трещат взахлеб пулеметы, взлаивают винтовки регулярников и карабины легионеров. Огрызаются в ответ дриксенские стволы. Стоны, крики, ругань – и из-за крепостного вала («Ага, съели, гуси щипаные!»), и где-то рядом («Коты полосатые, похоже, нашего зацепило!»).
Дриксы идут и идут с перевала, будто медленная грязно-серая река. Маленькая застава в ней – словно камень. Поток вокруг неё вскипает, вихрится, пенится, зло бурлит – снести, смыть, опрокинуть! Но крепость держится, пока держится. Хоть разорвись, ни повернуть вспять, ни остановить продвижение противника не получится – ни у легионеров, ни у Ноймаровых регулярников: слишком велик численный перевес. Ну и что теперь прикажете – сдаваться бежать, мокрые подштанники вздев на жердь вместо позорного флага? Держаться. Держаться сколько получится, а потом еще, и еще, и еще немного. Кончатся патроны – будем кидать со стен на гусиные головы камни, бревна, что найдется, лить помои, выгребную яму вычерпаем, вспомним классику. А когда уже и это не поможет – сабли наголо и в атаку. Если победить невозможно – надо хотя бы не проиграть.
Главное, чтобы Лукас и Ларс – увязавшийся с ними в последний момент ур-Приддхен-как-там-его не в счет: из него защитник – как из дерьма пуля – благополучно довезли офицерских жен с ребятней хотя бы до Альтенберга, там можно раздобыть свежих коней, и дай святой Рокэ, а не он, так кошачий повелитель, чтобы в Альтенберге легионерам поверили, отправили гонцов дальше, в Агмарен, и готовились во всеоружии встретить дриксов. А то ведь, чего доброго, пальцем у виска покрутят: «У нас с кесарией – мир!».
Пулемет на западных воротах выхаркнул последние пули – и умолк. В серых вражеских рядах образовалась брешь – но сразу же затянулась. Всё равно, что саблей болото рубить, дери их твари! На головы дриксам грохается здоровенное бревно – снизу слышатся стоны и ругань, ага, молодцы, взводные! Второе бревно сбрасывают Себастьян с Альбрехтом – неплохо вышло! Прямо по макушке белобрысому дриксу-теньенту. Как чуяли, не стали эти лесины на дрова пилить! Легионеры с регулярниками бок о бок лупят, рубят, колют штыками гусей – и откуда ж их поналетело? Испуганные лошади ржут и бьются у коновязи, пара гнедых уже лежит, и темные лужи расплываются по прошлогодней жухлой траве – впрочем, их хозяевам уже никогда и никуда не придется ехать…
И вдруг атака не то что захлебывается – а постепенно затухает сама, лапчатая банда шлепает прочь, кто назад по дороге, кто в стороны, по каменистой пустоши, вокруг крепости образуется пустое пространство. Серые камни, серые вражеские тела…
Уходят?! Совсем?! Нет. Непохоже на дриксов. И вообще не может такого быть на войне. По коням, ребята. Готовимся. Чудес не бывает, а надежда – глупое чувство.
Ну конечно. Вон они, гуси. Никуда не ушли. Ждут. Говорят, в морисских землях вараны вот так антилопу какую-нибудь куснут – а потом отползут и ждут, пока сдохнет.
С перевала приближается гул моторов – ровный, спокойный, неумолимый. И на голубое весеннее небо выползают, как тараканы, три дриксенских истребителя. Впрочем, нет – уже шесть. Три впереди, три сзади. «Казарки». Точь-в-точь такие, как в детстве у эра Лаптона в книжках. А в середине, как жирный майский жук, тащится бомбардировщик, «черный лебедь». Низко идет, гад. Не иначе, к дождю. И этот дождь смоет Санкт-Бертольд с лица земли.
– Ну что, Бреха, гусей щипать едем?
– Едем, Миро.

Печальная картина! :( :(

…Он медленно открывает глаза. Точнее, один глаз, левый. Комочки земли – серые и рыжие… Травинка… жучок какой-то мелкий бежит… Где он? И когда? Почему так ноет голова… и трудно пошевелиться? Тихо. Он осторожно приподнимается. Коты закатные, ломит и ноет всё тело… Это кто же его так приложил? Он садится, одну ногу вытянув, другую согнув, и обхватив руками колено. Сидит так, покуда туман в голове немного не проясняется. Он нашаривает в забрезжившей памяти и, будто теплое исподнее, натягивает имя – Рамиро, а сверху, как мундир, накидывает привычное – Себастьян.
Оглядывается. Никого. То есть никого живого. Черная, вспаханная бомбежкой земля, серые валуны, кое-где зеленые полоски уцелевшей травы. Тела в сером – дриксы. Тела в черно-белом – регулярники Альбрехтовы. Зеленые перевязи – его, Себастьяновы, легионеры.
Вспоминается, медленно и мучительно: колонна дриксов… фургон, хнычущая малышка Мильхен, «казарки», бомбер… И два талигских «ястребка», вынырнувшие из-за горы, той, что севернее, со стороны Шпрехау, – они пытались отогнать бомбера от крепости… Двое против семерых… потом один улетел – на восток пошел… может быть, и выжил. А из санкт-бертольдских что же, никто не уцелел?!
Себастьян пытается встать. Со второй попытки ему это удается. Рука при этом нащупывает в земле что-то холодное. Ствол… Так, карабин цел. К нему б еще патронов. Размечтался! Ладно, хоть опереться можно, и то неплохо. И нож цел, вот, на поясе. Вперед, капитан!
Он ковыляет, перешагивая через мертвых «гусей» и обходя своих. Переворачивает, стряхивая землю, тела, заглядывает в лица: вот корнет Хансен смотрит распахнутыми стеклянными глазами в небо – осколком в шею, легко отделался, целым в Рассвет явился… вот капрал Альтшлессер – весь живот бедняге разворотило… Рыжий Спиро – голова запрокинута, зубы оскалены… Луиджи Пренци – даже мертвый, оторванной рукой эфес крепко держит… Оноре Ломениль – верхняя половина тут, из-под завала торчит… а нижнюю – ищи-свищи, куда закатные коты растащили! Мэтр Савини – целый, даже непохоже, что раненый, так умер – сердце, наверное, или еще что… А вот… Бреха?! Показалось – или на самом деле стонет? Если ранен тяжело – Себастьяну останется только оказать однокорытнику последнюю услугу – в Рассвет отправить на курьерских: помочь нечем, а не оставлять же мучиться! Бастьен, ругнувшись шепотом сквозь зубы, берется былоза нож – и тут Альбрехт приподнимается и садится. Смотрит на Бастьена, вокруг – тоже, видно, не сообразит, на каком он свете. Бастьен садится рядом, обнимает, ощупывает – не сломано ли чего? – заглядывает в беспомощные растерянные глаза: «Бреха, как ты? Цел? Не ранен? Встать сможешь?».
– Миро… А что мы сидим, пошли в столовку, а то опять котлет не достанется!

:o :o :o :o :o :o :o :o :o :o :o :o :o :o :o :o
Ой, что это с парнем? Такие последствия контузии?

Да, контузило бедолагу. Ничего, отойдет.

Ребята оказались в глубоком вражеском тылу?

Ну да, как в Брестской крепости. Сейчас очухаются - и ка-ак начнут тыкать гусей палкой в хвост!

– Ладно, кошки с тобой, пошли.
Они идут, уцепившись друг за друга, так легче, так теплее, когда будто вымерзло всё вокруг. По пути ищут трофеи, а когда находят, Бреха радуется, как ребенок, да он сейчас и есть ребенок лет тринадцати, первый курс Нуэва Лаик, ну, может, второй, бедолага контуженный.
Фляга с чеканенным на боку лебедем – наполовину полная касеры. Прицепить на пояс. Другая – полная воды, наследство и память от старины Пауля Зильберна, покойся, товарищ, с миром, держи, Бреха, не урони. Вещмешок здоровенного толстого дрикса, а в нем – тушняк, три банки, и ведь не вздулись, слава кошкам. И патроны отыскались! Альберто, живем! Да держись ты! Каррьяра, ложись! Да тихо… Сейчас… Заряжу – и тогда поглядим…
Почти у самых остатков крепостного вала как рухнула, так и лежит распластанная туша «казарки»: хищная морда отвалилась и распалась натрое, крыло – пополам. А внутри туши что-то или кто-то лазает! Не дрикс-летчик – тот, ясное дело, убился. А такой же, как Бреха и Бастьен.
Зарядив карабин и вручив его Брехе с приказом ждать, Себастьян, с ножом в зубах, ползет к «казарке». И, чуть приподняв голову, смотрит… как из рваной дыры в фюзеляже осторожно высовывается черноволосая взлохмаченная голова… ныряет обратно.. показываются руки, потом макушка… лицо…
– Дор Пабло! Живой!
– Бастьено! Кошки тебя дери!

О, в наших рядах пополнение!

В своем амплуа Пабло Морено. Это еще Ликург говорил: в бою хорош, и так, по жизни, неплох, положиться можно, не подведет, за то и пожалован был чином первого взводного, но вот до трофья – сам не свой, чуть пальба утихла – вперед, мародерить. Ну да тут – у всякого кота своя пестрота. Зато у Пабло во взводе все и сыты всегда были, и одеты, и с патронами, что было, то было, не отнимешь. Было – и будет, кошки дери!! Капитан жив, первый взводный жив, документы все в фургоне с Ройей и Ренквахой в тыл поехали, и можно надеяться, что уцелели. Значит – отряд Веласкеса в списках Легиона как был, так и есть. А пока – брать, что найдется и что можно на себе унести, и убираться отсюда, пока с перевала не подвалила новая порция гусятины, а она подвалит.
Они тащатся по лесу. Смеркается. Усталость и раны дают себя знать. И Бреха тихо спрашивает, чего ради их повели в поход на ночь глядя.
Ну вот, кажется, ушли достаточно далеко от крепостных развалин… и от второй «казарки», с фюзеляжем, развалившимся при падении, как угодивший под колесо орех… И от обгорелых останков бомбера – весь хвост всмятку и в помело. Конечно, жирный гусяра без хвоста шлепнулся, и подорвался на собственной бомбе! Так его, закатное отродье! Жаль вот только, трофья с подгорелой птички ни на суан ломаный.
Вокруг тихо. «Здесь и остановимся», – решает Веласкес. «Икэтэ-пикэтэ-цокото-мэ, абэль-фабэль-доманэ…» – старательно выговаривает Бреха старую смешную считалочку: кому первому стоять на страже? Дору Пабло выпало. Ладно, кивает кэналлиец, так, значит, тому и быть. Бастьен с Альбрехтом устраиваются на ночлег меж корней толстенной сосны, ложатся, притиснувшись друг к другу, чтобы теплей было. «Миро, так у нас поход с ночевкой? Здорово! – Да, Берто. Только – тихо. Спи»…
Ветер шевелит сосновые ветки, они шуршат – будто кошки закатные сыто мурлыкают…
Закат. Черные тени на серой земле от багровых лучей. Черная башня посреди красной пустыни… а если открыть черную дверь и войти…
В круглом, без окон, зале на первом этаже пол устелен коврами – морисскими, пестрыми, в цветах, письменах и лианах, а по ним разбросаны разнокалиберные и разномастные подушки – шелковые, бархатные, гобеленовые, с бахромой, с кистями на углах; весело пылают дрова в большом камине с резным черномраморным порталом в виде львиной пасти. На подушках возлежат, играют, вылизываются кошки – черные, серые, полосатые… Возле камина на толстом полене сидит, вытянув ноги, мужчина лет сорока, худой, с усами, с белой прядью в темных волосах. Лицо у него грустное и виноватое – и, похоже, не потому, что провинился, а просто он всегда такой, то ли отродясь не умел веселиться, то ли разучился, пока свершал свой путь в дольнем мире. А на коленях у него – кот, большущий, рыжий, пушистый. Улегся – и урчит, как первомаршальский автомобиль. Человек и кот смотрят в камин – и языки пламени, извиваясь, складываются в картины: бомбы обрушиваются на маленькую крепость… черно-белые всадники рубятся с серыми… трое выживших плетутся прочь от поля боя, волоча то, что удалось утащить. И один из них…
– Рино, ты как хочешь – но я им помогу!
– Мрр… помяуги… кяунешшно…. Забир-р-яуй своиххх – и вперред! Рос-сио с пр-р-едками еще ряуньше не утер-р-пели… Только не слишшшком-то их балуй – сами спрр-р-авятся… – урчит рыжий зверюга, щуря зеленые глаза. Взмах хвоста – и возле камина встают еще трое. Смотрят в пламя. «Поможете? – спрашивает грустный. – Поможем».
И открывается черная дверь. И скачут в багровые сумерки четыре темно-гнедых иноходца. А блондин с зелеными глазами машет им вслед рукой…

Утром Бастьену с товарищами повезло, как Чужому в Гальтаре: кони! Четыре темно-гнедых, оседланных, навьюченных! Вот так прямо взяли и вышли из-за кустов. И не санкт-бертольдские, не легионерские – тех Бастьен всех знал, какой чей. Может, от дриксов остались? Да, скорее всего. Прислушались, огляделись, на разведку сползали – гусей не видать. А кони – вот они, подходят, мордами тычутся, просят ласки. Ладно, чья потеря – наша находка. Четыре. Как раз на них троих плюс один заводной. Поехали.
К обеду наткнулись, сперва думали – еще на одну «казарку», а потом углядели эсперу на крыле. Наш «ястребок»! Один из тех двух. Тот, который бился до конца. И ведь хорошо сел, не развалился. Стоит, накренившись на левое шасси, будто ворон с подбитой лапкой. Лопасти у винта погнуты и поломаны, будто их Закатная тварь жевала. Остальное, вроде, всё целое – во всяком случае, не горело. Внутрь дор Пабло с Бастьеном забрались посмотреть – ничего, то есть ни еды, ни оружия, ни патронов. Может, летчику повезло – жив остался? Сел на вынужденную, забрал, вот как они, всё, что смог унести, да и пошел к своим пробираться? Может, встретимся да вместе пойдем дальше?..
–…Тшшш… Тихо. Видишь – вон, под елкой лежит?
– Дрикс?
– Кабы дрикс, так вряд ли бы один. Это, наверно, тот летчик, с «ястреба».
– Да, и похоже, готов – вон, птичек видишь? Уже слетелись, кушать подано!
– Раненый был… Бедняга… примите, Четверо, его душу…
– Тшш… Сейчас подберусь поближе – мож, хоть какое трофьё…
Он полулежит-полусидит, привалившись к стволу вековой ели. Голова склонилась на плечо. Глаза закрыты. В руке пистолет. Не шевелится. А на нижних лапах и рядом на земле расселись одна… две… четыре большущие черные птицы. Завидели взводного – перья встопорщили, клювами щелкают – ишь, добычу почуяли!
– Кыш-ш-ш, я вас! – шипит, подкрадываясь, дор Пабло. – Вон пошли! Ну!
Ворон, что сидит на ветке прямо над головой у летчика, тревожно каркает – и тот подскакивает – живой, котяра! Он?! Вот ведь Леворукий дери! Вскинул руку с пистолетом – взводный, как кот от собаки, шмыгает за дерево и уже оттуда вполголоса: «Тьфу, тонто, квальдэто цэра!».
– Кто вы?
– Тихо, летун, свои! – улыбается Бастьен. – Это ты, что ли, гуся копченого завалил?
– Так точно. Капитан Патрисио Муэртес, Военно-воздушные силы. А вы, сударь?… – смотрит недоверчиво, узнавая – и не решаясь узнать и поверить.
– Капитан Себастьян Веласкес, Гайифский легион. Дор Пабло Морено, мой первый взводный. Капитан Альбрехт, маркиз Ноймар, Торкский пограничный корпус.
Их полку прибыло. Капитан Муэртес цел, на ногах, ну, хромает – но ведь не сильно же. Личное оружие при нем, и в рюкзаке тушняк, шоколад, сгущенка, и спички – произвели ревизию запасов, раз уж пришлось к случаю. Летчик взбирается на запасного коня – и довольно ловко, несмотря на ушибленную при посадке ногу, – вздор говорят, будто летуны и моряки не ездят верхом! Они скачут по лесу в сторону восхода – и вороны летят следом, кружат над головами, чуть не задевая крыльями, покаркивают. Вот ведь привязались, черные! «Ничего, пусть, – говорит дор Патрисио. – Они – со мной».

Продолжение!  :D И какое замечательное: и Кот-Леворукий, и Робер, и... ::)

Спасибо за новое продолжение. А полковник Зараза в мероприятии поучаствует?

А кстати - идея! Только не здесь, а в другом месте, более спрутьей стихии соответствующем:))

Ночью, когда Пабло с Брехой заснули, Бастьен, которому на сей раз выпало дежурить первую половину ночи, шепотом торопливо выкладывал Хорхе – тьфу, то есть, Патрисио, еще проговориться не хватало! – всё, что с ним было, начиная с Лаик и далее: Ликург, Холта, Санкт-Бертольд… А потом брат рассказывал – про училище, экзамены, службу. И как увидели они дриксов, и бились, и его ведомый, Мориц, теньент Карои, младший сын начальника Альбертовки, эра Лайоша, полетел всех, кого надо, оповещать и поднимать, а Патрисио остался: не показывать же было хвост «казаркам»! А там было если кого валить – то бомбера, «казарки» явно шли только приложением к нему, и неплохим, надо сказать: никак не давали к дичи подобраться! Пока боеприпасы не вышли – гонял гусятину, а потом… Победить было невозможно – но и проигрывать нельзя. Пошел на таран. «Казарки» так и брызнули в стороны – не ожидали! «Лебедя» спровадил в Закат – но и себе винт измочалил к котам полосатым. И старался изо всех сил увести падающий «ястребок» подальше от крепости, к лесу, к скалам – «чтобы не нашла гусятня, да над мертвым не надругалась бы, еще не хватало, чтобы лапчатым в руки попался один из нас – а ведь они бы узнали, фамильное сходство, кот бы его подрал, еще вздумали бы шантажировать от… государя!».
Планировал, неумолимо теряя высоту, уже верхушки сосен по брюху царапали – и вдруг… Выровнялся самолет!! И даже приподнялся! И быстрее пошел! Оглянулся – глазам не поверил: ворон, огромный, сам чуть не с «ястребок» ростом, вцепился жилистыми чешуйчатыми лапами в крыло – и держал, и нес, тащил, тяжело и мерно взмахивая лоснящимися черными крыльями. «Святой Рокэ!??» – «Святой Рамиро, – каркнула птичища, будто услышав его мысли. – Рамиро Вешатель. Росио на втором крыле», – и усмехнувшись – да, эта птица способна была усмехаться – продолжала: «Твой хвост тащит Лонсето, а папа охотится – гуси тут налетели жирные!».
Рассказывал Хорхе – а вороны, сидя над ними на сосновых ветках, слушали, иногда вскаркивали, встряхивались, шурша перьями, поблескивали в свете костра их круглые глаза – у троих черные, а у одного синие-синие…
И шелестел в хвое ночной ветер, и в шелесте этом чудилось братьям довольное мурлыканье…

Ворон с синими глазами!!!! :D

Спасибо за продолжение.
Росио изучает потомков
[spoiler](http://s017.radikal.ru/i415/1510/2b/3279ead5a1b9.jpg)[/spoiler]
А вот Рамиро кажется тоже синеглазый?

Предатель-то? Не вспомнила с ходу. Говорю же - сочиняю после работы:))

На обложке ОВДВ нарисован кареглазым.

Потом настало утро, и они поехали – не по тропе, прямо через лес, гнедые кони сами выбирали дорогу, будто знали заранее, куда идти, пока не замаячили между деревьев добротные бревенчатые дома, и не послышались голоса, и не выступили им навстречу из-за могучих вековых елей такие же могучие и кряжистые белобрысые бергеры. Деревню Штелленфосс, как выяснилось, дриксы обошли стороной – в густом лесу кавалерии несподручно, с пушками не продраться тем более, вот и перли всей бандой по дороге колонной по двое. До самого Альтенберга перли, как на параде. А вот там их встретили. Говорят – легионерский фургон с границы прикатил, с плачущими офицерскими женами и ребятишками, ну и офицер один с ними, для верности, и два гайифца. Чуть не на крыльцо к ратману галопом въехали! Ну, старина Михель Штосс – мужик с головой, долго не телился – сам на колокольню вскарабкался, в набат бухнул, что было сил. Тот офицер, ур-Приддхен-как-там-его, поехал с фургоном дальше – надо, говорит, начальству доложить ситуацию! Ну да у него на физиономии написано: кабинетный вояка, крыса штабная, страшней пера да чернильницы оружия в руках не держал. Альтенбергцы тоже малых да хворых – на телеги, и велели гнать на восток во весь опор.
А сами приняли бой. Народ тут не из трусливых, каждый первый – охотник, в каждом доме ружье, да не одно. Все поднялись, как один. Даже старый Отто Вайнхиммель, которому в прошлом году девяносто восемь стукнуло, хозяин «Золотого оленя», что на Лионеленштрассе стоял – да, именно что теперь уже стоял! – созвал детей, внуков и правнуков, и прочую родню, «эрвин» свой прадедовский зарядил, патронташ нацепил, говорит, еще чего не хватало, чтобы дриксы тут, как у себя в гусином хлеву, разгуливали! Гусю, говорит, место на вертеле да на сковородке! И женский пол туда же: вилы похватали, косы, лопаты – что под руку пришлось. Да послали мальцов за подмогой куда можно было успеть – в Зальц, Пферде, Риттерншталь. Оттуда тоже подоспели мужики – и вовремя!
Бились до последнего. Но какое там… Аккурат как в Санкт-Бертольде и вышло. Дриксов прет – гибель. И бомбер тот копченый у кесаря не единственный был.
Потом, кто уцелел и смог подняться – по округе разбрелись, кто к родне, на север, кто, верно, через линию фронта думает лесными тропами пролезть. Некоторые вот в Штелленфосс подались. Йохан Шмидт, кузнец, рассказывал: лежу, грит, посередь улицы, раненый, а пара дриксов – мимо, я, грит, мертвым прикинулся, не шевелюсь, а они промеж собой толкуют: мол, скоро принц Фридрих, кесарев, значит, старший, в Талиге коронуется. На мелочи не размениваются – на столицу прут, сволочи!
Вот и пусть прут, зло усмехается Бастьен. А мы им, с тыла зайдя, из хвостов перья повыщиплем!

Ага, продолжение! :D Партизанская война начнется? ;)
А Предатель был точно синеглазым - есть описание парадного портрета Оллара с сыном и пасынком. Октавий голубоглазый,а Рамиро - синеглазый. На обложке ОВДВ изображен Рамиро-старший, синеглазость в роду Алва пошла от Октавии :)

Ну так! Предатель - это Рамиро-старший, муж Октавии, он кареглазый. Рамиро-младший, который сын Октавии и синеглазый, как она, это Вешатель.

Точно. Это я запуталась и запутала всех. Имела в виду Вешателя, а написала Предатель :)

Большое спасибо за продолжение.

***
…Мальчишка лет двенадцати, тончавый, смуглый, черноволосый, в протертых на коленках черных штанах и синей рубахе – рукава закатаны, полы затянуты на голом исцарапанном пузе узлом – сидит верхом на церковном низком заборе, из серых камней сложенном, и смотрит, притенив рукой глаза, как по главной улице Грантвиля на север, в сторону Ронсеваля снова с утра поранее тянутся, тащатся, топают и трюхают войска – пехота, кавалерия, пушки за фургонами катят, большие колеса на булыганах подскакивают.
Мальчишка, навострив уши, ловит долетающие обрывки разговоров: так, фронт, значит, все-таки отодвинули, отодвинули от Альвеары, на три хорны – ну, почти на три! И держатся наши. Но из последних сил держатся. А он, Алваро Аррохадо, как дитятко малое, сидит тут, на юге, где тепло и безопасно, хотя ему уже почти двенадцать! И вообще, что это такое, мать и дядя Хесус только и знают: туда не ходи, с тем не разговаривай, этого не делай, сиди возле маменькиной юбки, как пришитый. Алваро – не маленький! У него, вот, нож есть. И стрелять его научил дядя Хесус. А папито когда последний раз присылал денег? Алваро уже и забыть успел. И мать вчера поздно вечером плакала: как прокормиться? У дора Хесуса тоже таллы с рассветных небес не сыплются – пенсию по выслуге лет только и знают урезать да задерживать! Хорошо, что ли, обузой быть? А в армии мундир дадут, и коня, и кормить станут три раза в день. А если отличиться так, чтобы наградили – так и денег отсыплют.
Мать не отпустит. Нипочем. Сырость разведет и крик поднимет. Этих дам слушать…
А, да пропади оно всё!
Мальчишка ящеркой соскальзывает с забора, подбирается к обозу, который как раз встал перед перекрестком, и, дождавшись, пока усатый возница отвернется, взбирается в крытый выгоревшей зеленой парусиной фургон…

О, еще один герой появился! :)
Что-то совсем печально все в Талиге! >:(
Если Роке может вмешиваться в земные дела, как же он удержался, чтобы своему дебильному потомку клювом по лбу не настучать? ???

– Ну, и что это у нас тут такое? И откуда это вылезло?
– Из фургона, дор полковник.
– И как ты там оказался?
– Залез втихаря, дор полковник. Пока дор Верхильо отвернулся. Это ж быстро. Но дор Верхильо не виноват!
– Просто прелестно! Нет, капитан, вы слышали? Он, видите ли, втихаря залез! Можно подумать, мы в Тарнику на пикник едем… И где же вы, сударь, изволили к нам присоединиться?
– В Грантвиле, дор полковник.
«Квальдэто цера… Только детский сад в обозе развести не хватало!» – Хайме Дьегаррон тяжело вздохнул и потер виски кончиками пальцев. Полковник не выспался, у него болела голова, перед ним на походном столике громоздилась куча бумаг и бумажек, из которой ехидно высовывало угол со сломанной тяжелой сургучной печатью очередное послание из столицы, дора Хайме с утра осаждали интенданты, порученцы, эскадронные – и все, конечно же, с неотложными делами. А тут еще это чудо выпрыгнуло, как кот из корзинки. И ведь пряталось же где-то от Грантвиля чуть не до самого Мантье, и ни разу дору Хайме на глаза не попасться ухитрилось! Подрастет – станет неплохим разведчиком. Если удастся подрасти. Война есть война, и там, молодой человек, знаете ли, постреливают. Что? Будете полезны? Картошку чистить умеете, и даже варить? Вот как, и о стрельбе и верховой езде имеете представление? Ладно, будет случай – проверим. А пока, коль скоро дор Верхильо допустил твое… кхм… появление – будешь у дора Верхильо личным вестовым. Да, господа офицеры, ни у кого нет, а у Верхильо Мендеса – будет. Потому что рядовой Мендес сам своим ротозейством накачал себе на голову этот дар Леворукого, как бишь там тебя звать? Алваро Аррохадо? Впрочем, не суть важно. Так рядовому Мендесу и передайте от меня! Но если нагрянет ревизия – ни я, ни кто другой ничего не видел, не знает и не ведает! Всем ясно?
Ясно. Разрешите идти? Идите, молодой человек. Малолетнее кошачье отродье вытянулось в струнку, отсалютовало, сделало налево кругом – и вышло из палатки. За ним – остальные. Вот и ладно, подумал дор Хайме, берясь за бумаги. Теперь – ждать. Как-нибудь всё утрясется. Всегда как-нибудь да утрясается. Даст Анэм, доберемся до Альвеары – а там, вполне вероятно, после первого же авианалета не будет уже ни полковника, ни полка, и сама Пегая не вспомнит, что крутился у них между фургонами чернявый малец, у которого на лбу литерами в три бье было выведено: Алва…

Однако.

…Дриксы собрались наступать. Дня через два. От силы через три. Так разведка донесла. Готовятся. Войска стягивают. Дриксы свили гнездо во Фрамбуа и оттуда замышляют марш-бросок на Альвеару. Вот только сначала им придется иметь дело с Дьегарроном и его парнями! И в том числе с Алваро Аррохадо, кто бы и кем бы в лагере мальчишку ни считал. Алваро не хуже других. Алваро тоже будет драться. Только оружие нужно настоящее, не короткий кинжальчик, который дор Хесус подарил. Алваро просил у дора Верхильо – тот выругался и сказал, что не положено. Ничего. Алваро вот возьмет и сам себе всё, что надо, положит. Вот только как? Из фургона с карабинами вытащить? Пробовал, и не раз – получил от лысого капрала Санчеса по шее: мал ты, говорит, воевать! Ничего, что-нибудь придумаем. Алваро оглядывается. Диспозиция ясна, как «лэйе Анэмэ»: впереди – Фрамбуа с дриксами, позади… Оллария. Старая столица. Там сейчас никто не живет, одни твари изначальные. Когда на прошлый Излом смута началась, так они и поналезли – дор Хесус рассказывал. А как поналезли, так нормальные люди оттуда, ясное дело, поубегали кто куда, в чем были поубегали, и всё добро побросали… Всё добро. Выходит, и оружие тоже. И если оно лежало где-нибудь в комнате, не под дождем – а в запомоенной тварями столице и дождик-то, говорят, не идет, брезгует – тогда… Если не наврал тот рыжий сержант, то нечисть раньше полуночи не показывается, и за ворота городские ей ход заказан. А дор Хесус говорил, что нечисть боится рябины, ругани, смеха и четверного заговора, а еще от нее святого Рокэ хорошо поминать. Сейчас еще поздно темнеет. Если дернуть туда после вечерней поверки… То до полуночи вполне можно успеть!

нечисть боится рябины, ругани, смеха и четверного заговора, а еще от нее святого Рокэ Интересно, что мелкий Вороненок выберет? ;) А св. Рокэ поможет? ;D

Темнеет. Пустые, пока пустые, дома хищно глядят вслед Алваро черными дырами, оставшимися на месте окон, скалятся дверными провалами. Пора бы и возвращаться. Но не с пустыми же руками! Обойдя площадь и постояв в задумчивости у входа в развалины, некогда, очевидно, бывшие ратушей, мальчик направляется вверх по широкой улице. Богато люди жили – не дома были, дворцы! Постройки при них были. Сады. Вот сюда, наверное, есть смысл наведаться. Ворота, кованые, ажурные, остались закрытыми – похоже, отсюда не удирали сломя голову, а в полном боевом порядке производили тактическое отступление. Всё, как было – и даже стекла в окнах кое-где уцелели. А на табличке, что к столбу ворот прибита, еще читается надпись: «У…ца… М…оз». Та-ак… Если поставить ногу вот сюда, на лапу чугунного ворона, а руками уцепиться за его же крыло и клюв…
Есть! А теперь поищем, как в дом просочиться… Быстрым шагом обойдя особняк и заключив, что выбитое и распахнутое окно на втором этаже и почерневшее толстое дерево рядом как нельзя лучше годятся, чтобы осуществить задуманное, мальчишка ловко карабкается на ветку, перебирается с нее на подоконник – и спрыгивает на ковер, подняв облачко пыли. Оглядывается. Есть!!
На стене, на облезлом и выцветшем синем шелке, чуть выше клыкастых веприных голов висит, поблескивает, манит – она! Сабля. Настоящая морисская, наверное. Как в книжке! И как ее доставать? Алваро пыхтя и чихая от пыли, подтаскивает к стене, большое кресло. Влезает, примеривается – нет, мало. А если два кресла рядом и на них стул? И палку, которой задвигали шторы? Так-так, пойдет, непременно надо чтобы пошло!
У него почти получается снять подцепить вожделенную саблю, когда кресло, бывшее антиквариатом еще круг назад, с треском проваливается…

Ух ты. Безошибочно пришел за наследством?

Интересно, этого мелкого чудовища тоже испугаются или они только на одного Рамиро так прореагировали?

Очень интересное продолжение! с нетерпением жду, что будет дальше.

Первое, что услышал Алваро, очнувшись, еще не успев разлепить веки, – дребезжащий, какой-то ржавый звон колокола: било полночь! А приподнявшись и открыв глаза, встретился взглядом с парой лиловых глазищ, моргавших в углу. «Тьфу, каррьяра! Вляпался!». Тварь облизывается лиловым, длинным, как у змеи, языком, из пасти слюна капает, тоже лиловая, и светится, чтоб ее! Кома мьерда, ихо де пута! Тварь отступила, задрав морду и как-то даже обиженно глядя на него. Алваро пошарил вокруг себя – пальцы наткнулись на рукоять. Сабля! Свалилась все-таки! Ух, сейчас я их… Или лучше все-таки – в окно и ходу? Ему не сразу, но удается вытянуть из ножен клинок. Шорох сзади. Обернулся – ага, как же, в окно! На подоконнике тварь сидит, большая, с кожистыми крыльями и клювом, не то птица, не то мыша летучая. Крылья растопырила, шею тянет… А зря что ли, Алваро, в карманы рябиновых листьев напихал? Ага, что, получила? Ишь, морду скорчила! А тем временем из-под шкафа щупальце лиловое тянется – так саблей его! Ух ты, а она еще острая! Что значит настоящая морисская – хоть круг держит заточку! Тварь, что в углу, не лезет, выжидает, видно, пока другие сделают за нее всю работу. К окну прорвешься – она на спину прыгнет, как пить дать… И вообще, если драться, то Алваро до рассвета не хватит. А значит, надо просто сесть на пол, обсыпать кругом себя рябиной – и сидеть до утра.
Рябины мало – круг охранный получается совсем маленький, только-только усесться, ноги поджав. Он сидит – а твари расселись вокруг, смотрят, принюхиваются, – ух и понабежало их! И из коридора, и из окна, и из шкафа парочка выползла. Но в круг не лезут: одна, с козьими рогами, сунулась было – вон, до сих пор чихает и трет морду лапами! У, закатники, святой Рокэ разрази всех вас! Ну, чего уставились, чунгос гатос? Чего вам надо?
– Еш-ш-ш-ть…
– Гол-л-д…
– Ишь ты, еще и разговаривают. Голодные, закатники? Так меня на всех всё равно не хватит!
– Е-ш-ш-шть…
– Вете а ла чингада! – мальчик саблей отмахивается от мелкой летучей тварюшки, в предвкушении нарезающей круги над его головой.
– Жр-р-ать… Пош-ш-шал-л-уш-ш-ш-та…
– Футы-нуты, какие мы вежливые! Так! – внезапно приходит ему в голову. – А гуси, то есть дриксы, вам на ужин не сойдут? А то вон, в полухорне от города, полный Фрамбуа гусятины, жри – не хочу!
– Дрикс-с-сы… Жирр-р-но…. Вкуш-ш-но-о… Ты веш-ш-шти…. Мы ж-ж-жа тобой… Мы выхх-х-оди-и-ить нар-р-руш-ш-ш-у… Ш-ш-ш-фобода!... – раздается визг, рык и шипение со всех сторон.

Ой, сейчас натворит парень делов... Так твари сидят в проклятом городе, а что, получается, настоящий Алва может их вывести за черту? А вдруг дриксов съедят и разбегутся по всей стране? :o

А может кончился срок им тварями быть, и за черту в человеческом облике выйдут?

Ого! Что сейчас будет! :o

Он идет – шаги гулко раздаются в ночном, мертво неподвижном олларийском воздухе. Впереди улица, темная и пустая, страшная, как кладбище. Даже страшнее – мертвые не кусаются, так дор Хесус говорит. А вот твари – могут. Запросто. Он спиной чувствует, как тварей позади становится всё больше – вылезают из окон, из подвалов, ползут из ворот…
Дотянуть, дойти до городских ворот, а там – выскользнуть в щель, и ходу! А кто вслед сунется – рябины в глаза сыпануть! Хорошо бы, конечно, напустить эту ораву на дриксов – а вдруг на наших набросятся? Им же только бы жрать – плевать, кого!
Ну вот, наконец-то. Тяжеленные дубовые створки, железные полосы покрыты ржавчиной. И луна ржавая. Еще пара шагов… еще… Сейчас… покрепче ухватить саблю… Черная тень, еще черней, чем окружающая его тьма, проносится над головой – ветер шевелит волосы. Ветер? Здесь?! Тень заходит на второй круг – обернувшись, мальчик видит, как, испуганно присев, замерли твари. Он глядит на ворота – на правой створке уселась огромная черная птица. Смотрит, наклоняя клювастую башку, то одним глазом, то вторым. Изучает. Ворон. Птица Алва. Но ведь вороны ночью не летают! Ладно, потом разберемся, удирать надо! «Разрази вас всех святой Рокэ!» – кричит мальчик, и со всех ног бросается к воротам.
– Карр! – ворон полуспрыгивает, полуслетает со створки и оказывается прямо перед мальчишкой, преградив ему путь. – Карр. Спокойно этак, повелительно карр – будто знает, что его все обязаны слушаться, и даже вон та страшила с волчьей пастью и пучком щупалец на заду. – Карр! – чудища приникли к брусчатке и глазищи позакрывали лапами.
– Карр, – и цап сзади за штаны клювищем! Каррьяра! А вот и не клювом – а железной рукой за руку с саблей. И не крылья – а черный плащ. И не ворон вовсе – а пожилой мужчина, седой – но прямой, как стальной прут, и такой же тощий. Черные глаза, длинные волосы, связанные в хвост, черно-белая перевязь через плечо.
– Ух ты… Святой Рокэ…
– Святой Алваро. Могу я поинтересоваться, юноша, куда это вы собрались в столь малоподходящей компании?

[spoiler](http://s018.radikal.ru/i521/1511/55/e0ae151f600b.jpg) (http://radikal.ru/big/76f962b70e0343f58532041d23f27d85)(http://s020.radikal.ru/i710/1511/20/aa4a7bf90bac.jpg) (http://radikal.ru/big/6d4a70b23a394aa7bd27928a492e2f4e)[/spoiler]

Классная сцена! Пра-пра... дедуля очень вовремя!
И иллюстрации очень хороши.

Мальчик рассказывает, старается, тщательно подбирает слова – еще не хватало, чтобы святой рассердился! Старый маршал слушает молча – и по лицу его не понять, сердится или нет. «А саблю все равно не отдам! Зря лазил, что ли?».
– Ну что же, вижу, дурных намерений у вас не было, юноша. Соображения, впрочем, тоже. Ваше счастье, что вы по малолетству даже не числитесь в своем полку, в противном случае ваш командир… как там бишь его? Дьегаррон? Знавал я, помню, одного Дьегаррона, неплохой был офицер… Так вот, будь вы взрослым и принеси присягу, дор Дьегаррон вас бы попросту расстрелял за самовольное оставление части. Однако в принципе ваша идея военного союза со здешними, каррхм, обитателями, довольно неплоха, хоть и тактически не продумана. Как говорит самый младший из моих непутевых отпрысков, победу делают из чего угодно – хоть из утопленных младенцев, хоть из козлиного навоза. Из тварьего голода, полагаю, тоже получится.
– Р-ряу-зу-мяу-ется! – раздается сверху. Оба Алваро оглядываются – на воротном столбе восседает, обвив себя пышным хвостом, большущий рыжий кот, светит зелеными глазищами, как двумя лунами. – Твар-р-и и др-р-иксы – интер-р-р-ес-с-сно, кто кого?
– Ну что же, – говорит дор Алваро, – если и дор Ринальдо согласен, можно попробовать. Но одному вам, молодой человек, с этой, с позволения сказать, армией не управиться.
Маршал запрокидывает голову и кричит в черное небо: «Карлос, Рамон, Рубен, где вы там? Все сюда!». И небо чернеет еще больше, и наполняется шумом крыльев – ух, сколько! Мальчик никогда не видел сразу столько воронов! А старый Алва командует перепуганным тварям: равняйсь! Смирно! В колонну по трое! Вперед шагом – марш!

Ух ты, а Рокэ где?

Наверное за другим пра-правнучком присматривает.

Гонсало, задыхаясь от бега и радости, вихрем взлетает по узкой потайной лесенке в башенку на крыше дворца – гнездо там устроено у Вороненка. Уф! Хорошо! Попёрли дриксов от Альвеары! Попёрли! Попёрли!! От папы и от эра Ульриха донесение прилетело. Не через эра Эдварда – лично в руки. Дор Мориц, капитан Карои привёз, тот самый, который тогда на винтокрыле на клумбу… Ну то есть, докладывал-то не сам Мориц, а полковник Хайме Дьегаррон, чей полк прикрывал подступы к столице со стороны Фрамбуа. Потому что дор Хайме сам видел, как всё началось. Вышла, говорит, у дриксов между собой какая-то неразбериха – судя по всему, кто-то что-то напутал то ли с сигналами, то ли с приказами. Теперь уже сам Леворукий не раскопает, кто виноват, а только дриксы из Фрамбуа вылетели среди ночи, как пробка из бутылки, и ринулись всей толпой прочь – как позднее выяснилось, на северо-запад, на Мерган. Через Мергу вброд. Многие потонули – в темноте, в давке, да и не зная толком этого самого брода. А кто через реку перебрался с грехом пополам – врезались во фланг своей же пехоте. Те, опять же, не разглядев в предрассветных сумерках, открыли огонь – не иначе, подумали, что это талигцы на прорыв идут. Кавалеристы из Фрамбуа давай в ответ стрелять и рубить – решили, что на противника напоролись. Поистине, сир, с этаким врагом и нашего наступления не надобно – сам всё устроил наилучшим образом!  И теперь дриксы, насколько Карои разглядел с высоты, катятся на запад, и не сказать, что в стройном боевом порядке.
И наши пошли в наступление, даже и приказа собераньего дожидаться не стали – папито сказал: глупо такой случай упускать! Соберано бровь этак приподнял: как это так, принц сам распоряжается! – но ведь не трубить же ему было ретираду!

Тезки Алваро и Ко хорошо поработали с тварюшками!
Большое спасибо за продолжение.

Но это как же надо было дриксам напутать с приказами? Чтобы они – вот так? Ну – нет,  если бы пришел приказ отступать вместо наступать, пусть бы и ночью, тогда дриксы бы просто встали, собрались, построились, да и поехали бы себе обратно на северо-запад. Они ж солдаты всё-таки, а не олени какие-нибудь, чтобы не разбирая дороги кидаться куда попало,  если их кто-то напугал. На-пу-гал. Точно. Вот оно. Дриксов кто-то напугал вусмерть. Разузнать бы кто…
***
Разузнать удалось только поздно вечером. Ментор подопечного уложил, укрыл, спокойной ночи пожелал – и сам спать отправился. А Гонсало, чуть дор Аугусто за дверь, вскочил, живо оделся, из подушек с кресла куклу в кровати соорудил, чтобы если кто заглянет, то подумали, что герцог на месте, – и шасть в потайной ход! И бегом по лестнице вниз! Зачем так рано ложиться, когда в кордегардии гораздо интереснее! Гвардейцы хорошие. Молодые, веселые, с ними и посмеяться, и побеситься можно, и в карты перекинуться, Гонсало уже немножко умеет – и в тонто, и даже во вьехаррон! И касеру ему как-то раз дали попробовать – он попросил, чуть-чуть, глоточек, просто любопытно было, что это такое. Ну и дрянь оказалась – хуже лекаревых микстур от простуды. И как взрослые ее пьют? А еще, если сидеть тихо, чтобы забыли, что ты тут, солдаты, бывает, всякие интересные истории рассказывают. 
А в тот вечер теньент Мартинес потихоньку рассказал, будто теньент Хименес, порученец полковника Дьегаррона, в трактире ему, слегка перебрав кэналлийского на радостях, что гусей погнали, шепотом поведал, будто вышло ночью из старой столицы, не к полуночи она будь помянута, целое войско закатных тварей, одна другой страхолюднее, походной колонной по трое! А над ними – вОроны, вороны! Огромная стая! И все прямиком во Фрамбуа! А привел это войско – не поверите, почтенные доры! – мальчишка, лет двенадцати, который в Грантвиле в полковой фургон залезть ухитрился, на фронт, видите ли, бежал, герой кошачий! Как бишь его там… а, вот, вспомнил, Алваро Аррохадо! А потом, уже днем, когда бегущих дриксов преследовали  – видели: лежат вперемешку гуси, да не застреленные – загрызенные, и скелеты – где лошадиный, где собачий, а где и человечий... А чуть ветер дунет – рассыпаются кости в прах и пыль, будто и не было их. 
Ну тут все, конечно, в хохот: мол, это надо ж было Хименесу так надраться! И напрасно. Раз дриксы испугались – значит, было чего.  Паники у нормальных людей, а тем более военных, просто так не бывает. А вот закатные твари – бывают. Иначе – чья чешуйка Гонсало тогда от дедова ремня спасла? Неплохо бы познакомиться с этим Алваро Аррохадо…

Активный и рассудительный принц Гонсало .

…Но, твари там или не твари, а в войне наступил перелом! Дриксов гнали. По всем фронтам.
Соберано Родриго стоял на трибуне, наскоро сколоченной на площади Сан-Фернандо, держа за руку внука – чтобы не удрал по своему обыкновению куда-нибудь, ибо регламент регламентом, а охота пуще неволи! – и смотрел, как шагают по старой, еще времен Рокэ Третьего, брусчатке батальоны – мальчишки, зелень безусая! – цокают эскадроны, ползут, лязгая гусеницами, оставляя позади облачка черного вонючего дыма, серые бронированные чудища – изобретение Рихарда Литенкетте, и сам эр Рихард, исхудавший, с ввалившимися глазами после очередной бессонной ночи за кульманом, высунувшись наполовину из люка головной машины, улыбался устало и отдавал честь, и на серых шершавых боках у железных махин было черной краской выведено: «Жарь гусей!», «На Эйнрехт!», «За Альтенберг!», «За Хексберг!».
Время от времени соберано кидал быстрый взгляд по сторонам и назад: так, Гонсалито пожирает глазенками серые железные коробки – не иначе, прикидывает, как бы по-тихому улизнуть и просочиться к танкистам, чтобы рассмотреть хоть одну машину поближе. Предупредить Аугусто. Да и Рихарда тоже, чтобы смотрел в оба, а в случае чего вернул малыша во дворец… ну, хорошо, так и быть, устроив перед тем экскурсию, ибо лучший способ утишить любопытство – удовлетворить его!
Принцесса Хельга смотрит на парад – на лице дежурное светское выражение, как у куклы. Не поймешь, нравится ей зрелище или нет. Спроси – конечно, скажет: безумно нравится, государь! Супруге наследника должно нравиться всё, что устраивается в день рожденья соберано.  Стоит – вот хоть бы проблеск мысли в глазах! Тьфу, каррьяра. Тоже – раз, и кинула на свекра быстрый взгляд. И снова реснички полуопущены – поди разбери, что у нее на уме, у этой каданки… Взглянула… Серые глаза. Серые. А ведь были голубые! Или это освещение? И маленький розовый шрамчик слева на подбородке – откуда? Свежий. А ведь не было. Чудеса закатные. А в разумно устроенном государстве никаких подобных чудес не должно быть. Тем паче – в военное время. Разберемся.
И с Хорхе, то есть капитаном Муэртесом, разберемся. Вот вручим ему на вечернем приеме орден Ворона – а после, удостоив беседы наедине, спросим: с чего это вдруг его с товарищем, да-да, вот с этим красавцем, младшим сынком генерала Карои, вдвоем видели в эсператистской церкви на Лэкдемийской? Эдвард говорит – беседа со священником весьма смахивала на таинство венчания! Нет, если человек способен, сев на вынужденную в глубоком тылу противника, угнать у этого самого противника самолет, притом полный штабных бумаг, – Леворукий с ним, пусть кискискает к себе на кровать хоть всех закатных котов разом, не то что без пяти минут кавалера Талигской розы, вынудившего сесть за нашей линией фронта не кого-нибудь, а герцога Руперта Фельсенбурга, младшего сына кесаря и лучшего истребителя в Дриксен! Однако же, все равно обидно. Будто одного гайифца недостаточно было в семье! Кстати, о гайифцах: партизанским отрядом,к которому прибился Хорхе – или, если ему угодно, капитан Патрисио Муэртес – командует Рамиро. И командует, судя по всему, неплохо. Да и Алонсо – в первом десятке в списке отличившихся в Хексбергском сражении – говорят, будто каждому выпускнику Ротгеровки горная ведьма ворожит… Вон они, оба братца, один на правом, другой на левом краю трибуны… поглядывают друг на друга. Ничего, кэридос, наговоритесь еще…
   

Каакой парад замечтательный! :D Вот только загадок все больше ;)

И папашу придурка прибить по-прежнему хочется.

Точно! :D

Всех - с Наступающим! ;D

…«Тьфу, кошки бесхвостые! Да когда ж он кончится, этот закатный прием!» – Гонсало поморгал, тихонько шмыгнул носом и старательно сделал полагающуюся по протоколу чинную и скучную рожицу. Ну сколько этот кошкин соберано может сидеть на троне и слушать, как всякие Мэйны, Манрики, Рафиано и Валмоны с поклонами и расшаркиваниями повторяют одну и ту же сиропную чушь! Вот мозги у него не слипаются от этого сиропа? У дора Филиппа явно слиплись – по глазам видно, и у дора Эмилио тоже. А вот эру Эдварду, похоже, самое то!
Скорей бы уж все отболтали – и сели за стол, а когда ужин будет в разгаре, может статься, про Гонсало и подзабудут, и можно будет улизнуть на кухню, а там, если хорошенько умаслить Кончиту и Силету, можно разжиться чем-нибудь вкусненьким. Но нет, сегодня никаких пирожных! Сегодня нужны вяленое или копченое мясо, рыба, сухари, вино – то, что легко нести и не обязательно держать в холодном погребе. В «норе» под гротом, что в Саду принцессы, съестное с нетерпением ждут…
Это третьего дня, вечером, Гонсало, отделавшись от ментора, отправился на тайную прогулку, наметив обследовать очередной ход. Разобрался, как замок работает изнутри, несколько раз проверил. Высунулся осторожно, огляделся – никого. Узнал место. Ничего стратегически важного, но на всякий случай запомнить стоило. Стал искать, как дверь открывается снаружи. Не сразу, но нашел. Запомнил. Даже камешком на стене внутри выцарапал. Хотел уже возвращаться – и тут со стороны Валмонского донесся шум, топот и ругань. Кто-то удирал – кого-то ловили! Гонсало нырнул было в подземный ход – но любопытство пересилило, мальчик вылез, оставив дверь приоткрытой, осторожно подкрался ко входу в грот и навострил уши.
Грохот, звон разбитого стекла, истошный женский визг… и опять… Да что же там такое?! Маленький герцог тихонько, на четвереньках, выполз из грота и, раздвинув подстриженные кусты – увидел! Из окна того крыла, что выходило на Валмонский и куда он в приснопамятное утро просачивался, стоя на плечах дора Себастьяна, выскочил кто-то худой, белобрысый, в лохмотьях, а за ним другой, черноволосый и крепко сбитый, и со всех ног помчались прямо по газону и клумбам – к кошкам все труды бедного дядюшки Пако! – перемахивая через низкие, тщательно подстриженные живые изгороди. Ближе, ближе… Ох, каррьяра!
– Дор Ларс!! Ларс-Ренкваха!! Сюда, скорее!
– Малыш?!! Лукас, давай сюда, шевелись мигом!
Они, все трое, Гонсало – замыкающим, успели нырнуть в темный ход за миг до того, как снаружи затопотали подкованные сапоги гвардейцев и раздался как всегда холодный и спокойный голос Айзенхерца, осведомлявшийся о причине шума и беготни. Гонсало осторожно закрыл дверь…

Спасибо за продолжение.
С Новым годом!
[spoiler](http://bestgif.su/_ph/8/2/852756391.gif?1451645447) (http://bestgif.su/photo/novyj_god/8)[/spoiler]

С наступающим Рождеством!

…Ну вот, задумался – и чуть самое интересное не пропустил! Награждение отличившихся. Соберано улыбку положенную нацепил, как на парадном портрете, бабушка, то есть государыня, тоже приопущенные веки подняла, оживилась, эр Эдвард встал, зад отклячив, с золотым чеканным подносом наизготовку – а на подносе коробочки с орденами, муаром обтянутые, муаровые орденские ленты – синие, алые, полосатые, и даже кортик один…
Пропели фанфары с оркестрового балкона. Началось. Маршал Арно Савиньяк, его старший сын полковник Лионель, Рене Эпинэ, Дени Колиньяр… «Вороны», «кэцхены», «розы» – кучка на подносе всё меньше… Ого, Иерро Гайяру дали «мужество»! Молодчага! Надо потом будет исхитриться и подойти поздравить, а заодно намекнуть, что бумаги, то есть собераньи записки, из-за которых тио Рамиро… ну, в общем, те самые, в целости и сохранности, и припрятаны так, что никакой Айзенхерц не пронюхает. И не надо, чтобы пронюхал. Потому что в тех записочках – и правда всё так, как говорил Арлио! И подписи собераньи везде, и перстнем собераньим запечатано. Реноме сберечь решил соберано – а на талиге говоря, зассал! Вот и послал людей – кот знает, чьих, может, и Айзенхерцевых, – чтобы подстерегли Иерро с бумагами. А эти тонтос дель куло Иерро-то ножом пырнули у самой дворцовой ограды и дёру, а конверт-то с компроматом возьми да и вырони в кусты! А Гонсало возьми да и окажись в тех кустах – сидел в кордегардии, с гвардейцами болтал, и выскользнул на минутку по малой надобности. И гвардейцев кликнул Иерро на помощь, и конверт нашел и припрятал как следует. А соберано потом – Гонсало всё слышал! – устроил жуткий разнос дору Армандо Ариго, который цивильный комендант Альвеары, будто дор Армандо службой манкирует – возле самого дворца, вишь ли, бандиты кидаются на людей! Ага, как же: дору Армандо этаких ловить – себе дороже встанет. И эр Эдвард паскудно улыбался, как всегда. А Иерро тогда Гонсало шепнул: берегись, мол, лиловых! Лиловые – это значит, Спруты, то есть Придды. Но при чем тут глубоководные, когда ясно как день, что – старый каркундель?..
О, кстати, о каркунделях! Капитана третьего ранга Фуальдеса выкликнули – это значит, тио Алонсо! Орден Кэцхен третьей степени – неплохо! За Хексберг. Морицу Карои – «розу». Не успел алатец сделать «налево кругом» – позвали капитана Муэртеса, за «вороном». Вручили – и тут здрасьте, жабу вашу соловей, как генерал Сиприен Шеманталь как-то выразился!
Бабушка глазки этак прищурила хитро – и говорит: подойдите сюда оба, молодые люди! И – на весь зал: «Говорят, вас с законным браком можно поздравить? И с каких же пор эсператистские священники гайифские парочки венчают?»
Все сразу зашептались, зашебуршали… Соберано обе брови поднял, глаза выпучил – щас ка-ак каркнет! Эр Эдвард рожу скорбную состроил – а глаза радостные, и чему радоваться, спрашивается?
– Ну, господа офицеры, – каркнул соберано, – как вы сие объясните?
Тио Хорхе, то есть капитан Муэртес, шагнул было вперед, чтобы друга от собераньего гнева заслонить – а Мориц его отстранил, улыбнулся – и отодрал свои щегольские подкрученные усики! Красная полоска под носом осталась. И вытащил наружу спрятанную под мундиром косу – черную, толстую, до пояса свисает, и даже ниже! У соберано с королевой челюсти так и отвисли.
– Марица Муэртес, урожденная Карои, к вашим услугам, сир.
Эр Эдвард челюсть уронил, бабушка – лорнет, соберано посмотрел этак, будто сайентифик на редкую вещицу, а тио Хорхе ему: «Да, сир, перед вами женщина – летчик-истребитель, первая в кэртианской истории. И появилась она в Талиге – а не в Гайифе какой-нибудь!».
– Превосходно, капитан, – каркает старый Ворон. – И жест у доры Марисы получился эффектный. Как всякая женщина, умеет работать на публику. А теперь попробуйте оценить последствия этой эскапады. Если это каким-либо образом дойдет до противника…
– Сир, – отвечал тио Хорхе, – вообразите себе физиономию кесаря Олафа, когда ему доложат, что лучшего дриксенского аса, герцога Руперта, усадила на задницу девчонка!
Тут уже никто не мог удержаться от смеха, и Гонсало тоже. Разве что Придд, который вице-супрем, ну да он отродясь был как мороженая скумбрия, а эр Эдвард рожу скроил – ну вылитый кесарь Олаф.
А потом Гонсало все-таки добрался до тио Хорхе, и договорился, что тот, как полетит к тио Рамиро с грузом боеприпасов, еды и всего что партизанам потребно, то взял на борт Лукаса с Ларсом – потому что их место, Ренкваха сказал, там, за линией фронта, в отряде у Веласкеса: легионеры своих не бросают.

Эрэа aiv, а мы, вот, ждём-ждём...  ::)

Вот, как умела, немножко сделала:)
– А, да пошел он к кошкам! – Альбрехт Ноймар, присев на походный табурет у входа в палатку, привычно вынул из внутреннего кармана серебряный, с вычеканенной волчьей оскаленной мордой, портсигар, выщелкнул папиросу. – Не выслушал и не понял ничего толком – и раскипятился, как старая дева, которой в колоду для пасьянса каданские задорные карты подсунули!
– Скажи уж лучше – гайифские, – усмехнулся в ответ Себастьян Веласкес. – Знаешь, не мое это дело, конечно, но, сдается мне, что тебе с ним толковать больше не о чем.
– Думаешь? – в голосе Альбрехта звучала смесь недоверия и последней, отчаянной надежды.
– Да судя по всему, так и есть. Не в обиду тебе будь сказано, маркиз, но твой папито, похоже, вроде моего: во-первых, верит кому угодно, только не собственному сыну, а во-вторых, повернут на чести рода и прочих внешних приличиях. Он, может, и любит тебя, на свой лад, конечно, – но ради реноме хоть тебя, хоть Создателя пристрелит.
– Ну да, – натянув улыбку, кивнул Альбрехт. – Он такой. Сперва говорил, что меня в Дом Скорби следует засунуть – и списать всё на последствия контузии. А как не поверить, когда газетенка с картинкой по всему Талигу разошлась – и папеньке ее – из самых лучших побуждений! – в конверте прислали из Альвеары! Пошли, покажу.
Та-ак. Вот тебе и статья в «Пути к победе» про героических санкт-бертольдских партизан. Вот тебе и карточка – другу и однокорытнику на память. Снимались-то как нормальные люди, стоя рядом перед аппаратом, и совсем молодой военкор щелкал, трижды, чтобы уж точно получилось – тогда откуда взялись эти отвратные похотливые, лапающие друг друга закатные твари?!.. А ведь, помнится, Пабло тогда приносил тот номер газеты, показывал – и снимок там был нормальный, и статья! Что за дерьмо кошачье?!
– Сам он… газетой по башке хлопнутый и контуженный, извини, но факт! – проворчал Себастьян. – Ну, и чем кончилось?
– Коннершталем.
– Фью… – присвистнул легионер. – Ничего… прорвемся…
– Прорвемся, Миро… ой, тьфу, Бастьен. Вместе – прорвемся. От… то есть герцог сказал: «Принимай заставу – меньшего тебе не положено, но и большего ты не достоин. Забирай с собой своего дружка с его прихвостнями – и чтобы я больше о тебе не слышал! Пока не перебесишься. И пока об этой истории не забудут».
– То есть как – дружка? – Бастьен удивленно приподнял бровь. – Он что, нас вместе хочет отправить по Каданке прогуливаться?
– Именно. Вот, гляди.
Контракт. На три года. Старым Люцем, то есть герцогом Ноймариненом, собственноручно подписанный. Бастьену только свою закорючку осталось чиркнуть, так, для формальности. «Та-ак… Плата… можно сказать… с одной стороны, на нынешние, войной взвинченные цены маловато, с другой – на нынешний, на две трети поредевший отряд – вполне себе ничего, а набирать в тех краях особо некого. Да, из тех, с кем начинал, осталось трое: Пабло Морено, да Ларс-Ренкваха с Лукасом-Ройей, спасибо братцу Хорхе, знатный подарочек тогда привез! Хоть всё, можно сказать, уже решено – а надо все равно с ними потолковать про новое место службы. Три года как-нибудь на Надорский хребет отлюбуемся, потом, может быть, выберемся в Альвеару или еще куда в цивилизованные места, новых ребят наберем – Лукаса с Ларсом поставлю взводными. Жаль, конечно, что без нас дриксов добьют – ну и плевать, не будем регулярникам портить сладкий миг победы своими гайифскими рожами».
– Знаешь, в сущности – ничего страшного. Считай, второй Санкт-Бертольд. Только бомбить туда гуси-лебеди через Горный Надор вряд ли попрутся. Ну, посидим, отдохнем, поскучаем – не впервой. По мне, так получше Холты. И даже лучше, что мы там будем вместе. А то, знаешь, Джастин Придд, помнится, тоже был старшим сыном…
– Бастьен! Ты думаешь…?!!
– Пока ничего не думаю. Только дерьмом от этого дела за три хорны несет.
***
«Коннершталь?» – на подвижном конопатом лице Ларса-Ренквахи быстро сменяли друг друга недоумение, злость и… страх? А что, собственно, такого в Коннерштале, что Ренкваха испугался? Вроде парень бывалый…
– Да, Коннершталь. Удружил нам старина Людвиг!
– Шел бы он, этот эр Людвиг, – прошипел сквозь зубы Ренкваха, – через утоплый замок старым трактом, надорским лесом да в соберанью дыру! Аккурат мимо Коннершталя ему дорога!
– Но ходас, амигос, – отозвался первый, и он же пока что единственный, взводный. – В Санкт-Бертольде выжили, прорвемся и тут.

О! Прода! А я чуть не пропустила.
Похоже, что-то интересное намечается.

Да, кое-кому в столице лавры Штанцлера покоя не дают...

Долгожданное продолжение!  :D :D :D :D
Уже даже подзабыла кто есть кто.

…Давно, еще при Рокэ Втором, когда у короны наконец-то дошли руки привести в порядок Каданский тракт, потому как не всякий груз и не всегда повезешь водным путем, по Рассанне, – а местность, к тому тракту прилегающую, так никто и не населил толком после Излома, не к полуночи он будь помянут, а кто населил, тот не упускал случая проезжего ограбить, так что если кто мимо Надорского хребта в дорогу пускался, так ни поесть ему негде было как следует, ни переночевать без опаски, – вот тогда по королевскому указу взялся генерал инженерных войск Петер Коннер, старший из внуков Клауса Коннера, соратника святого Рокэ по Варастийской кампании, ставить вдоль тракта крепостцы малые, а в тех крепостях гарнизоны размещать. Крепость за крепостью, как пуговица за пуговицей, нашивались на карту вдоль тракта, и названия им давали, особо не мудрствуя: Коннербах, Коннерберг, Коннервельде, Коннерштерн, Коннеркатц… И Коннершталь в их ряду ничем таким особенным не выделялся.
Четырехугольником – приземистые, невзрачные строения из толстенных посеревших от дождей бревен и серого местного гранита, будто прижатые к каменистой почве беспощадным зимним надорским ветром: казармы, конюшни, кухня, склад, гауптвахта, хлев. Посредине плац, в центре его флагшток торчит, знамя на ветру треплется – по идее, черно-белое, но черный под дождями вылинял, а белый от грязи посерел.
Всадники в черно-белом, относительно новом и чистом, колонной по двое въезжают в крепость, за ними тянется фургон, запряженный четверкой гнедых, следом – еще конные, в зеленых перевязях. Распахнуты настежь и дневные ворота – так, видимость из восьми жердей, чтобы местные, кто везет солдатне на прокорм картошку или солонину, не сразу с налета перли к командиру в кабинет, и ночные – высокие, из толстенных досок сколоченные – не прошибет ни дрикс, ни нежить…
Дриксы далеко, последних лапчатых сейчас, должно быть, добивают в воздухе и на земле, загоняют в гусиный хлев эйнрехтский. А нежить – вот она, в пределах прямой видимости: перейди тракт, четверть хорны, а то и меньше пройди по жесткой, пробившейся меж камней траве – и начинается Надорский лес. И в нем, если, конечно, верить рассказам Ларса Ренквахи – а сам конопатый легионер в них, судя по всему, верит, как эсператист в Создателя... Пусть четыре волны, четыре молнии, четыре ветра… Тьфу, хвост кошачий! Впрочем, Себастьян Веласкес давно привык полагаться только на себя.

Наконец добрались до Надорского леса. Здорово!
Прочла в очередной раз упоминание о святом Роке, и опять передернуло.
Для меня очевидно, что паскудства с высшей властью Талига начались с "лакировки" образов Роке и его соратников. Там где есть культ личности, настоящим личностям выжить очень сложно, а вот всякой мрази - так наоборот.

Согласна. А то я уже забывать начала, с чего всё началось.

Сказки рассказывает Ренкваха, сидя вечером у печки, подкармливая огонь сосновыми полешками, глядя, как в пламени пляшут фульгаты и плещут переливающимися оранжевыми крыльями. Про то, как Надорский замок в одночасье сквозь землю провалился, и как земля поглотила святого Рокэ, и про осаду Ларака – тогда, прабабка Ларсова говорила, а ей – тетка ее двоюродная, клялась Четверыми, что не врет, проэмперадор Лионель Закатник с войском ворвался в замок, предвкушая, как всех бунтовщиков перебьет, – а там глядь – пусто! Ни котенка, ни цыпленка! Говорила тетка – не иначе, взял отважных в свое царство сам грозный и могучий Лит, четвертый Абвений, про которого с последнего Излома поминать стало не принято, – тут белобрысый ехидно усмехнулся, встопорщив жидкие, как трава на каменистом лугу возле тракта, усики.
Сказки. Святой Рокэ наверняка тогда попросту был ранен и отлеживался в какой-нибудь хижине, а верный виконт Валме за ним ухаживал. И замок рухнул просто потому, что подземные реки размыли под ним известковые горные породы. А большую часть защитников Ларака попросту перебили, и не стали об этом особо распространяться – а уцелевшие, не имея сил отомстить, выдумали, чтобы утешиться, легенду о чудесном спасении…
Но всё-таки ведь с чего-то взялся этот густой туман, который окутывает лес даже в самую ясную погоду! Шагов с полсотни еще можно пройти по краю леса, меж чахлых кривых сосенок, продираясь то и дело через колючие кусты дикой малины, барбариса, шиповника, через непролазный вишенник, если нужно, к примеру, поискать грибов или хворосту набрать. А дальше, где уже настоящий лес начинается, и сосны в обхват – как в молоко окунаешься. Бредешь – и не видишь, к тракту – или кот знает куда, будто сам Леворукий тебя крутит, водит за руку, и хлюпает вода под ногами – болото, болото, которого быть не может, потому что большие деревья в болоте не растут, – а проваливаешься по-настоящему, насилу выдернешь ногу, и хорошо если вместе с сапогом! Бастьен один раз ходил – больше не желает. Ларс и Джон, пастух из местных, что привозит в крепость соленую козлятину и каждый раз отчаянно торгуется, рассказывали: коли попал так – одно спасение: звать на подмогу святого Алана, что всем пути указует и двери отворяет. А еще – Лита, Отца Скал. Да хлеба при этом кусок положи и водки плесни на ближайший камень. Куда бы раньше ни заносило Бастьена, везде поминают Четверых Абвениев – а по именам называют только трех. Видно, потому, что почти не осталось тех, кто помнит, как зовут четвертого.
Местные странно живут: не сеют, не пашут – да и что будет расти на сплошных камнях? Овец пасут, коз лохматых, репьястых, с недлинными, но острыми рогами, пегих и бурых лошадок, низкорослых – впору ребенку ездить. И не дома строят, как принято у прочих людей, а норы роют, зарываются в землю – так, что проедешь мимо, а деревни и не разглядишь. Со времен Лионеля Закатного прятаться привыкли.
Завтра Лукас с Ларсом едут патрулировать тракт – их очередь. Тоже, что ли проехаться? Дела, вроде бы, все переделаны, а коню нужна разминка. Если взять курс на север – то примерно через четверть часа езды увидишь, как от тракта под прямым углом отходит дорога. Широкая дорога, хорошая, ровная – но вся заросла одуванчиками и гусиным луком – остатки жухлой травы еще видны, даже после дождей. Старый Торкский тракт. Никто, Джон говорит, по тому тракту не ездит со времен взятия Ларака. Сам Лит, говорит, следит, чтобы не ездили и в заповедный лес не совались. Сидит, каменный, на голой вершине скалы – и следит, каменными глазами глядит. А «поехать старым трактом» по-местному – это помереть дурной смертью, или руки на себя наложить. Ладно, пока приказ не дан и деньги не выплачены – не поедем. И вообще, спать пора.
Тихо входит Ноймар, присаживается рядом. Говорит, наклонившись к уху: «Я на тебя и твоих написал представления к наградам – завтра отправлю». Сдались Бастьену эти цацки… Но все равно, спасибо, Бреха, настоящий друган!

Спасибо за новое продолжение.
А за Лионеля обидно. Тут он какойто злобный идиот - разоритель целого края.

Ну. если смотреть на Лионеля – подавителя надорского мятежа – глазами уцелевших участников этого мятежа, а тем паче их далеких потомков, которые слышали преувеличенные и перевранные рассказы прабабок...

«А сигодня, то есть вчера позно вечиром, – старательно, высунув язык от усердия, выводит Гонсало синим карандашом на пожелтевших листах большой толстой тетради. Поднимает голову. Смотрит на написанное. Вроде бы что-то не так… Ага, здесь и здесь, и «вечером» через две «е» пишется, хорошо, что ментор этого не видит, и не увидит! Почесав нос, мальчик снова склоняется над тетрадью. Пишет: «Я видел эра Эдварда, в Саду принцессы. Он вышел, тогда уже почти совсем темно было. И он в плащ кутался и прятался – но я всё равно его узнал, потому что тот, другой, говорил «Эр Эдвард, всё сделано…». У эра Эдварда с этим другим там было свидание. И они оба прятались. Но я всё равно их разглядел! Они на лавочку сели под фонарем, возле самого грота. Эр Эдвард противный, а тот был еще противнее, патлы сальные, морда крысиная, а эр Эдвард его хвалил, этого эра Реми, и звал маркизом, я всё слышал, сидел в гроте тихо и слушал. Эдвард с этим крысом Реми, похоже, какую-то газету напечатали. Особый номер. Чтобы порадовать какого-то герцога. Только вряд ли герцог обрадуется. Он сильно паскудно хихикал, этот маркиз повелитель дохлых крыс. Надо бы герцога предупредить, только знать бы еще какого герцога. Только мне все равно никто не поверит. А вонял этот маркиз будто отроду ванны в глаза не видел, даже я чуял».
– Не маркиз он был, а самый настоящий навозник. Правда, Герцог? – тихонько спрашивает Гонсалито.
– Пр-равда! Пр-равда! Эр-р-р Эдвар-р-д кар-рахо! – каркает в ответ большущий ворон, высунув клюв из кучи то ли драных обоев, то ли старых штор. Гнездо у Герцога в этой куче. Хорошо ему там, тепло. В сущности, именно ворон в этой башенке и живет, а Гонсало так, на птичьих правах. Гнездо помог обустроить, лапу подбитую полечил, угощенье, опять же, таскает – за это можно и позволить мальчишке дать тебе имя, учить говорить и даже гладить и перебирать перышки на голове и шее.
Гонсало рад: наконец-то у него появился настоящий друг – про которого никто не знает. Вороны умные. ВорОны, говорят, тоже. Но не так. Арлио рассказывал как-то: у его прапра… прадеда Лионеля, который был проэмперадор Севера, жила ручная ворона по кличке Мира, Мирабелла – тоже была говорящая, сама прадедушке свое имя сказала, наверное, у кого-то улетела, а может, умер хозяин. Так эта Мира, уж на что была умная и ученая птица, но была у нее неизлечимая, ничем не выбиваемая придурь: чуть недосмотри за ней – и непременно нагадит проэмперадору в чернильницу! Нет, вот Герцог так ни за что бы не стал выделываться. Что ему та чернильница! Вот влететь в окно кухни и курицы кусок уволочь – это другое дело. Если курица вареная, так еще и Гонсало угостит. Хороший птиц. Еще бы говорить умел, ну, то есть нормально, как человек. Вот бы тогда посылать его смотреть и слушать туда, куда Гонсало сам не успевает! Во дворце же столько всего интересного творится – а тут эти уроки дурацкие с дором Аугусто учи. Да и выспаться тоже когда-то надо. И потом: если сам глядишь, слушаешь, запоминаешь – это одно. Это же не наушничество, а сбор информации. А вот если кого-то посылать вместо себя, пусть даже и вОрона, – хорошо ли это будет? Гонсало же всё-таки не эр Дитрих какой-нибудь! Впрочем, это смотря еще за кем подглядывать. За эром Эдвардом уж точно надо бы бдить круглосуточно в шестнадцать глаз, чтоб не напакостил! А заодно и за соберано! Кстати, соберано поздно вечером третьего дня…

[spoiler](http://s018.radikal.ru/i526/1604/e1/bca28db597d8.jpg) (http://radikal.ru/big/731176ba62d646f6b370c0905fb1fa3d)[/spoiler]

Спасибо за продолжение.
Я не очень поняла, Гонсало делает записи для себя или донесение кому-то готовит?

Не, для себя исключительно, чтобы ничего интересного не забыть.:) А Айзенхерц перетопчется, у него и так шпионов целая контора под началом!

Красавец! Только не Алва, а его младший двоюродный родственник:) Грачик.

Соберано же сидит в кабинете, «Черную кровь» потягивает – и снова и заново прокручивает в голове это самое «третьего дня». Да, нечто подобное мелькнуло в голове, еще на параде, когда в первый раз заметил, что у принцессы цвет глаз изменился. Ну, будем перед самими собой честны, сперва мелькнуло не у Родриго, а у Дитриха – на то он и Дитрих. Если женщина стала на себя не похожа, причем в том, что не искусством парикмахерским да портновским делается, а дается природой, то подумай: а точно ли перед тобой она? Не может такого быть? Так раз в круг бывает – Зверь из Гальтары вылезает. Маленький розовый шрам. Такой есть у Эстрельи, слева и сзади чуть ниже талии. Эстрелья когда-то родинку выжгла, щелочью. А Хельга? У Хельги на подбородке никаких родинок не было, это Родриго точно помнит: он Хельгу, было дело, поцеловал на свадебном пиру – разумеется, ничего интересного, только по-родственному. Однако же личико невесткино разглядеть мог во всех подробностях. А у кого эта кошкина родинка могла быть? Это, они с Дитрихом решили, поразмыслив, должен быть кто-то стоящий близко к принцессе, очень близко – но не на виду, не из фрейлин, те все из знатных семейств, все наперечет, отсутствие любой сразу заметно. Да и внешнего сходства с Хельгой маловато у фрейлин, какую ни возьми. И, главное, зачем? А вот зачем было принцессе отправлять на фронт свою, считай, единственную защиту – каданских гвардейцев? В полном составе, а? Кстати, Дитрих упомянул, что вместе с гвардейцами в качестве сестры милосердия отбыла на передовую камеристка ее высочества, также каданка – некая Хелен Ланнерт.
И у этой Ланнерт именно такая родинка и была. И она ее, по моде своей прабабки, всё мушкой прикрывала, над ней за это посмеивались – ну да у каждого свои причуды, эта еще из безобидных. Так докладывала Дитриху эрэа Аделаида Приддхен-ур-Габенхафт, которая за принцессиными драгоценностями смотреть приставлена. И да, эрэа Аделаида точно помнит, у камеристки Ланнерт были серые глаза.
Принцесса Хельга после завтрака ездит в Санто-Рокэ верхом кататься. Разумеется, с фрейлинами и охраной – раньше с каданцами, а теперь с дворцовой гвардией, и прекрасно, нашим легче. Соберано тоже полезно будет прокатиться – а покуда карета едет неспешно по аллее, можно и пару совсем уж неотложных дел обговорить с эром Дитрихом. И как бы случайно встретить кавалькаду принцессы, и пригласить Хельгу вместе в карете проехаться…

Вот это да! Маменька удрала! Серьезный поворот.

Да, интересно, куда это принцесса исчезла?

– Нет, вы только посмотрите на нее, Дитрих: приперта к стенке неопровержимыми доказательствами – и всё равно стоит на своем! Право же, я начинаю чувствовать к вам нечто вроде уважения… Ланнерт. Ну, так и будете утверждать, что вы принцесса Хельга?
Она смотрит на соберано серыми глазищами – спокойно и холодно. Она не боится. Она уже по ту сторону страха. Не плачет, рук не заламывает, в обморок не падает. И потому у Родриго само собой получается обращаться к ней как к равному противнику, как к мужчине: Ланнерт.
– Сир, я выгляжу как принцесса, одета в платье принцессы, отзываюсь на имя принцессы и делаю всё, что согласно этикету должна делать принцесса, – значит, в глазах общества я принцесса и есть. Вы же не хотите скандала, сир. И не хотите войны с Каданой, когда еще не добита Дриксен.
– Вот как? – усмехается начальник Разведки и безопасности. – И вы всерьез думаете, что из-за какой-то самозванки…
– Не в том дело, эр Дитрих. Принцесса, не принцесса – дело не в этом. Джеймсу Каданскому, хм, моему дражайшему родителю, важен случай вырвать клок из шкуры Талига – военным путем или дипломатическим, – улыбается дрожащими, побелевшими губами. – Кто помешает каданцам и прочим жителям Золотых Земель сделать из самозванки принцессу-невинномученицу, облыжно обвиненную и убитую, потому что, скажем, на горизонте замаячила более выгодная партия для принца Оллара? Потомок диких морисков сделал то, что Квентин Дорак планировал, да не успел, провернуть с королевой Катариной!
– Потомок диких морисков? Слабовато, Ланнерт, после «мещанина и отравительницы» этим меня уже не удивишь, – все-таки противник слабеет, вот уже и лексикон родной, не принцессин, прорезался: «провернуть», «клок вырвать». Но всё равно, для девчонки неплохо держится. – И вы полагаете, именно так и станут говорить?
– Вернее всего, сир. И даже у эра Дитриха не хватит наемных убийц, чтобы заткнуть глотку каждому мальчишке-газетчику в Кадане и каждой рыночной торговке в Гайифе…
– Знаете, Ланнерт, вы нравитесь мне, – прерывает ее Родриго. – Вы умеете рассуждать, и довольно неплохо для женщины. Если, конечно, это ваши собственные суждения, а не подхваченные хотя бы у того же Карлоса. Он, кстати, знает, что вы это не совсем вы? Впрочем, ему Хельга Каданская с самого начала была безразлична.
– Сир, вы позволите? Итак, эрэа, если роль принцессы играете вы – то настоящая Хельга Каданская сейчас играет роль сестры милосердия при роте каданских гвардейцев, я правильно понял?
Кивнула: «Моя камеристка изъявила такое желание, барон, – и я не стала ей препятствовать».
– Вот так, значит, – Родриго сдвинул брови. – Ну хорошо – вы, камеристке лестно поиграть в принцессу, это вполне понятно. Но – Хельга! Как она решилась изменить своему долгу?
– Насколько мне известно, эта Ланнерт была, так скажем, несколько неравнодушна к командиру каданцев… этому, как бишь там его… ах, да, Хэнсфорду. И, насколько мне известно, не без взаимности.
– Понятно, – кивает Родриго. – и тем не менее. Мы, конечно, не властны над своими чувствами – но властны над своими поступками. Для принцессы долг превыше всего.
– Даже в том, чисто гипотетическом случае, если бы принцесса сделала то, о чем вы говорите, сир, она свой долг выплатила. Обеспечила престолонаследие. Выполнила свою функцию, то, для чего ее и брали в королевский дом Талига, как племенную кобылу на завод. После родов эра Гонсало она стала бесплодна – можете спросить у своего доктора, – и таким образом утратила свою практическую ценность. С принцем Олларом они никогда не любили друг друга – вы сами об этом упомянули, сир. Исчезла она из дворца, опять же, тихо, без скандала…
– Так… А если у принцессы теперь все же появится дитя, милостью Четверых? – Дитрих, как всегда, зрит в корень и предполагает худшее.
Решительно мотнула головой: нет, никогда. Почему? Ладно, это можно и потом выяснить, когда поближе познакомимся. А познакомиться, похоже, стоит.
– И, насколько понимаю, это Хельга приказала вам заменить ее в Альвеаре – ибо по всей логике вещей вряд ли можно предположить обратное? И вы надеялись, что ни я, ни Дитрих ничего не заметим? Ведь она же попросту бросила вас на растерзание, хм, потомку диких морисков.
– Если бы это была правда – это было бы самое меньшее, что Ланнерт могла сделать, чтобы отплатить своей благодетельнице. А потомку морисков, в конце концов, какая разница – Хельга или Хелен? Если пешка стоит на доске где поставлена, и ходит как велено – разве важно, из чего пешка выточена, из слоновой кости или из липы?
– Даже так?
Кивнула. Ясно. Карлос и тут не упустил случай приобрести союзницу.
– Ну а Гонсало? Должен же быть у женщины материнский инстинкт…
– А если ребенок появился на свет по принуждению, от нелюбимого, и его появление едва не отправило женщину в Закат? К тому же, вокруг герцога Марагонского и без принцессы крутится целый батальон менторов, надзирателей и нянек.
– И всё равно: Гонсалито не виноват. Меня можете ненавидеть сколько угодно.
– Благодарю за разрешение. Но ведь вам это все равно безразлично, сир. Для вас люди – пешки.
– Все мы – пешки в руках Абвениев… Хелен… Хельга. И я в том числе. Но все равно, я… не приказываю, я прошу вас, Хельга: будьте, если можете, хоть немного ласковей с Гонсалито…
***
…Вот про это-то и толковали вечером соберано с эром Дитрихом – более никого решили не посвящать в тайну. Постановили: секрет сохранить, принцессу с Хэнсфордом предоставить их собственной судьбе, а с Хельгой-Хелен познакомиться поближе, ибо оказалась личностью, и незаурядной личностью. А Гонсало сидел на полу в потайном ходе у слуховой дырки, слушал во все уши и думал, что соберано старый дуралей: только сейчас прочухал, что Хельга – не Хельга!

Похоже его высочество одобряет поступок маменьки.

***
…Себастьян уже готовился вскочить в седло, когда из-за ворот послышался дробный торопливый цокот копыт и в ворота въехал маленький отряд. Впереди на низкорослой бурой надорской лошадке трюхал Томми Гарфилд – длинный тощий рыжий малый из местных, что как раз перед тем, как в Коннерштале гарнизон усилили, завербовался в армию Талига, потому как больше ни на что был не годен, по мнению соседей и родни: сильно свободу любил, и верхом ездить, а вот скот ему поручать пасти – нет уж, лучше не надо! А в армии Тому дело нашлось, как раз по нему: почту по Каданке возить. А за Гарфилдом, сопровождаемый четверкой солдат в черно-белых мундирах, следовал… Здрасьте-мордасьте, дикое счастье, давно не виделись! Эр… как бишь там его… этот, ур-Приддхен-цур-Габенхафт-унд-тритату-тритата-по-заднице-а-та-та, которого в Санкт-Бертольде за глаза иначе как Гауптвахтом не величали. Никак, опять приперся, чтобы, как в Санкт-Бертольде, не воевать, а побывать, потому как тут год за полтора идет регулярникам. Улыбается, сладко и ехидненько так. А Том из сумки большой конверт с красными печатями вытянул – и машет им выглядывающему в окно Ноймару. Видно, рад. И Бреха рад. Интересно, что там, в письме – вот номер, коль и впрямь легионеру награда достанется!
Том входит, Гауптвахт с солдатами – за ним. Себастьян видит в окне, как надорец протягивает Альбрехту конверт, как тот взрезает его старым зазубренным ножом, сосланным по старости в канцелярию с кухни. Откладывает – и, выглянув во двор, зовет: «Бастьен!.. Иди сюда!». Идем. Погодите, дор Пабло, Ларс, Лукас – сейчас вернусь, всё расскажу!
И Бреха разворачивает лист гербовой бумаги. Читает про себя. И радость на его лице сменяется недоумением и ужасом. Читает еще раз. Еще. И Гауптвахт улыбается гадко, одними уголками рта. И делает знак четверым солдатам – а эти-то зачем сюда вперлись? Подождать не могли? В дверь заглядывает Лукас – не утерпел, а в окно, перегнувшись с седла, – Пабло Морено. И Ноймар смотрит на Себастьяна пустыми стеклянными глазами, и каким-то деревянным, чужим голосом проговаривает: капитан Веласкес, вы совершили преступление, предусмотренное статьей четвертой воинского устава Талига, и согласно законам военного времени будете расстреляны».
– Альбрехт, ты что?! – Впрочем, не Бреха, а Гауптвахт, вон, скалится, как дохлая кошка… «Взять его!» – пищит своим четверым, Себастьян невольно хватается за саблю – но тут его отбрасывает влево и назад внесшимся в комнату вихрем, нет, двумя вихрями!
– Хрен тебе кошкин, сучара!!
– Коррерсе, Бастьено!
– За нитку, командир, прикроем! Из Легиона выдачи нет!
– А вы, дор Пабло?
– Коррерсе!! Догоним, не бзди! – лязгает затвор, и в ответ сухо щелкает Лукасова выкидуха.
Выхода другого нет. Значит, бежим. Выстрел. Маркиз вскрикнул коротко, схватился за беспомощно повисшую руку, прости, Бреха, но так надо – не хватало еще, чтобы этот закатник гауптвахтный тебя расстрелял как моего сообщника. Выскочить в окно, прыгнуть в седло, пришпорить, давай, Сорито, жми, выноси, родной! Гнедой длинным оленьим прыжком перемахивает через дневные ворота, и летит по Каданскому – на север, к герцогу Джеймсу, а может, к старому медведю Готфриду Гаунаускому – легионер служит тому, кто платит…
Он оглядывается – раз, другой… Друзей не видно. Наконец сзади доносится цокот – но это не Пабло, и не Лукас, и не Ларс. Регулярники. Человек пятнадцать. И где-то сзади – не видно, но вопли слышно – трясется, во всех смыслах слова, Гауптвахт, спрутье закатное отродье, непотопляемое, как дерьмо в проруби. Верней всего, он и наболтал всякой кошатины кому-то наверху. Статья расстрельная – про тех, кто бежал с поля боя и сотрудничал с врагом. «Ну, и куда деваться? Чтобы что-то доказать, нужно, как минимум, быть живым. Сорито устает… Что у нас там впереди? Та-ак… А солдаты у Спрутятины из «старичков»! С местными корешатся. Наслушались от них всего – и значит, вот сюда вряд ли за мной сунутся! А с мертвяками и камнями – договорюсь как-нибудь!».
И капитан, пришпорив усталого коня, решительно сворачивает с Каданского тракта – на Старый Торкский.

Интересно за чьей подписью приказ? Опять за соберано кто-то поработал?

Так, похоже, дело идет, если не к развязке, то, хотя бы, к пророчеству, которое Себастьян в Олларии получил.
ЗЫ. То, что Мэйн мстит лично Себастьяну, понять, конечно, можно, но не слишком ли это нагло? По ходу, он всякую осторожность потерял. С горя, что ли?

К пророчеству, да, и не к одному:) А Мейн попросту бьет по тому, до кого может добраться, при этом подзуживает его, из глубин высунувшись, некое лиловое щупальчатое создание, которое ничего без дальнего прицела не делает, как завещали предки:)

Да, подпись-то соберанья – но Родриго к ее нарисованию именно на этой бумаженции ни малейшего отношения не имел.

– Эй, стой, держи – уйдет!! За ним!! А вот хрен! Присяга!! А я с людьми воевать присягу давал – с выходцами, ваше сковородие, уж как-нибудь сами!! Ржание, истерическое, срывающееся в визг, и так же истошно визжит Гауптвахт, вон, вперед всех выскочил, выхватил пистолет, выстрел, плечо сзади обожгло, как кнутом, ах ты ж сволочь, слизота спрутья! Веласкес сваливается на шею коню: так легче – и ему, и Сорито… Еще выстрел – и тонкий, какой-то заячий вопль Спрутятины, ругань солдатни – в ней смешаны отчаяние и восхищение. Регулярники все же скачут за ним – но придерживают коней. Дальше, скорее – вот уже миновали скалу, у которой вершина – точь-в-точь сидящий Лит… И тут вздрагивает земля, что-то ворочается, рычит там, в глубине – и каменный гигант поднимается с каменного сиденья, и камни катятся, рушатся грудой поперек дороги, преграждая путь преследователям…
…Что это? Какой-то шум? Крики? Цокот копыт? Но Летний излом давно прошел – кто решил воздать почести Ричарду-избавителю в неурочное время? Но – нет. На празднество в честь Исхода это не похоже: ни музыки, ни песен. И.. Что это?! Выстрел? И не один? Сколько же лет Ричард не слышал здесь выстрелов… Что бы это могло быть? Интересно. Нужно посмотреть…
Мысли Первого Герцога Надорского леса текли медленно, как соки в стволе пробуждающейся по весне трехобхватной ели.
Он наконец смог разлепить веки – вниз посыпалась каменная крошка, земля, подгнившая мокрая трава. Со скрежетом повернул туда-сюда голову, чтобы перед глазами рассеялась пыль – послышался треск сломавшегося молодого деревца.
Вгляделся. Внизу по старому, Круг не езженному тракту галопом летел всадник на гнедом коне – черные волосы, связанные в хвост, летели по ветру. Не мундир – кожаная куртка цвета мокрой сосновой коры, а поверх нее – зеленая перевязь. Всадник этот бежал – его преследовали. Маленький отряд солдат в черно-белых талигских мундирах. Что ж, такое раньше случалось на памяти Окделла. Раз пять. Помнится, беглецам тогда удавалось скрыться в лесу… Но этот… Он устал. Он ранен. Ничего. Если выживет – это судьба. Свежая кровь для жителей Леса. Ричарду не пристало вмешиваться. Указывать путь тем, кому больше деваться некуда – дело выходцев. Так сказал Лит. Но этот… Что-то отозвалось звоном в промерзшем за бесчисленные и бесконечные зимы окаменевшем сердце герцога. Что-то показалось Ричарду смутно знакомым в том, как всадник обернулся назад. Когда беглец поднял голову, герцог наконец смог разглядеть его лицо. Алва. Эр Рокэ! Нет, эр Рокэ давно умер, а по тракту скачет, спасаясь от своих же, талигойцев, его далекой потомок. Но всё равно…
Герцог решительно встал, выпрямляясь во весь рост, стряхивая с плеч и спины камни, сухие ветки, перегной – куски скал, какие с вепря, а какие и с быка величиной, с грохотом покатились на дорогу. Вот так! Кошки с две вы теперь этот завал ликвидируете без пушек Курта Вейзеля. Скачите, эр Рокэ или как вас там нарекли – и да будут Лес и Скалы к вам милостивы!

Ура! Герои наконец встретятся!

…Алан Окделл, виконт Лар, младший сын Эгмонта Окделла, правящего Лесного герцога, ехал по узкой тропке, усыпанной темно-рыжими от холодов и дождей опавшими иглами молодых, не больше ладони толщиной, лиственниц. Их ветки цеплялись за рога Мунто – и лось недовольно мотал головой. Алан гладил друга по шее, успокаивая, и думал, что, должно быть, скоро Мунто скинет рожищи – надо бы выследить, где, и забрать, да припрятать как следует. А то прошлой осенью Алана опередил Реджи – и вырезал себе из Мунтовых рогов отменные рукояти для ножей, да еще смеялся: мол, добыча того, кто первый увидел! Нет, Редж ничего так себе парень – но до того, бывает, бесят эти старшие братья! Ничего, – юноша гордо приосанился в седле, – вот он как пойдет на охоту, и ка-ак притащит такую добычу, что весь Окделл-Хоул вздрогнет, до самых дальних и глубоких пещер! Ладно, не надо, чтобы вздрогнул – еще обвалится что-нибудь, но пусть весь клан глаза выпучит! Весь, то есть и Ричи, и Реджи, и папа с дедушками! Алан всем покажет, что он охотник и воин – и плевать, что ему еще пятнадцати нет!
А, только не сегодня. Нынче Алану не везет, хоть убей. Ну что такое пара рябчиков? А по третьему промахнулся – и сороку спугнул. А та как полетела стрекотать – всю дичь распугала наверняка на десять хорн вокруг, подлая птица сорока, недаром и перья-то у нее черно-белые, как мундир у Лайонела Закатного! Мунто вдруг фыркнул и шарахнулся – Алан чуть не свалился наземь. Тьфу, Леворукий! Алан перехватил поводья, нащупал привычным движением рукоять ножа на поясе. Кто там еще? Волк?! Высунулась из-за сухой сосны страшная физиономия, позеленелая, с ввалившимися глазами и оскаленным ртом. Рука, черная, костлявая, уцепила лося за повод. Мунто испуганно дернулся, потянул – и выволок на тропу чучело в лохмотьях, с саблей ржавой на боку. Вот ведь…Теперь уж точно можно поворачивать домой: от выходцева падального духу всё зверье шарахается еще хуже, чем от сорочьего шума!
– Доброй охоты, капитан Рут!
– Твоя охота будет доброй, самой доброй из всех, младший Окделл! – скрипит-шепчет выходец, как засохшее дерево под ветром, спасибо, конечно, на добром слове – но какая теперь охота? Неужто сам не поймет?
– Торопись, Алан! Исполни то, для чего был рожден! Второго случая не будет… – какого такого случая? Тьфу, дерьмо кошачье, беда с этими мертвяками: вроде не злые, и даже польза кое-какая от них бывает, и дело они частенько говорят – вот только попробуй еще через их болтовню до этого дела докопайся! Делать-то что надо, эр капитан? Но выходец лишь молча тычет высохшим пальцем направо. Это к тракту, что ли, ехать, получается? Старина Рут кивает так усердно, что у него вот-вот отвалится голова. Ладно, съездим, не так уж и далеко, угостим рябчиком Ричарда-Освободителя, попросим отогнать неудачу – может, что путное и выйдет.
Алан дергает повод, ударяет Мунто пятками: давай, друг, поспешай! Лось, торопясь удрать подальше от воняющего мертвечиной страшилища, берет с места размашистой рысью.

Чувствую, притащит он добычу, что весь клан глаза выпучит. ;) Только я не поняла: если у Алана живы оба дедушки, то почему он сын герцога, а не внук?
ЗЫ. Что-то выходец на земного зомби похож.

А там и деды, и прадед живы - только на пензии:)) чтобы править Лесом, нужна сила, и вообще человек имеет право на заслуженный отдых! а потому герцогу не обязательно отправляться в закат, чтобы передать бразды правления сыну, и при этом преспокойно можно давать сынуле советы в случае надобности, там у них вообще такая демократия и котократия, что ой, и при этом всем хорошо ;D и никто за трон не дерется:)

Сорито скачет, хрипло дыша, и галоп его становится всё медленнее и тяжелее, из-под копыт летит грязь – прямо в морды волкам, и здоровенные же зверюги, их от стаи осталось четыре, хорошо, что собираясь в патруль, Бастьен зарядил оба револьвера! Хорошо, что он стреляет левой не хуже, чем правой. Но патроны полхорны назад кончились – а волки нет. Если б он еще не промазал бездарно пару раз… Ну да теперь всё равно. Руку не поднять. Под курткой справа от плеча до самого пояса всё промокло от крови. Мир перед глазами плывет. Еще немного – и загнанный конь упадет, и тогда… похоже, именно так и погибали все, кто до него поехал старым трактом. Не на эшафоте и не у стенки, не опозоренным – уже и то хорошо, и лучше уж в последний миг видеть перед собой волчью пасть, чем Гауптвахтову рожу. Кстати, что там за морда с рогами выставилась впереди из-за кустов? Тварь? Или чудится от потери крови?
Волк, поравнявшись с конем, прыгает – но, не достав до бедра всадника, жалобно взвизгнув, валится наземь, и, запнувшись о волчью тушу, валится изнемогший Сорито, грязь и камни вдруг совсем близко, паршиво умирать лицом в грязи… Всё рушится во тьму.
***
Один есть! И второй! Арбалет перезаряжать некогда – Алан выхватывает из-за пояса метательные ножи. Раз, два – с правой, с левой, как дедушка Льюис учил! Есть. Так их. Жалко, не зима сейчас, мех у волков нехорош. Ну да ладно. Волки – явно не та добыча, про которую толковал Рут. А добыча, значит, вот она, физией в луже. Это что же Рут своей дохлой башкой думает, что Алан и на свет родился только затем, чтобы этого малого спасти от волков? Тогда – кто же этот малый такой? Не из наших, слава Литу! И не из затрактовых. Чужой. И конь у него совсем не похож на надорских. И волосы не как у надорцев – длинные, черные. Из-за Черты пришел. Отец рассказывал – бывает такое. Ну-ка, что там с ним? Жив? Дышит. Хорошо. И, похоже, ничего не сломано. А справа в кровище всё. Куртка добротная, хоть и ношеная. Стащить попробовать? Может, еще пригодится ему? Раненый стонет. Ну-ну, сейчас, потерпи немножко, я сейчас…
Алан подводит Мунто ближе, тянет за повод, заставляя лося опуститься на колени. Роется в сумке, нашаривает аккуратно смотанную полоску льняной ткани. Ага, вот. И фляги – с водой и ячменным самогоном, а то как же: идешь на охоту – будь готов ко всему.
Кровь удается остановить, хоть и не сразу: юноша со скрипом припоминает, что на этот счет говорила старуха Элис. Добыча приходит в себя – и жадно глотает ключевую воду из кожаной фляги. Недоуменно смотрит черными огромными глазами на Алана. Тихо, еле слышно спрашивает: «Кто ты?». По-письменному спрашивает – точно, из-за Черты, они там, дед Эйвон рассказывал, все только и говорят на том наречии, на каком Освободитель свою Книгу написал, а нормального человечьего языка, то есть надорленга, отродясь не понимали. Значит, и с ним по-книжному надо… Тьфу, коты драные, как же там…
– Алан Окделл, виконт Лар. С кто мне… я иметь чести…?
– Рамиро Алва, маркиз Алвасете, – полузабытое настоящее имя само прыгает на язык.
Алва?! Настоящий?! Ворон?! Вот это да!! Вот теперь в Окделл-Хоуле точно все глаза выпучат! Ну-ка, а встать на лапы эта птичка сможет? Давай, давай, садись, держись крепче, и я тебя держать буду. Ну, Мунто, поехали!
Незримая толстая струна, кошки знают сколько пребывавшая на пределе натяжения в воздухе Надорского леса, натягивается еще сильнее – и вдруг беззвучно лопается, осыпается крошками медной окиси и ржавчины, смешивается с опавшими лиственничными иголками, будто и не было ее. И Алан и Рамиро где-то на границе сознания ощущают, как далеко-далеко, в месте, которого по всей логике нет и не может существовать, тяжело и мощно трогается с места, поворачивается что-то огромное, круглое, как солнце. Но Рамиро не в том состоянии, чтобы пытаться это осмыслить, а его спаситель, бранясь про себя всеми кошками, предполагает, что скоро опять начнется дождь...
***
…Зеленоглазый блондин, услышав раздавшиеся за черной дверью тяжелые усталые шаги, поднимается с подушек и идет открывать – чтобы впустить едва не валящегося с ног от изнеможения грустного человека, чью черную с проседью шевелюру спереди украшает белая прядь. Тот, кивнув в знак благодарности, молча – говорить пока нет сил, плетется к камину, и не усаживается, а падает в мягкое кресло, соткавшееся из воздуха по мановению блондиновой руки. Зеленоглазый, сокрушенно покачав головой, спешит сунуть товарищу в одну руку ломоть хлеба с мясом, в другую – стакан красного.
– Ох, Робер, ты, как всегда, в своем амплуа! Помогать ближнему – это прекрасно, но не ценой же собственного здоровья! Но, согласись, превосходно я тогда придумал насчет  пророчества!
– Так что же, Рино,  теперь Шар повернется?
– Уже поворачивается! Мое пророчество сбылось – вопреки ожиданиям. А значит, должно сбыться и всё остальное!

Так, изоляция закончилась. Что ж теперь будет?
Вот, народ-то удивится, когда в лесу обнаружится целое племя не пойми кого ;-vВроде же, у Рамиро голубые глаза?

;D Неужели это Робер скакал под видом Сорито?!! :o Ну, дает! А еще говорят: после смерти покой! ;D

Да, глаза у Рамиро синие, но ведь он же ранен! вот у него зрачки расширены от боли, поэтому глаза Алану и показались черными.
И да, Сорито - это Робер, совесть всея Талига, бедняга.:)
А изоляция еще не кончилась. Пророчество Леворукого сбылось - а абвениевские - пока нет. :D

А я думала, это местокак раз и означает конец изоляции.

***
– Эй, слышь, зеленые! Долго там высиживать собираетесь?
– Вылазьте, давайте, дор Пабло! Покалякать надо!
– Держись, ребята!
– Слышь, вы бы убирались по-тихому – хоть бы и в Кадану, подальше от греха…
– Командира только отдайте! А то Старый Люц нам за него башку оторвет!
– Ну, чего там – видать чего?
– Едут!
– Поймали?
– Не, вроде, пустые! Ушел!
– Ушел! Слышь, Лукас? Ушел! Бастьен – он фартовый, жох!
– Чего? Старым трактом?! Отчаюга! Приддхена?!! Вот же ж кошки помойные!!
– Приддхена?
– Ну да, Гауптвахта, чтоб его…
– И кот знает, кто грохнул, сзади бил… Да сиди ты, маркиз, не дергайся – опять ведь кровь пойдет!
– Чего? Лит проснулся? Встал? Это у кого? Да не у кого, а кто: Лит, ну тот, знаешь, на старом тракте болван каменный… Вот так прямо и встал? Ври, да не завирайся! Что?! Обвал? Та-ак… Лукас, а ведь это выход!
– А то нет! Обвал, он как война – всё спишет.
– Эй, регулярники! Ползите сюда, поговорим.
Долгие и осторожные, по всем правилам тактики и стратегии, передислокации по двору и сараям, переговоры, осторожные выглядывания из-за угла и прочие ритуалы, без которых не обойтись, когда приходится возвращать в список «своих» тех, кто был-был своими, такими же, как ты, только что в перевязи другого цвета, а потом взял да и поднял оружие хоть на подлючее, но все-таки начальство, приезжее, из столицы, нарушил устав и присягу, ну, или контракт или что там у них, других, пусть даже и затем, чтобы спасти невинного, – или, наоборот, были вроде нормальные мужики, а по трусости или недоумию взяли да и встали на сторону устава против совести – «ну да, это мы только друг за друга держимся, а у них семьи, родные…». Наконец в кабинете Брехи собирается военный совет. Всё вроде налаживается. Регулярники убедились, что их командир жив, хоть и ранен – «Так сами ж соображайте: Гауптвахт бы, чего доброго, и на дора Альберто бочку бы покатил, мол, преступника покрывает, а так дор Альберто чистый выходит, и вообще ни при чем, а наоборот, от изменника пострадавший!» – втолковывает Пабло Морено осторожному и основательному, потому и в теньентах засевшему, как телега в болоте, Хайнриху Касселю.
– Ложь! Эр Себастьян не есть изменник! – вскидывается Ганс Циммер, бывший подмастерье-колесник из Штелленфосса.
– Натураль! – усмехается кэналлиец. – Вот только попробуй всяким столичным штучкам это втолковать, а серым тем более. Они, сволочи, сперва всех нас к стенке поставят, а уж потом разбираться начнут. Если начнут!
– Ага, разберутся, жди! Этот шнырь болотный, Гауптвахт, я слыхал, какая-то там родня вице-супрему, – встревает Лукас. – Ну как родня, забору двоюродный плетень – так они ж, Спруты эти, за своих цепляются всеми щупальцами! Такой кипеш начнется, что только ой!
– Ох, Создатель! – возводит очи горе кругленький, низкорослый Кассель. – Прямо и не знаешь, какому святому молиться!
– Да не молиться, – щерится каторжник, – а засохнуть всем и дышать потише, да за метлой следить! Обвал там был? Был. Так вот обвалом их обоих и завалило. И капитана, и швабру приддскую. А мы все чище альвеарской касеры!
– Точно. Съездить надо б, да камнями падлу дохлую завалить – чтоб всё натурально было.
– Ну… если вы так считаете, эр Пауль… – мнется теньент.
– Именно так, дор Энрике. Если вам никому жить не надоело.
Регулярники переглядываются, шепчутся, пожимают плечами – но в конце концов соглашаются, что легионер дело говорит и лучшего выхода из положения не найти.
Легионеры тоже перешептываются, и наконец Ганс Циммер, будто на Эсператию, кладет руку дору Пабло на плечо.
– Эр Пауль…
– Чего тебе?
– Эр Пауль… Мы тут есть переговорить, все…
– Ну, не тяни!
– Поскольку капитан Веласкес… нас… оставил – удачи и победы капитану Морено!
Кэналлиец меряет его взглядом. Потом медленно оглядывает всех своих, сгрудившихся у двери, кто не влез в комнату – заглядывает из коридора, высовываясь меж голов товарищей, приподнимаясь на носки. Капитан? Хорошо. Да будет так. Но только временно. Пока Веласкес не найдется. А он найдется. Во всяком случае, в это хочется верить. И все эти хлопоты, что вместе со званием валятся на голову… Но всё равно, быть капитаном – хорошо.
– Капитан Морено, кто есть быть ваш первый взводный?
– Лукас, потянешь?
– Да влегкую! – оскаливается Ройя.
– Буэно. На второй взвод, думаю, поставим Ларса… его, кстати, видел кто-нибудь?..

***
…Осознав, что грохот рушащихся камней, крики и брань стихли вдали, Ларс-Ренкваха натягивает поводья, и пегий конек останавливается, облегченно фыркнув. Слава Литу, кажись, ушли. Ну, и дальше-то что? Легионер оглядывается. Вокруг, куда ни посмотри – лес. Сплошная стена. Ели. Сосны. Лиственницы. Здоровенные, в три обхвата, на верхушку смотреть – шапка сваливается. Земля сухая – должна быть сухая, хотя и слышится хлюпанье, когда конь переминается с ноги на ногу: такой лес на болоте не вырастет! Значит, морок. Выходцы дурят. А сосны?… Сосны настоящие: можно потрогать чешуйчатую кору, помять в пальцах хвоинку. Ларс спрыгивает наземь – под ногами твердая почва. Ворошит слежавшуюся коричневую хвою носком сапога, щупает кусты, камни. Вроде, не чудится. И никого. Ну и как теперь прикажете Ларсу выбираться отсюда? И, главное, куда? Если хоть кто-то углядел, как Ларс грохнул Гауптвахта, так в Коннершталь – всё едино, что в Закат. А если и не углядел – все равно, у регулярников всегда и везде зеленые виноваты, уж так устроено. Значит, хоть и жаль друганов бросать, надо искать новое пристанище, где никто не знает. Кадана? Гаунау? Холодно там… Да и к Коннершталю близковато… На юг? Фельп? Бордон? Гайифа? Среди тамошних капитанов могут попасться те, кто знал Ламброса, упокой его душу святой Карло. И если на Ликурга сослаться…Может выйти. Павлины… Всякое, конечно, про них рассказывают. Но вот Ликург, к примеру, был очень даже нормальный. И хотел бы Ренкваха полюбоваться на того павлина, который позарится на Ларсову конопатую рожу да тощий зад.
Но прежде… Гауптвахт заявился неспроста. И приказ этот кошачий – тоже неспроста. Альбрехт-то ведь, насколько Ларс успел пронюхать, посылал на Бастьена наградной лист! А не сообразил, дуралей, герцогский сын, что чем меньше наверху о тебе знают, тем безопаснее. Вот и напомнил про Бастьена кому не надо.
Ларс даже про себя не решается произнести «государю» – но это же дела не меняет! Если человек – Ренкваха тогда подслушал! – величает принца Оллара братцем и шлет ему записки через герцога Марагонского – ясно как день, какого эта птичка полета, хоть она в чьи перья вырядись! И если Веласкес, то есть королевский сын, остался жив, то помочь ему и спасти может разве что брат, принц Оллар – хотя бы втихаря назло папаше, потому как с папашей-королем принц ладит примерно как маркиз Альбрехт со Старым Люцем – Ренкваха кое-что и кое-где на этот счет слыхал. И падлой Ренкваха будет, если не доложит обстановку его высочеству!
Вот только из леса бы еще выбраться…
Он шарит в седельной сумке: хлеб, вяленое мясо. Фляга с касерой? Тоже тут, и прекрасно. Четыре свечки? Ага, а камин не хочешь? Ладно, из подручных материалов сообразим что-нибудь, главное – спички тут, и в полной боеготовности.
Выискивает подходящий плоский камень, поросший серым лишайником и мхом. Раскладывает на нем по ломтику хлеба и мяса и по кучке щепок и коры на все стороны света – «Вроде, с этой стороны мох на сосне погуще – значит, тут север…». Щедро сбрызгивает касерой. Опускается на колени. Поджигает крохотные костерки, призывая шепотом: «Сэйнт Алан… Сэйнт Эгмонт… Сэйнт Ричард…», и – запалив самый большой и яркий огонек, тот, что к северу: «Лэйе Литэ!».
Ждет, напряженно вглядываясь в пламя. Долго ждет. Вот уже и прогорели кора и прутики, и обуглился хлеб, и мясо скорчилось на угольках. И –  тишина. У него уже ноги затекли на коленях стоять, склонившись к камню, и глаза слезятся от дыма, и мыслишки закрадываются, что, мол, а не сказки ли ему, дурашке маленькому, тогда рассказывала прабабка?
Шорох сзади. Зверь? Человек? Ренкваха резко вскакивает, оборачивается – и сталкивается глазами с ней. Вроде как баба. Долговязая, тощая, русые с прозеленью волосы кое-как заплетены в косу. Одета в серые, как камень лохмотья. Лицо бледное в прозелень. А глаза темные, ввалившиеся, пустые – только на самом дне что-то поблескивает, как вода в почти пересохшей луже. Остатки жизни поблескивают.
– Ну, – скрипит, как столетняя бабка, – чего надо? Говори, если позвал!
Ренкваха невольно делает шаг назад, чуть не спотыкается о камень, – не страшно ему, но мерзко, будто наступил на дохлятину.
– Что смотришь? Делать святым нечего – только у всяких вояк на посылках бегать, – смеется. Страшный смех. Мертвый смех.
– Ты…
– Айрис Окделл. Старшая дочь твоего любимого святого Эгмонта.
Надорец опускается на колено: «Эрэа…».
Не врала прабабка! Ни про святых, ни про выходцев! Интересно, а правда ли, что они могут куда угодно в один миг довести? Ну, скажем, в ставку первомаршальскую, к принцу?
Кивает выходица: можно и такое устроить. Народу в тех местах поубивали полно, в том числе и случайного, и невиновного – значит, можно туда проложить выходцеву тропу. Потопталась, поприслушивалась, поводила провалившимся носом – и ткнула в колючие жухлые заросли тощей рукой: туда, мол! Ренкваха едва успел по-шустрому упихать в суму свое барахло – что-что, а флягу-то с касерой терять неохота! – как эреа Айрис ухватила его за рукав и потащила за собой, Ларс насилу конька уцепил за повод!
Кусты расступились, открывая черный провал, конек шарахнулся, вырывая из Ларсовой руки повод, и вскачь дернул по лесу, себя не помня с перепугу. А Ларс, крепко про себя ругнувшись, шагнул за дщерью Эгмонта в колыхающуюся тьму…

Большое спасибо за продолжение.
А почему надорские выходцы так отвратительно сохранились? Зоя и Арамона выглядели бодренько и трупного запаха тоже от них не было.

Ну так Зоя и Арнольд и возраста столь почтенного не достигли в каноне. А надорцы держатся целый круг! Спасибо, что хоть как-то лопочут и ходят!

…День не задался с утра. С пера, прямо на новую тетрадку, опять и опять шлепались темные жирные кляксы, будто сам Леворукий Гонсало под локоть толкал, – и расплывались пакостными спрутами и каракатицами. Задачи никак не решались, линии выходили кривые, даты всяких древних битв перепутывались в голове. И дождь со снегом лил, лил, лил, стучал по карнизу каплями, будто ментор указкой по доске. А уж когда соберано на урок приперся, – кошки его разберут, зачем! – то и вообще всё наперекосяк покатилось. Соберано язвил – с самого начала злющий пришел, как закатный кот, видно, никого на предмет наорать больше под руку не подвернулось. Ментор, опасливо на государя поглядывая, мораль читал дрожащим и блеющим голосом. Дор Аугусто – тот вообще в уголке прижался, будто и нет его. Гонсало в конце концов сорвался, высказал и ментору, и соберано всё, что о них думал, швырнул и тетрадку, и перо – и ходу! Поймали, отругали, розог всыпали – ладно, на это амулет есть! – и велели сидеть у себя в комнате безвылазно целый день. Пока не поймет и не извинится. Гонсало, не будь дурак, сделал вид, будто ужасно огорчен этакой перспективой, а сам, дождавшись, пока шаги за дверью стихнут, шмыгнул привычным путем в потайной ход.
Он нашаривает в тайничке отмычку, спички, фонарь. Дохленький огонек не столько освещает, сколько бросает причудливые тени по стенам. Ничего, Гонсало привык. Та-ак… И куда теперь податься? В башенку? Нет. Там сейчас скучно. Герцог, наверняка, хандрит, он, когда плохая погода, всегда в скверном настроении, и будет клеваться, если захочешь погладить его по черным перьям. Кошки, все пятеро, вернее всего, спят по углам, а может, по ходам гуляют, мышей вынюхивают. Целый выводок кошек – Гонсало их уволок весной прямо из-под носа у конюха Хуана, не дал утопить, и поселил в башенке. Молоко им таскал с кухни, объедки всякие. Матиас, Тильда, Пикита, Ринето, и матушка их, Рокка рыжая и полосатая, туда же, заодно. Не-ет, в башенку поднимемся вечером – может, распогодится хоть чуть-чуть, и можно будет смотреть в окошко на небо. И запасы продовольствия надо бы уже пополнить! Значит, на кухню просочиться. Но это ближе к ужину, чтобы в кутерьме и хлопотах никто особо не обращал внимания, кто там такой маленький под столами лазит и что со столов тырит и пихает за пазуху. К гвардейцам в кордегардию? Хорошо бы… Вот только если его там увидят – гвардейцам плохо придется. Не потому что они виноваты – а чтобы воспитать Гонсало. Соберано, он такой. Но куда тогда? Не отсиживаться же на ступеньках в узком коридорчике. О, идея: не сходить ли нам в грот в Саду принцессы? Там хоть и не очень тепло, но сухо, и одеяло драное припасено, и сухари. Можно сидеть и слушать дождь. А если примутся искать – можно быстро удрать к себе по-тихому. Решено, идем.
На полпути мальчик, однако, решает, что в гроте в этакую погоду все же делать особо нечего – даже и подглядывать не за кем, все сидят под крышей. Вот сеновал над конюшней – совсем другое дело. Может, еще какого-нибудь котенка удастся спасти?
Он, осторожно ступая, пробирается по коридору. Вниз, вниз… налево… Нет, погоди. Что это такое на стене? Кошачья голова. Как Гонсало раньше ее не заметил? Просто потеки на стене, пятно или..? А ну-ка… Или! Надавить на кошкин нос посильнее – и с чуть слышным скрипом открывается низенькая толстая дверь. За нею круто вниз падает железная лесенка. Конца ей не видно. Ух ты… А обратно как? Ну, ну, ну, где? Слава кошечкам, наконец-то. Еще раз проверить. Еще. Все должно быть наверняка – не хватало еще вопить, как призрак, или как кошка на дереве, чтобы тебя отсюда вытащили! Не хватало еще всяким соберанам и Эдвардам показывать, где тут какие ходы. Они – для Гонсало. Его собственное, тайное королевство. И он сам, без посторонней помощи должен их обследовать, и выучить наизусть каждый поворот, каждую потайную кнопку, каждую отметку мелом на стене. Это его тайное оружие – против всяких соберанов, менторов и эров Эдвардов. Отмычку поглубже в карман, фонарь в зубы. Ну что, вперед, ваша светлость?

Вниз… вниз… вниз… Ну вот, кончилась лестница. Вовремя: у Гонсало от тяжести фонаря чуть челюсть не отвалилась! Коридор… вроде без разветвлений. Поглядим… Дальше, дальше – сыро, одиноко, страшно, впереди неизвестность, ничего, Алва назад не поворачивают. Только бы хватило свечи в фонаре! Наконец мальчик упирается взглядом в стену – по которой вверх уходит хлипкая железная лесенка. Вздохнув, он снова берет фонарь в зубы – и карабкается по холодным влажным ступенькам. Крохотная – не развернуться – площадка. Стена – уже не такая холодная и сырая на ощупь. И лучик света! Слабенький – но он есть. Значит, тут есть дырка, чтобы глядеть. А раз так, значит Гонсало выбрался из подземелья в обитаемую часть дворца – иначе зачем бы тут дырка, если не за кем подглядывать? Тшш! Из-за стены глухо доносятся чьи-то голоса. Гонсало, затаив дыхание, приникает глазом к отверстию…
За стеной, оказывается, чей-то кабинет. Комната узкая, тесная, полутемная, похоже, что вовсе без окон. Высокий, наверное, под потолок, стеллаж, уставленный толстыми томами и туго набитыми папками, рядом стремянка. Прямо перед отверстием – бюро со множеством крохотных ящичков, на нем зажженная лампа и тоже всякие бумаги стопкой лежат. За столом, спиной к мальчику сидит человек в мундире – не придворном черно-белом, а черно-синем, с серебряным шитьем. Такие носят только самые важные особы, по личной собераньей милости и позволению, – вот как эр Готье или дор Ильдефонсо… Только этот на эра Готье не похож – худой. Тогда кто? Тут сидящий поворачивает голову – и Гонсало узнает графа Мейна.
– Итак, дорогой герцог, – произносит эр Эдвард, – собеседник его, очевидно, расположился справа от бюро, в глазок его не увидать, – итак, меня, думаю, можно поздравить с успехом. Природный катаклизм, кхм, довольно обычный для Надора, пришелся как нельзя более кстати, – личный секретарь соберано, пошарив в бумагах перед собой, находит помятый листок и протягивает тому, невидимому.
– Что ж, дорогой граф, должен сказать, и впрямь неплохо сработано. Относительно неплохо, я бы сказал. Габенхафта жаль… Он еще мог бы быть полезен. Но, впрочем, так даже лучше. Если, кхм, несколько подправить эту картину… сделать темные тона насыщеннее… как это умеет наш добрый Муре… – голос вроде бы и приятный, и мягкий – но холодный, как рыба на леднике.
– Совершенно верно! – с готовностью поддакивает эр Эдвард, и Гонсало представляет, какая у графа сейчас, должно быть, судя по голосу, противная угодливая физиономия. – Однако могу предположить, что вы, дорогой герцог, успели намного дальше продвинуться на пути к нашей общей цели…
– Не так далеко, как нам обоим хотелось бы, эр Эдвард… Однако же, дальше, нежели можно было ожидать. Неким таинственным образом К. уже получил известие о…  кхм, природном катаклизме, причем преподнесенное в как нельзя более благоприятном для нас ключе.
– Превосходно! – восклицает Мейн, но тут же осекается и шепотом просит прощения у собеседника. Далее разговор идет почти шепотом, и Гонсало, как ни напрягает слух, может разобрать только обрывки фраз: сработали оба… шланг… на вынужденную… маршал… адмирал… аттестация… магниты под компас… мины… измена… они выступают… поднимают всех…
Кто – они? И кто сел на вынужденную? Маршал… Уж не дор ли Хоакин Альмейда? А невидимый герцог продолжает – должно быть, с едкой такой улыбочкой:
– Если всё пройдет так, как мы с вами предполагаем – оба наших препятствия обрушат друг друга сами. Нам останется всего лишь выждать, дорогой эр Эдвард. Выбрать нужный момент. Как там говорят нухутские мудрецы? Спокойно сидеть на горе, наблюдая битву тигров в долине…
– А после – забрать себе и добычу тигров, и их шкуры! – подхватывает Мейн, и Гонсало пробирает дрожь от злобы в его голосе.
– Главное, – осаживает его невидимый и холодный, – уничтожить все доказательства…
– О, об этом можете совершенно не беспокоиться, герцог: в мусоре никто рыться не станет, а тот, кто станет – вряд ли поймет, что к чему, даже умея читать.
– А мусорщик?
– Старина Густав? Во-первых, он всецело предан нашему дому. Во-вторых, не отличается остротой ума. В-третьих, от рождения нем. Из его мешка никакие тайны на свет не вылезут. Кстати, как, по-вашему, стоит поступить с мальчишкой?
– Предполагаю, дерущиеся тигры поднимут такой шум, что никто и не заметит исчезновения котенка.
– О да, эр Рейнхардт, эру Валентину титул герцога Марагонского будет гораздо более к лицу!
«Это еще что?! – от злости Гонсало даже не так холодно становится. – Какой еще Валентин?»
Тут раздается стук в стену – вроде, возле стеллажа с бумагами: раз, раз-раз-раз, и еще раз. И оба заговорщика торопливо покидают тайное убежище.
Вот это да… Интересно… Рассказать соберано? Ага, поверит он, кота с два. Как бы туда влезть – и пошарить в бумагах? Удостоверившись, что всё тихо, Гонсало принимается искать кнопку, рычажок или чем там эта кошкина дверца открывается.
Нашел! Стул стоит близко, можно дотянуться – и тихонько подтащить его к себе по ковру, и сунуть ножкой в дверь, чтобы не захлопнулась. А самому выгрести из мусорки все бумаги! Свернуть, упихать за пояс и в пазуху. С бюро бы еще забрать – но ведь заметят! А теперь – ходу!
…Потом, уже поздно вечером, он сидит в своей башенке, перебирает при пляшущем свете фонаря трофеи. Читает подрасплывшиеся строчки на серой тонкой бумаге – другой в захолустном гарнизоне взять неоткуда: «…во время военных действий капитан Веласкес проявил стойкость и отвагу… прошу наградить…». Капитан Веласкес. Молодчага, тио Рамиро!

Очень плодотворная прогулка оказалась. (http://s20.rimg.info/772f4286e6b72192ac0b982e57f18192.gif) (http://smayliki.ru/smilie-1285162887.html)
Сумеет ли мальчик правильно распорядится информацией?

***
…Вымотался Ренкваха вусмерть. Еще бы: столько важных персон, и всем всё расскажи, да всю правду доложи, да в показаниях не запутайся! Сперва принцевы гвардейцы да дружки чуть не пристрелили, когда вывалился Ларс из вонькой тьмы чуть не в дверь принцевых покоев в Эйнрехте, в реквизированном для нужд победителей бургомистровом особняке. Потом Оллара убеждал, что не врет, что и впрямь тот, с кем Бастьен – то есть Рамиро, маркиз Алвасете, четвертый сын соберано, вот, значится, как его звать-то по-настоящему! – вместе в Легионе воевал: всё вспоминать и выкладывать пришлось – и про то, как малыша Гонсало спасли от ментора, и как отмычку мальчишке подарили, и амулет колдовской из тварьей чешуи. Поверил эр Чарльз, то есть принц, слава кисонькам. Раскипятился – жуть. Созвал своих офицеров, говорит – страшным таким шепотом: мол, хватит, так дальше нельзя, в собераньей кукушке, не иначе, пружина лопнула, и надо бы хватать старого ворона за хвост да сажать в курятник, пока собственные яйца не расклевал! А то вчера Хорхе, сегодня Рамиро, а завтра?
Шумели, ругались – Савиньяков молодых целых пять голов, да Валме, да капитан Муэртес, летун, ну то есть Хорхе Кэналлийский, который, оказывается, тоже намедни от соберано отеческий привет получил – чуть не гробанулся к тварям, да Гайяр, да… всех и Ренкваха сразу и не запомнил. Шикали друг на друга то и дело – а все равно доболтались: явился, важно колыхая пузом, сам Первый Маршал, эр Ульрих – кое-как боком в дверь прошел. Это что вы, молодые люди, говорит, задумали?! Какая еще готовность номер один? Какие «наши люди»? Принц ему – факты, прямо под нос. И свидетеля заодно. Ну и пришлось бедняге Ренквахе выкладывать всё по новой. А потом – еще раз, теперь уже – Хоакину Альмейде, над всеми летунами главному… Слушали важные регулярники, переглядывались недоверчиво, брови супили. Про Рамиро, вроде бы, поверили. Не верили только, что легионер смог из своего Коннершталя такой мухой метнуться до Эйнрехта. Что это, говорят, за сказки – выходцевы тропы? Покажи! Кошки с вами, господа. Попросил Ренкваха свеч, да мяса с хлебом, да касеры, да выйти во двор – чтоб, значится, не на кирпичах и досках обряд творить, а как надобно, на земле и камнях природных. Да рябины наломать – и всем взять в руки по веточке, а то, чего доброго, утащит гость закатный. Видит Ларс – интересно им, молодежь пересмеивается, а старшие глядят, будто разведданные на карту наносят. Проделал Ренкваха всё, как прабабка учила – сидит, ждет, а сам прикидывает, как удирать отсюда, коли вдруг обряд не сработает и сочтут его треплом полоумным, если не чем похуже. А все вокруг сгрудились – и так и едят глазами и Ларса, и камень с четырьмя оплывшими свечками, будто на Ларсе картинки нарисованы!
Сработало! Да только не совсем так, как Ларс думал. Ну да, выходица из-под сарая вылезла. Не Айрис – сестра ее младшая, Дейрдре. Совсем девчонка. Глядела на эра Оллара – как на пряник, только что не облизывалась. И на вопросы его отвечала охотно: да, живут выходцы в Надорском лесу, самим Литом, четвертым Абвением, Отцом Скал поставлены тот лес стеречь от всяких праздношатающихся, вот уже целый круг, с тех времен, как Ларак пустым достался Лионелю Закатному, стерегут – и не видать им, как своих ушей, ни гроба людского, ни покоя, пока не исполнятся некие пророчества… И тропы есть, и проложить их можно – ежли убили на нужном месте кого-нибудь. А маркиза Рамиро среди мертвых ни она, ни сестры ее, ни товарищи не видали. Значит, можно надеяться, что жив капитан Веласкес!
Только старшие Алвы нацелились девчушку расспросить поподробнее на этот счет – здрасьте, пожалуйста! Ветер хлестнул, туча набежала – и дождем из нее! Да прямо на сарай и на выходицу несчастную! Ойкнула Эгмонтова дочка – и пропала. А возле сарая глядь – мужик нарисовался, пожилой уже, в мундире темно-синем с серебром, как на картинках про старину рисуют, волосы седые, гладко зачесаны – и видно, что тоже, кхм, не сказать чтобы совсем живой. А на крыше сарайной устроился, ногу на ногу, того же свойства черноволосый стройный красавец – волосы развеваются, глаза черные блестят, как у ночного кота, а за спиной – крылья чаячьи.
– Кто, – прилизанный спрашивает, – вздумал выходца звать на землю, что под моею защитой пребывает?
– И для чего, интересно? – подхватил крылатый.
«Святой Олаф!» – выдохнул, выпучив глаза и втянув пузо, эр Ульрих. «Святой Ротгер!» – пискнул кто-то из молодежи в заднем ряду.
Ну вот, не было печали: изволь теперь, Ренкваха, по четвертому кругу всю историю докладывать. Доложил, во всех подробностях – куда ж денешься? Выслушало начальство Рассветное, оч-чень заинтересовалось, обещало, что постарается разобраться. И то хлеб…

Про пружину в собераньей кукушке хорошо сказано!

еду в отпуск, следующая прода будет нескоро...

…Ночью сидели у камина эр Ульрих, дор Хоакин, принц Оллар и капитан ВВС Патрисио Муэртес. Вино на столе было скверное – но другого не достать, война. И беседа шла о материях склизких и гадких – но говорить было надо: не вытащишь за ушко на солнышко гниль – сожрет и разложит всё, как зелень Олларию.
Начал, как положено, эр Ульрих: ну хорошо, все убедились, что этот, как его, Ренкваха, не солгал насчет выходцев. Возможно, не солгал и насчет всего остального, что произошло в Коннерштале. Хотя это еще следует выяснить.
– Я этим займусь, если позволите, господин Первый Маршал, – вызвался дор Хоакин. – Но на младших Алва и впрямь идет охота – судя по тому, что мне известно.
И рассказал, как нагрянула в летный полк, где имеет честь служить капитан Муэртес, ни с того ни с сего из Альвеары комиссия во главе с неким полковником Кальперадо, из ведомства супрема. Ну, хорошо, нагрянула – пусть, бывает. При этом Кальперадо – помощник, некий фок Габен, корнетик белобрысенький. И корнетик этот, кроме того, чтобы начальству своему бумаги перебирать и подавать, как ему по чину полагается, очень авиатехникой интересовался. Так и норовил в любую свободную минуту подлезть поближе к механикам, да поглядеть, как двигатели и прочее чинят и проверяют, спрашисал, что да как. Ну, те и отвечали, показывали и рассказывали – вроде, на первый взгляд, ничего плохого не делал этот фок Габен. Говорил – хотел в Альбертовку, но не сложилось…
А наутро дор Хоакин, как положено, инспектировал вверенные ему соединения. И пришло ему в голову лететь не с тем пилотом, с кем вчера было решено, а с Муэртесом. Чей «ястребок» как раз вечером отшаманили и вылизали. Взлетели. Час, два – полет нормальный. А потом раз – и раскашлялся левый двигатель, как чахоточный в терминальной стадии. И захлебнулся. А через пару минут – второй. Муэртес, летчик милостью Абвениев, хоть завтра можно ставить командиром эскадрильи, на Анэмовом духе усадил аэроплан на каком-то утоптанном коровами выгоне возле какой-то деревеньки.
Стали разбираться – оказалось, топливные шланги надрезаны. Оба. Да с таким расчетом, чтобы лопнули некоторое время после вылета. Подключили по-тихому «безопасника» Мендеса, толкового парня, допросили всех механиков вместе, поврозь и попеременно. Выяснилось, что когда с машиной Муэртеса возились, порученец приезжего начальства вокруг вился, как оса над вареньем, так и норовил потрогать и поглядеть. А еще слыхали краем уха, как Трудхен-прачка жаловалась: мало того, что механики робу в стирку приносят всю угвазданную, так и порученец альвеарский туда же! У полковника Кальперадо – глаза на лбу, челюсть на полу: не может такого быть! Призвали корнета. А тот с миной как у надгробного памятника маршалу под нос – документ. «Всё, что сделал предьявитель сего, сделано по моему приказу, ради блага Талига и истребления врагов его. Родриго». Подпись соберано. Почерк соберано. И личная печать соберано. «Простите, господин маршал, я не предполагал, что вы полетите этим бортом». Выходит, это Муэртес – враг Талига? И по какой причине? Не верю, сказал маршал, головой за него ручаюсь. А вот вы, корнет, за то, что в военное время чуть талигские ВВС не обезглавили…!
– Расстреляли?

– Зачем, дор Ульрико? Живые свидетели нам в любом случае пригодятся. Отослал красавчика спецбортом ко мне в поместье, с инструкцией старому Бернардо: посадить в подвал, кормить, поить, стеречь, как Зверя Гальтарского. И Мигелето посоветовал со своим котиком закатным поступить так же.
Что за котик? А дор Хоакин, поняв, что дело нечисто, сразу с надежным человеком отправил депешу в Метхенберг, своему старшему брату Мигелю, Первому Адмиралу Талига. И получил ответ: у альмиранте на днях того же рода и достоинства история приключилась, когда капитан второго ранга Фуальдес сдавал аттестацию на право самостоятельно управлять эсминцем. Тоже комиссия приперлась из Альвеары, тоже из супремовой конторы, и тоже при главном порученец состоял, некто фок Миттер, которого очень интересовали техника и корабли, в частности, устройство капитанской рубки. Трижды подряд будто кот закатный лапой разворачивал корабль в ту часть бухты, где мины дриксенские еще не успели снять. Интересно дору Мигелю стало, что это вдруг стряслось с одним из его лучших офицеров. Поднялся на борт альмиранте, сам встал к штурвалу. И – та же кошатина! Старый боцман Зельтцер потом на баке рассказывал: совсем было налетела на мину «Звезда Талига», да всплыло под носом чудище морское, щупальца вот такенные, и двумя щупальцами нос-то Звездочке от этой погани отворотило! Не иначе – поднялся из глубин адмиралу на выручку сам святой Валентин!
Насчет святого боцман, может, и приврал – а вот магнит под компасом обнаружился самый настоящий. И вся команда, все, кто хоть что-то мог видеть, на фок Миттера показывала. И Миттер тот, прижатый к стенке, тоже дору Мигелю на стол карт-бланш от Родриго Третьего выложил. И тоже уверял, что альмиранте убивать намерения не имел…
Та-ак. А вот это уже тенденция.
– Именно! – почти выкрикнул Карлос. – И кто следующий, по-вашему?
– И вы, майн принц, насколько я понял, решили уттарить первым? – медленно проговорил Ульрих Катершванц.
Оллар молча кивнул. Маршалы переглянулись.
– Но, насколько я успел понять, сиккнал тан – «кот-тофность номер от-тин», но не атака?
– Пока – нет.
– И не надо, мой принц. Пока – не надо, – мягко, но непреклонно произнес маршал ВВС. – Вам, как вы сами понимаете, гораздо выгоднее иметь нас обоих и моего брата на своей стороне, как и остальных военачальников. Что ж, лично я готов к борьбе за правое дело. Но не раньше, чем буду твердо уверен, что оно действительно правое. Если вы желаете, чтобы я участвовал в заговоре, то дадите сигнал не раньше, чем я слетаю в Коннершталь и потолкую по душам с молодым Ноймаром, а заодно и с сослуживцами, кхм, капитана Веласкеса. И кстати, попробую взглянуть сверху на этот кошачий тракт, по которому почему-то нельзя ездить!
– И не раньше, чем я съесшшу ф Метхенперк и сам поккофорю и с альмиранте, и с фаш прат, и фоопще со фсеми причастными, – тем же тоном сказал Катершванц. – Перетт решающий срашений неоппхотимо иметь как можно полее полные разветтанные!
– Хорошо, господа, – кивнул принц, – согласен, здесь вы оба абсолютно правы.
– И, самое главное, – маршал авиации приподнялся, опершись ладонями о стол, и внимательно поглядел в глаза сперва Карлосу, затем герцогу Кэналлийскому. – Не буду говорить за остальных, но и я, и Мигель, и дор Ульрико давали клятву. Я не хочу, чтобы на месте гранатовых рощ Кэналлоа плескалась соленая вода.
– Разумеется, дор Хоакин. Я и сам заинтересован в том, чтобы смена власти в Талиге прошла тихо и бескровно. Соберано – для всех! – умер, да здравствует соберано. Как всегда. Недалеко от Алвасете есть маленькая ферма, тихая и уютная, где дор Родриго обретет покой. Пусть берет с собой свою Эстрелью, если захочет. Но если он захочет большего – для полоумных самозванцев есть Дом Скорби!
Тут в дверь постучали – тихо, деликатно, не так, как порученцы со срочными докладами. Вошел усталый, но довольный Филипп Рафиано, с известием, что тянувшиеся битых две недели переговоры наконец-то подошли к концу и судьба Дриксен решена: быть гордой кесарии провинцией Талига! Быть ее наместником Руперту фок Фельсенбургу, асу битому, девчонкой Марицей на задницу посаженному, – может, на земле лучше справится, если советников к нему толковых приставят! И быть маленькой принцессе Гудрун, единственной дочери принца Фридриха, геройски погибшего под копытами своих же кавалеристов в Мергане в Тварью ночь, и внучке кесаря Олафа, которого удар хватил от доклада, что талигская армия в Эйнрехт входит, супругой Гонсало, герцога Марагонского!
– Ну фотт, – удовлетворенно потер руки эр Ульрих, когда экстерриор удалился, пожелав всем доброй ночи. – Фы, майн принц, нушталис в кароший претлокк, чтопы отпрафиться ф столиц. Он у фас есть: фы на прафах путтушши ротстфенник пофесетте деффочка…
А когда Карлос отправился то ли спать, то ли передавать услышанное друзьям, эр Ульрих испытующе взглянул на дора Хоакина и спросил шепотом, точно ли тот собирается присоединиться к заговору, имеющему целью свержение законного государя Талигского? А как же все-таки клятва?
– Дор Ульрико, я поклялся в верности семейству Алва. Ситуация мне представляется крайне подозрительной. Я поеду в Альвеару, чтобы во всем разобраться. И, прежде всего, проследить, чтобы старый и молодые Вороны друг друга не заклевали…
– Зер гут. А я остаффаться сттесь – слеттить, чттоппы остаффшиеся трикс не кусать нас са саттница.

Спасибо за продолжение, и счастливого отпуска!

Вот, удалось немножко набросать...

Рамиро открыл глаза. Сначала ничего не увидел. Потом разглядел тусклый мерцающий огонек поодаль. Пошарил рукой вокруг себя – понял, что лежит на широкой и жесткой постели, под меховым одеялом, подушка то ли сеном набита, то ли еще чем... Прислушался – рядом кто-то посапывает, и, похоже, не один… Что это за место? На Рассвет не похоже, темно. Да и на Закат не очень, хотя и тепло. Может, Лабиринт? Если так – надо вставать и идти, куда поведет дорога, тогда может быть и выберешься… куда-нибудь. Он попытался встать – тихо охнул от боли, пронзившей руку. Вспомнил: Гауптвахт, в спину стрелял, сволочь. Рядом поднялась темная тень, зашептала сперва вроде то ли на каданском, то ли на дриксенском, потом на ломаном талиге: тише, тише, что ты хотеть, янг рэйвен, ты лежать, или опять кровь на крыло… Он лег снова. Глаза его успели немного привыкнуть к темноте, и тень при ближайшем рассмотрении оказалась маленькой сухонькой старушкой, замотанной чуть ли не в полдесятка шалей. «Элис, – сказала она, поймав его взгляд, и указала скрюченным пальцем на себя. – Я быть Элис, я тебя лечить, Миро, я знать травы…». Спасибо, дора Элиса, вы очень добры.
Старая лекарка, взяв светильник – грубо сделанную глиняную плошку с плававшим в масле фитильком, – проводила Рамиро по узкому темному коридорчику в тесный закуток с недвусмысленной дырой в полу, потом обратно – он честно старался сильно на нее не наваливаться, но получалось не очень. Затем он, помявшись, попросил воды – «Если это вас не затруднит, дора Элиса, пожалуйста!». Травница поила его, держа возле губ плошку – вода была вкусная и холодная, но посудина нечаянно выскользнула из старушкиных рук, маркиз машинально дернулся подхватить ее раненой рукой – не смог, невольно вскрикнул – и тут рядом на постели заворочались. Один… второй… третий, совсем рядом. Высунулась из-под мехов всклокоченная голова – светлые глаза, короткие волосы, довольно симпатичный юноша, лет шестнадцать от силы. Знакомое лицо.
– Ты что? – спрашивает. – Плохо, больно? Элис…
– Уай, зэ Сансет…! Сайленс, сикстин рэд кэтс он ёр низ! – раздался из-под одеяла яростный шепот в два голоса, и показались еще двое. Эти были постарше: у одного пробились тонкие усики, а у другого – даже бородка топорщилась.
– Алан, я свертеть шею твой ворона! – прошипел тот, что с бородкой, а самый младший оскалился в ответ: «Невер! Гэт аут, Рич! Это мой добыча!». И у Рамиро встал перед глазами тракт, волки, кожаная фляга, рогатое чудище, неумелые, но старательные руки перевязывают рану. Алан Окделл, виконт Лар.
– Ай бэт, ю’л нот хэв э файт! – показал все белые крепкие зубы усатик, вылез из-под одеяла, не стесняясь ничуть своей полной наготы, красавец, и решительно уселся между Ричем и Аланом, растопырив руки – чтобы противники не могли достать друг друга. – Рич, плиз, сайленс энд слип. Ворона есть с подбитый крыло, надо жалеть.
Рич хотел было возразить, но, встретив укоризненный взгляд старой лекарки, проворчал что-то под нос на том же, вроде каданском, а вроде и дриксенском наречии, и улегся лицом в подушку.
– Сэнкс, Реджи, – Алан погладил усатика по плечу. – Летс слип.
Потом обернулся к Рамиро: «Ты давай спать – и я тоже, я быть рядом и тебя греть». И в самом деле улегся, притиснулся, заботливо укрыл – и с ним было уютно и тепло, даже рука почти не болела…

С возвращением! Надеюсь отпуск был удачным. и теперь автор с новыми силами... :) :)

Отпуск так-сяк, с уборкой ежегодной разделались, вот только теперь простуду, даст Леворукий, вылечим, номер с ректорским докладом выкатим - и можно писать... Впрочем, сегодня кусочек сделала, маленький, правда.

Когда Рамиро снова проснулся, в пещере было гораздо светлее: не одна плошка с фитилем горела, а все четыре. И стояли у его постели четверо. Рослые – под потолок, светлоглазые и русоволосые, как Алан, Реджи и Рич. Тот, что всех ближе – лет сорока на вид, настоящий великан, плечи широченные, такой слегка дотронется кулачищем – дух вышибет. Двум другим – один тоже верзила, другой пониже и покряжистей – похоже, за шестьдесят, но тому, кто попадется им под горячую руку, не позавидуешь. Бойцы. И опытные бойцы. Это наметанный глаз сразу углядит: как стоит человек, как руки держит… А четвертый – совсем старик, весь седой: и волосы – как белые перья по плечам, и усы – длинные, до груди свисают. Высокий, и чувствуется, в молодости сильный был, вот только высушило время силу, остов скрипучий остался от могучего дерева. Но держался прямо, и вид у него был величественный. Да и вообще от всех четверых властностью так и веяло, как холодом от каменных стен их жилища. Разговаривали, а сами посматривали на Рамиро: самый старый глядел надменно и презрительно, тот, что помоложе и повыше – неприязненно, другой – испытующе, будто гадал, что это перед ним лежит такое и к какому делу это можно приспособить, а вот самый младший, великан – вроде бы как даже и с интересом. Переговаривались вполголоса. Язык их походил на каданский – который Рамиро в детстве не очень-то давался. А жаль: разговор явно идет о госте – или пленнике? И не разобрать. Впрочем, нет, Откуда здесь каданский. Надорленг, вот как это называется. В Надорском лесу властвует Лесной герцог, говорил вечером у костра Ларс Ренкваха, потомок беглых мятежников, и изъясняется этот вельможа на надорленге. Ларс с десяток слов на этом наречии узнал от прабабки, по пьяни как-то даже пытался Рамиро научить – вот только давно это было… Янг рэйвен – это он, Рамиро, так называла его старуха Элиса. Великана, судя по всему, зовут Эгмонтом, почтенного старца – Джеральдом, остальные – Льюис и Эйвон. А что такое аллоу ту ремэйн? И фру авэй?…
***
– Ражбаловал ты мальшишек, Эхмонт, – проворчал дед. – Што ни волокут в пешшеру – всё добыча…
– Ну а что ж это еще, дедушка? – возразил Лесной герцог.
– С каких это пор в Окделл-Хоуле ужинают воронятиной? – ехидно осведомился драгоценный папочка, и еще выше задрал нос.
– Твой младший завтра закатную тварь приволочет – ее тоже оставишь? – подхватил дорогой и любимый тесть: кто-кто, а этот ни разу не упустил случая поддакнуть задушевному другу Эйвону!
– А что, и оставлю! – огрызнулся Эгмонт, помянув про себя закатных кошек и черных, и рыжих. – Чего бы и не оставить, если научится дом сторожить! И вообще, это не тварь, это человек. Которому кроме Надорского леса деваться некуда.
– Ох, и добрый ты, внучек, сил нет, – проскрипел дед, и разгладил усы. – Этак тебе ворона на нос нахадит – а ты и облишешься!
Тьфу, Леворукий и полосатые кошки, у каждой шестнадцать котят под пузом! Сколько можно, когда это старичьё наконец оставит его в покое?! Десять лет правит Эгмонт Окделл-Хоулом и Лесом – пора бы уже с этим и свыкнуться! А то как отвечать за всех – так Эгмонт Лесной герцог, а как решать и приказы отдавать – так непременно дед или папаша священным долгом считают влезть со своим особым мнением! Ну их всех в Утоплый замок. Может, Эгмонт всю жизнь мечтал поймать и приволочь в пещеру настоящего Алву – вот только не получилось, да еще предки подгадили, Эгмонтом назвали, а чтобы пророчество сбылось, нужен Алан… Ладно, не ему, так сыну привалила удача.
– Да не ворона, дедушка. Просто снега и льда в лесу хватает, и за Чертой всякой гадости достаточно. А в Надоре пусть будет тепло. Для всех, кто сумел сюда добраться.
Топот в коридоре, перебранка, крик – отпихивая Ричи и Реджа, которые пытаются его удержать, в пещеру стрелой влетает младший, самый бедовый сын: «Не дам Мири выкидывать! Он – моя добыча!».
– Да твоя, твоя! Никто не трогает – только сам его учи всему, и сам выхаживай!
– Эгмонт!!
– Что, папочка?! Так будет. Я сказал.
Невидимая толстая витая струна натягивается до предела – и рассыпается ржавчиной.

…Теперь, когда участь Рамиро решена, и он официально принят в Окделл-Хоуле, юный виконт Лар напропалую хвастается перед всем кланом своей добычей, своей, как выражаются Рич и Реджи, ручной вороной. От всяких разных Окделлов – серых или голубых глаз, русых, белокурых и рыжих волос, серых и бурых одежд из меха, шерсти и кожи – у Рамиро уже рябит в глазах. Кажется, все обитатели огромной пещеры перебывали тут, и каждый оглядывал маркиза Алвасете самым внимательным образом, щурил глаза, качал головой, цокал языком, и непременно выражал свое ценное мнение – которого Рамиро всё равно понять не мог, а Алан сплошь и рядом переводить не хотел, отмахивался: «Это быть лучше, чтобы они иметь зависть молча!».
А потом… Было это ранним-ранним утром, насколько Рамиро мог вычислить – в пещере из-за отсутствия окон и постоянного полумрака он то и дело путался во времени. Он проснулся оттого, что кто-то задел его ноги, протискиваясь по узкому проходу мимо широченной, как плот на Рассанне, кровати, где «янг рейвен» спал вместе с братцами Окделлами под ворохом меховых одеял. Маркиз Алвасете открыл глаза, поморгал. И увидел – её. Куртка с капюшоном, кожаные штаны, мягкие сапожки – так в Окделл-Хоуле одевались все, без различия пола и возраста. Толстая светлая коса, схваченная кожаным шнурком. Маленький арбалет висит за спиной. На Аланову «добычу» взглянула быстро, искоса – а симпатичная, на свой, надорский лад! И отвернулась. Присела на кровать, стянула торопливо сапожки, влезла на постель, переступила через сладко посапывавшего Реджа – тот и не шелохнулся. Припала на колени возле Рича, за плечо его трогает:
– Рич… Ричи… ауэйк, пли-из… Ю толд ми…
Сонный Рич отмахивается, шипит: «Го авэй, Бесс, итс ту ёарли, айм слипинг…»
– Нот ёарли… Ю промист, Ричи… Ну, Ричи… Ричи-Ричи-Ричи-Рич! – тормошит, щекочет, треплет по волосам, почесывает спину. – Ри-ичард!
Бесполезно. Ричард, граф Горик, желает спать – и будет спать, что бы и кто бы ни говорил. А когда захочет – пойдет на охоту. И даже возьмет с собой сестренку – если она перестанет вредничать. Всё это Ричард, откинув одеяло и приподнявшись на локте, объясняет таким выразительным шепотом, такую состроив физиономию, и так отчеканивая каждое слово, что понимает не только Бесс, но и Рамиро. И девочка обиженно отворачивается. «Ну и подумаешь!» – написано на ее лице.
Глаза их встретились. Она смотрит на кэналлийца с явным любопытством. Потом, осторожно перебравшись через спящих Реджи и Алана, усаживается рядом. «Рейвен, – шепчет, – Алва…»
К вашим услугам, эрэа Бесс. Нет, вы меня вовсе не разбудили. Нет, я не святой Рокэ, а всего лишь его далекий потомок. И почему бы не поговорить, только тихо?
Вот чего Рамиро никак не ожидал, так это что она вдруг быстро скинет с себя почти всё, оставшись в короткой рубахе и штанах из грубого холста, слегка толкнет его в бок: «Мув, плиз!» –и будто ящерка, нырнет под одеяло, уляжется рядом, положив голову «рейвену» на плечо. Маленькая, гибкая, теплая. Кончик косы оказался у Рамиро под самым носом, щекочется, пахнет хвоей, пушистый, его так и хочется взять в ладони и внюхаться как следует – но Рамиро не решается. Неприлично.
А ей – прилично? Она, судя по всему, об этом и не задумывается. Движения ее, когда лезла под одеяло, были уверенными, лицо – спокойным, и волновало Бесс разве только то, как бы ненароком не разбудить Реджи и Алана. То есть, для нее вот так лежать рядом с братом – дело вполне обычное и никем не порицаемое. С братом. А с кем-нибудь другим – тоже? Кто знает, какие тут правила, в Окделл-Хоуле. Во всяком случае, сама Бесс не усматривает в ситуации ничего такого, что повергло бы в шок придворных дам или почтенных горожанок. Не кокетничает, не заигрывает. Чиста и невинна, как породившая ее природа. Нужна ли мораль лесной птице, белке или ручью? Значит, и ему надлежит вести себя так же.
– Я Бесс Окделл, – шепчет она, – а ты Рамиро? – Он молча кивает.
– Братец Ричи, братец Реджи, братец Алли – показывает девочка рукой на спящих, – а ты быть братец Мири, оки?
Он кивает снова. «Оки», судя по всему, значит «хорошо, согласен», надо запомнить.
– Ты приходить из-за Черты – как там человеки жить, ты рассказ?
Конечно, с удовольствием…
Они шепчутся, прижавшись друг к другу. Ему поначалу неловко: он за годы в Легионе почти начисто забыл, как это – иметь дело с людьми не своего пола, – трактирщицы и потаскухи не в счет. Но с Бесс оказывается неожиданно легко и просто. Маркиз рад обнаружить в ней острый и пытливый, не девичий ум. Юную герцогиню интересует всё: от нарядов талигских дам и топографии Альвеары до устройства пистолетов и способа изготовления пороха. И схватывает она всё на лету. А братца Мири в свою очередь щедро снабжает ценными сведениями о том, кто есть кто и как всё принято и устроено в Окделл-Хоуле и вообще в Лесу. Заодно учит по ходу дела надорленгу, а он ее – кэналлийскому.
Время летит незаметно, пока не просыпается, повинуясь зову природы, Алан, и, выяснив опытным путем, что уже вот-вот рассветет, а значит, пора на охоту, будит Реджинальда. Сперва вдвоем, а потом втроем с Бесс они принимаются немилосердно расталкивать, тормошить и щекотать Ричарда. Наконец и он поднимается, шипит и ворчит, но видно, что больше для порядка, показать, кто тут старший и кого надо слушаться…
Вечером, вернувшись с охоты, Бесс, продрогшая и промокшая, забежала похвастать собственноручно подстреленным зайцем и поделиться новостью: над трактом летала большущая железная птица – Бесс с братьями сама ее видела! Они сегодня далеко забрались в поисках добычи – чуть не к самой Черте! Черная птица, вроде, как ворон – а крылья как у стрекозы! (Не меня ли ищут? – внутренне подбирается Рамиро. – Да нет, вряд ли, много чести легионеру. Хотя, зная характер соберано…»).
– Это винтокрыл, Бесс. Как думаешь, летчики вас заметили?
– Нет, я думать, нет. Они только лететь с тракт в лес – и тут дождь, ветер, очень сильный, почти ломать им крылья, они пробовать, пробовать – и обратно лететь!..

Винтокрыл тяжело плюхнулся возле восточной стены Коннерштальской крепости на вытоптанную, покрытую кое-где остатками темно-желтой травы, лужайку, где летом обыкновенно паслись гарнизонные коняги, – из-под шасси брызнула густая жирная коричневая грязь. Патрисьо Муэртес вылез из кабины, ругаясь сквозь зубы. Следом выкарабкался Хоакин Альмейда. Капитану выть хотелось от бессилия. Брата в лесу, конечно, не было. Только обглоданные останки лошади возле дороги нашлись, в потертой сбруе, волками погрызенной. И обглоданные волчьи скелеты. Рамиро дрался, как настоящий Алва! Но против стаи в одиночку никому не выстоять… Легионеры и солдаты не лгали: огромная груда камней поперек тракта и в самом деле навалена, и сапоги Гауптвахта точно в описанном месте из-под нее торчат. Скала, похожая на сидящего гиганта, тоже в наличии. И этот ветер с дождем и грозой налетел именно тогда, когда Хорхе направил машину в сторону от тракта! Вылетели из леса – погода более-менее нормальная… Попытаться еще раз? Топлива в обрез, только чтобы дотянуть до базы. Альбрехт Ноймар всё подтвердил. И копию наградного листа показал. И приказ. Печать соберано, подпись его же. Ни за что, ни про что. Просто за ызаржью свою соберанью породу! И соберано свое получит. Рано или поздно. Пусть прячется хоть в Кэналлоа, хоть в Торке. Хоть в Надорском лесу. Такое прощать – нельзя. Нельзя, чтобы Рамиро, неотомщенный, до скончания века бродил по лесу полуразвалившимся выходцем.
– Ну что, дор Хоакин, теперь вы убедились?
– Более чем.
– И что будем делать, господин маршал?
– То, что клялись делать, когда приносили присягу. Служить Талигу.
– Именно. Служить Талигу. Но не дору Родриго!
– Талигу, а не дору Родриго, – кивнул Альмейда.
– Пароль – «Служим Талигу!», отзыв – «А не дору Родриго!», – прекрасно! И в случае чего легко отговориться, – хищно улыбнулся Карлос Оллар. – Иерро, Хорхе, Арлио! Нужно передать это всем нашим, и поскорее!..
«Служим Талигу, а не дору Родриго!» – пароль летит из полка в полк, с линеала на эсминец, из эскадрильи в эскадрилью, на крыльях «ястребков», под банками шлюпок, в планшетах у ординарцев, его шепчут на ухо самым близким, надежным, проверенным друзьям, шире и шире, дальше и дальше: готовьтесь, вот-вот, уже скоро, победа будет за нами, ибо дело наше правое!
***
– «Талигу, а не дор-ру Р-родриго»! Карр-рьяр-ра! – крупный ворон, нарезав не менее четырех кругов по залу башни – ветер от крыльев взъерошил кошкам шерсть, – уселся наконец на спинку кресла и принялся яростно чиститься, возмущенно покаркивая.
– Мрр… Хорр-рошо, хоть Талигу, а не великой Талигойе, дорр-р Алварр-рро! – промурлыкал, отвлекшись от вылизывания задней лапы, рыжий пушистый котище.
– И, судя по тому, что мне известно, ваш потомок, дор Алваро, как нельзя более этого заслуживает! – высоко, под самым потолком, воздух рассекли тугие чаячьи крылья, белая птица спикировала на подушки у камина, оборачиваясь на лету черноволосым моряком.
– Объяснитесь! – вскинул бровь Алваро Алва, приняв человеческий облик.
– Что ж, слушайте!..
– Ну, Ринальди, что вы на это скажете? – еле сдерживая клокочущее в горле гневное карканье, произнес соберано Алваро, когда Ротгер закончил рассказ.
– Мрр… Мрр… – кот встал, потянулся и уселся, обвив себя пышным хвостом с белым кончиком. – Скажу, что Р-ротгеру р-расс-ссказали чис-стую пр-равду… И что пр-р-орочес-с-ства ис-с-полняютс-ся!
– Доисполняются, чувствую: до второй Изломной Смуты! – каркнул соберано. – при всём моем почтении к Абвениям…
– Но, собер-р-рано, – проурчал кот, намывая лапу как ни в чем не бывало, – вам же никто не меш-ш-шает… мрр… пр-рос-с-ледить, чтобы обош-ш-лос-сь без непоправимых потер-р-рь…
– Сделаю всё, что в моих силах, – кивнул ворон, – можете не сомневаться. За младшим сыном принца Карлоса следит непутевейший из моих отпрысков – уж с этим-то он как-нибудь справится, после всех моих трудов по его воспитанию! А мы с Долорес проследим, чтобы ничего не случилось со старшими детьми принца. Впрочем, думаю, будет лучше, если я подстрахую Рокэ…
– Вам виднее, монсеньер первый маршал, – вставил Ротгер. – А я пригляжу за дором Алонсо, а заодно и за дором Хорхе, а не то так Жермона попрошу.
– Пр-рекрр-рас-с-но, – мурлыкнул рыжий, – а кто будет следить за Гудр-рун?
– За маленькой дриксенкой? Тут я пас, – покачал головой Бешеный, – и Рамон тоже: в столицу нам фарватер закрыт, от моря далеко… Вот разве что Олафа привлечь – он тоже дрикс, вот и пойдет в кильватере у девчонки…

– Эр Джезас, мне страшно! – Клотильда Аррохадо, урожденная фок Штарквинд, сидя на кровати, покрытой старым шерстяным бордовым одеялом, комкала в руках газовый шарф.
– Отчего, дора Тильда? – склонился к ней рэй Суавес. – Опять соседи? Неймется им! Мария?
– Да, Мари. И Жанна. Приставали ко мне на улице: а на чьи деньги я еду покупаю, чем зарабатываю, а с кем живу? А вчера, пока я ходила на рынок, кто-то залез в окно, всё перевернул…
– Что-то украли, дора Тильда?
– Вроде бы нет. Вот только цветы из горшков выдернули, землю рассыпали, и шкатулку разломали, вытряхнули нитки… и мамину Эсператию. Топтали ее, рвали…
– Значит, вернее всего, лезли не столько воровать, сколько пакостить! Каррьяра.
– Везде начиналось с этого, вы же помните, эр Джезас. У Мари муж в Разведке и безопасности, она при каждом удобном случае этим хвастается.
– Каррьяра. Хуанины детки, не иначе. Головы поотрываю. Ихос де гатта. Что Эсператия-то им сделала?
– Эр Джезас, она – дриксенская, – шепотом проговорила Клотильда. – Смотрите!
Принесла несчастную книгу – измазана, истоптана, половина страниц повырвана, а на первой грязным пальцем выведено: «Дриксова шлюха!». Детки резвились. Но детки – что собаки, кидаются на того, на кого взрослые укажут – явно или нет. И теперь вслед за детками, как пить дать, жди взрослых гостей. Ладно, если только соседей, а не полицию или, того хлеще, Разведку. По законам военного времени… Был бы Хесус один – пришиб бы к котам парочку дебилов, остальные бы заткнулись. Но он не один. Значит, снова бежать. Ничего. Они привыкли. Даст Анэм, осталось недолго.
– Да, уедем. Только куда?
– В Альвеару, дора Тильда. Большой город, легче затеряться. И вообще, лучше нам всем быть там. Наймем повозку, возьмем только самое необходимое и самое дорогое. Остальное – на месте. Деньги есть. Я тут возле казарм встретился кое с кем, – и тихо-тихо, губами чуть не в самое ухо влез: «Кто тоже служит Талигу – а не дору Родриго!».
…На другое утро, едва брезжит рассвет, закрытая четырехместная дорожная карета, видавшая виды, но еще крепкая, отъезжает от ворот – скорее, скорее! Клотильда втиснулась в угол, капюшон старенького синего плаща поглубже надвинула, дор Хесус приобнял ее, стараясь согреть. Алваро глядит в окно. И Долорес глядит – только втихаря, из-за краешка шторки, чтобы мать не начала снова нудеть про безопасность и приличия. Толку-то от этих приличий!
Проехали городские ворота. Направо повернули – на север, к столице. Два крупных ворона разом снялись с вековой липы – и полетели им вслед…

А с севера тащилась по разбитым войной торкским дорогам в Альвеару вереница карет, телег, всадников – камеристки, гувернантки, служанки, охрана, платья, белье, припасы и всё, что к выходящим замуж принцессам прилагается. В середине поезда ехала, по-утиному переваливаясь на колдобинах, скрипя надсадно рессорами, большая шестиместная карета с выписанными на дверцах лебедями.
***
Хорошая карета, крепкая, и просторная, есть где повернуться, особенно если вас только двое, и даже спать в ней можно. Эрэа Марта именно этим и занята большую часть времени. Только вид делает, будто читает Эсператию. И прекрасно. Пока она спит, можно делать что хочешь, если тихо. С куклой, к примеру, играть. Кукла маленькая, с ладонь, в кармане припрятана. Ее зовут Эльза. Она умеет спать, то есть закрывать глаза. Эреа Марта, как ее видит, шипит, как игристое вино, когда его открывают на балу: «Принцесса, ведите себя соответственно возрасту!». А Гудрун хочется поиграть, хоть еще немного: ведь в Альвеаре уже не получится – там, наверное, вокруг будет столько народу, что не утаишься! Разве что ночью, когда все уснут…
Маленькая принцесса осторожно достает куклу, одергивает ей темно-синее атласное платьице с белыми кружевами, приглаживает белокурые волосы – кукла похожа на саму Гудрун.
– Смотри, Эльза, – шепотом, одними губами говорит девочка, – опять дождик пошел…
И вправду, пошел. Не дождь, так, морось. Но все равно стекло в окошке кареты покрывается мелкими прозрачными точечками. И точечки эти, если чуть отодвинуться и хорошенько вглядеться, складываются в лицо. Похоже на… на святого Олафа, мраморного, который в дворцовой часовне.

Рука почти зажила, силы вернулись, и Рамиро день ото дня всё более осваивался в Окделл-Хоуле. Помогал на кухне с готовкой, и с уборкой, а что такого, в Легионе тоже не водилось ни кухарок, ни горничных! Учился языку – слово за словом, фраза за фразой, в болтовне с Аланом, Бесс, Реджи и их младшей сестрицей, девятилетней Юсси, Юджинией; даже Ричи потихоньку оттаял и всё чаще снисходил до бесед с «ручной вороной» – ему же тоже любопытно, как живут люди за Чертой! Оказалось, что «рейвен» – это «ворон». Когда охота бывала удачной, ходили всей компанией кормить свежими потрохами священных воронов – большущие черные с лиловым отливом, атласно лоснящиеся, до кошек довольные птицы числом шестнадцать обитали в сосновой рощице неподалеку, людей не боялись абсолютно, а братцев Окделлов, главных кормильцев, отличали особо, узнавали издалека и приветствовали радостным карканьем. К Рамиро сразу две увесистые пташки уселись на плечи – рейвенс ту рейвен, сказал Рич, – и пощипывали за уши острыми клювами, требуя угощения и ласки.
Познакомился «рейвен» поближе и с прочими Окделлами – нормальные оказались люди. И прабабка Эдит – долговязая и худая, под стать своему супругу, тану Джеральду, сурового вида старуха, в свои девяносто пять еще вовсю ходившая на охоту, только не очень далеко. И бабка Дженни, эрэа Дженнифер, достопочтенная супруга тана Эйвона, и герцогиня Мирабелла, рослая, статная и смешливая, с толстыми светло-русыми косами до колен. Эта правила своим пещерным герцогством – кухней, скотным двором, кузницей, мельницей и прочим хозяйством – будто играючи, добиваясь своего ласковыми, полушутливыми просьбами, брошенными мимоходом замечаниями, что неплохо бы сделать то-то и то-то – и это неизменно оказывалось выполнено точно в срок. Казалось, надорцам доставляло удовольствие не только сделать трудную, но необходимую работу, но и при этом порадовать «эрэа Миру». А она обращалась со всеми своими подданными как с равными. Ну, или почти равными. Не то что соберано – тот, помнится, взглядом так к месту и примораживал. Бояться его было естественнее всего, вспоминал Рамиро, ненавидеть – легко, а вот улыбнуться государю – ну нет, на это разве одна только Эстрелья Гисаль и способна, ну да на то она и актриса, навыки отработаны.
А вот эреа Мире улыбались, и она улыбалась в ответ. В Окделл-Хоуле люди вообще, насколько Рамиро мог наблюдать, часто улыбались и смеялись. Даже сам тан Эгмонт. Этот смотрел на Рамиро… ну вот как Ликург смотрел, только что у гайифца к симпатии и сочувствию все же примешано было вожделение, а у надорца – нет.
И тан неизменно спокойно глядел, как Бесс льнет к «братцу Мири». А девочка всё просила: расскажи про Кэналлоа, про Торку, про старую столицу, и как с холтийцами дрался, расскажи!
И Рамиро рассказывал – все, что вспоминалось. Это было ново, чувствовать себя старшим, а не младшим братом.
Даже пытался подбирать на грубо сделанной лютне кэналлийские и надорские песенки. И в конце концов что-то даже начало получаться. А Бесс и Алан подпевали, смешно перевирая кэналлийские слова. Как-то за этим занятием их застали старый герцог Джеральд и эрэа Мирабелла. Стояли в дверном проеме, слушали – трое певцов, увлекшись, не заметили их. Наконец Джеральд насмешливо проворчал:
– Гляди, Белла, как талигский ворон по-нашему каркать учится!
Бесс ойкнула, Алан подскочил, песня смолкла.
– Ну, что испугались? Давайте дальше, – добродушно усмехнулась герцогиня и поправила косы. – Ведь хорошо же!
Обернулась к Джеральду: «Дед, ну какой из него ворон? Да скворец он еще! Вон какая славная птичка, певчая, веселая!»
Подошла, тихо, как кошка, ступая в мягких кожаных сапожках – и в макушку Рамиро чмокнула. «Скворчик ты мой, – сказала, – птенчик, сыночек!».
Ржавая струна в воздухе дзыгнула недовольно, натянулась – и лопнула.

– Это есть быть невозможно, эр Хоакин! Просто потому, что быть совсем невозможно!
– Я бы очень хотел, чтобы это было так, дор Теодоро, но я сам летел тем бортом и остался жив лишь милостью Анэма, благосклонностью коего явно не обделен мой пилот.
Гонсало, скрючившись в три погибели, сидит на полу в потайном ходе. Ну и проход сделал Аттини – не пройти, не повернуться! Зато отверстий проделано целых два: можно либо нормально смотреть и худо-бедно слушать, либо – наоборот. И маленький герцог попеременно слушает и смотрит.
Генерал Теодор фок Варзов – начальник главного управления военного бюджета и финансирования, уф, сразу и не выговоришь! – внимательно читает и перечитывает, рассматривает, вертит в руках бумаги, которые дал ему дор Хоакин. Наконец поворачивается к маршалу авиации – и на лице у него написаны растерянность и недоумение.
– Их интересовала финансовая документация? Но, эр Хоакин, я вообще не припомню, чтобы отправлял подобную комиссию! Тогда как если в таковой возникла бы надобность, ее должен был бы посылать именно я. Я, эр Хоакин! А не супрем!
– Мне это тоже показалось весьма странным, дор Теодоро, – хмурится кэналлиец. – С какой стати Инголс взял на себя ваши полномочия – ему своих мало?
– А главное, этот карт-бланш…
– Если допустить, что именно ради карт-бланша и затевалась комиссия, как пирог ради начинки, – начал авиатор, – то…
– То – все-таки: почему прикрытием послужил Инголс? А не я?
– Либо господин барон что-то проведал и решил выслужиться перед соберано…
– Это есть маловероятно, эр Хоакин, – фок Варзов с сомнением качает головой. – Эр Якоб для этого слишком умен и осторожен!
– Тогда… возможно, проведал кто-то другой, – скалится маршал, – И решил, опять же, выслужиться перед соберано – либо подставить под удар Инголса, это уж как получится.
– А… государь?..
– А государю, сдается мне, было всё равно: вы, Инголс или сам Леворукий. Но дор Хорхе и дор Алонсо ни в чем не виновны, за это поручусь!
– В любом случае, я поговорю с эром Якобом… разумеется, со всей осторожностью… Но если то, что вы, эр Хоакин, говорите… Что государю – всё равно, лишь бы… Что нам тогда остается?
– Разумеется, продолжать выполнять свой долг, дор Теодоро. Служить Талигу. Короли приходят и уходят – Талиг остается.

Ну, наконец-то, отцеремонились! Наигрался соберано в куклы. А она и вправду похожа была на куклу, эта принцесса Гудрун: платье пышное, со шлейфом и десятком нижних юбок, синее с черным кружевом, кружева шелковые, блестят, как у Герцога перья, и платье атласное блестит. Косички светлые, глаза голубые – тьфу, отворотясь не налюбуешься, как нянька Кончита говорит. Эр Эдвард перед соберано уж так распинался, какая у Гонсалито невеста красивая… А, да что он понимает, эр Эдвард! Красиво – это когда глаза черные, и косы черные, до колен, каждая в руку толщиной, как у доры Эстрельи. Ну да красота для принцессы не главное: папито говорит, вполне достаточно, если Гонсало с этой дриксенкой сумеет подружиться, вот как сам папито со своей Хельгой, тогда вполне можно жить, ради блага Талига, чтоб его, это благо, коты обсикали! Подружиться – это бы неплохо. Потому что с другом-человеком можно разговаривать. С Герцогом и котами, конечно, тоже можно – но всё же не то: они ни в книгах ничего не понимают, ни как в корабли играть… Интересно, девчонку можно научить хотя бы азам тактики? Впрочем, вот дора Мариса же научилась на «ястребке» летать! Но для начала с Гудрун этой хотя бы поговорить надо – то есть без взрослых, по-настоящему. А ей на церемонии тоже было скучно, Гонсало видел, значит, дело не безнадежно. И смотрела дриксенка на него втихаря с явным интересом! Однако же ходы потайные принцеске показывать пока что не след… Ходы. Кстати, не слазить ли еще раз к тайной комнатке, где эр Эдвард лебезил перед герцогом? Не найдется ли там еще что-нибудь интересное в мусорной корзине?
***
– Дорогой герцог, смею полагать, наши дела…
– …Были как никогда близки к провалу, любезный граф.
Ух ты! Вот повезло-то! Гонсало жадно приникает ухом к дырке. Тсс!
– Но, дорогой герцог, – мнется эр Эдвард, как двоечник перед ментором, – не мог же я предугадать…
– Знаете, мой дед часто повторял: успеха добивается тот, кто умеет управлять случайностями.
– Или хотя бы обратить их себе на пользу! – подхватывает Мейн, как дамская собачонка тряпичный мячик.
– Разумно, – снисходительно роняет герцог. – И на сей раз, похоже, случайность сыграла нам на руку.
Голосок у него – можно посреди лета на солнышке мороженое стряпать!
– Вы знаете, что Варзов после душеполезной беседы с дором Хоакином, как и собирался, отправился прямиком к Инголсу? – продолжает невидимый собеседник графа.
– Нет, эр Рейнхард! И что же барон?
– То, чего и следовало ожидать, эр Эдвард: сказал эру Теодору чистую правду – что ничего ни о какой комиссии знать не знает. Однако же сообразил, что неплохо бы сомнительное дело свалить на кого-нибудь. Призвал рэя Кальперадо и второго… как бишь его… ах, да, Манро, а те, выпучив глаза от усердия, со священным трепетом положили на стол эра Якоба и приказы соберано, и командировочные удостоверения, и распоряжение о выдаче командировочных из личных средств соберано. За подписями и печатями. С грифом «совершенно секретно», каковой наш дорогой Штефан отважился добавить от себя!
– И не напрасно! – будь у эра Эдварда хвост, так он бы им изо всех сил вилял.
– Разумеется, любезный друг. Все мои идеи до сих пор срабатывали – пусть и не всегда в точности так, как значилось в наших планах. Теперь не исключено, что соберано кроме альмиранте и маршала авиации лишился военного финансиста и супрема.
– И это прекрасно!
– Да, неплохо. Однако несколько хуже то, что Инголс и Варзов замечательно спелись с Альмейдой. Не исключено, что теперь это трио попытается стать квартетом… или же влиться в хор… армейский ансамбль, который великолепнейшим образом поет марш «Служим Талигу»…
– О да, дорогой герцог! «Служим Талигу, а не дору Родриго!», – личный секретарь соберано только что не подвизгивает, – о, Савиньяки-младшие никогда не научатся говорить достаточно тихо! Но вы же сами говорите, что это неплохо!
– Не торопитесь, граф: вы не дослушали. То, что ряды мятежников ширятся – превосходно. Но то, что супрем зол как Леворукий и перепуган как Эрнани – совсем нехорошо. А еще хуже то, что он теперь горит желанием во всем разобраться. И те же чувства испытывают фок Варзов, Хоакин Альмейда, а в скором времени, не исключено, будет испытывать и принц Оллар. Больше собак – больше вероятности, что хоть одна да возьмет след.
– Но… Но тогда, дорогой герцог, нельзя ли сделать так, чтобы свора кинулась за другой дичью?
– Именно. Подбросим собакам – котенка. Даже парочку. И, если будет на то воля Создателя, то тигры сцепятся… Как думаете, граф, не захочет ли на днях маленький герцог показать своей нареченной невесте достопримечательности столицы?..
Естественно, захочет – попробовал бы Гонсало не захотеть… Ладно, кто предупрежден, тот вооружен, как в книжке написано!

Большое спасибо за продолжение.
Гнусные интриганы задумали пожертвовать детишками?  >:(

Вздумали, да. Только лотки им кошачьи на чистку, а не Гудрун с Гонсало!

Ну так и есть! С утра пораньше обрадовал его величество: говорит, после занятий, Аугусто, берете карету и везете Гонсало с Гудрун кататься по Альвеаре. Даже не спросил, а хочет ли Гонсало кататься? А Гудрун? Будто Гонсало и принцесса не люди и вообще не живые, а куклы: куда захотел, туда схватил за ногу и поволок. Будьте, говорит, к двум пополудни готовы.
Ладно. Будем. Вот только вместо самостоятельной работы сбегаем по-быстрому в собераний кабинет и провернем одно дельце.
Накануне Гонсало сидел в потайном ходе за стеной этого самого кабинета и слушал, как эр Эдвард закатным котиком мурлычет государю соболезнования: мол, прошу прощения, выполнить ваше приказание и доставить спутавшегося с дриксами маркиза Алвасете во дворец для конфиденциальной беседы не представляется возможным: застрелен маркиз при попытке к бегству – в Кадану направлялся, не иначе. А перед тем любовника своего пристрелил, молодого Ноймара. А соберано секретарю: мол, гибель капитана Веласкеса не касается царствующего дома. И лицо у государя стало – как у чугунного святого Рокэ. Всё, говорит, с этим покончено. Ну вот надо же соберано быть таким дураком!
Выждать, пока государь выйдет из кабинета. Тихонько выбраться из потайного лаза. Кинжальчиком темно-синюю бархатную обивку на кресле – рраз! И на другом, куда обычно эр Эдвард, ешь его кошки, садится, – рраз! А в прорезы – чернил, да не из чернильницы, а из бутылька в шкафу, чтобы не сразу просек соберано. Как он сам говорит, раз голова не понимает – может, дойдет хоть через задницу!..
…Карета катит неспешно – Санто-Рокский… Валмонский… а это, похоже, Октавианский рынок – так, чуть по касательной зацепили, а жаль, там должно быть интересно… а это Найерелла… и набережная Сент-Робер… Эрэа Марта и дор Аугусто сидят против хода кареты и чинно беседуют о погоде, книгах и музыке – ментор с гувернанткой нашли друг друга. А Гонсало ментор сказал: занимайте принцессу, ваша светлость, расскажите ей про Талиг и про столицу, кстати и проверим, как вы усвоили землеописание и правила светской беседы. Ну и правильно: Гонсало с Гудрун из закрытой кареты всё равно деться некуда, а рядом с обеих сторон скачут по двое гвардейцев и сзади – дор Франсиско Бадильо.
Смеркается. Сейчас рано темнеет, а в Эйнрехте, Гудрун говорит, еще раньше. И холодно, даже в теплой одежде и сапогах. Ничего, сейчас, наверное, уже будем возвращаться, во дворце ужин скоро, через полчаса – Гонсало щелкает крышкой часов – в свете уличного фонаря эмалевый ворон как будто ехидно усмехается, не хуже самого соберано. Домой… ага, кошки с две! В Санто-Рокэ поехали. Тоже вроде как достопримечательность… Но там сейчас уже никого нет… Та-ак, понятно. Маленький герцог нащупывает в кармане кинжальчик, в другом – отмычку, готовясь дорого продать свою жизнь.
Обогнув фонтан, на который уныло любуются чугунный святой Рокэ и его ворон, карета сворачивает на уже опустевшую боковую аллею, потом – на другую, поуже, где охрана вынуждена приотстать, иначе не поместиться, щелкает кнут, вороная четверка переходит на крупную рысь, слышно, как кто-то из гвардейцев снаружи орет на кучера: куда, квальдэто, какого Леворукого?! Быстрей, быстрей – и тут спереди и сзади грохочут выстрелы! Карета встает – дверка аккурат напротив старого дуба. Слышно, как кто-то отчаянно бранится и стонет, кони бьются в постромках и испуганно ржут. Дор Аугусто, скинув плащ и на ходу пытаясь выдернуть из ножен шпагу, вылезает наружу. Началось, так и растак их пешим этапом через шестнадцать кактусов, как говорил Лукас Ройя. «Ложись!» – Гонсало соскальзывает на пол сам и стаскивает за собой Гудрун. Вовремя! Эрэа Марта выглянула было в окно – и повалилась, прямо на мальчика и девочку, даже ойкнуть не успела, за шиворот Гонсало льется что-то противное, горячее, липкое, Гудрун тихо всхлипывает. Да тихо ты! На миг в карете становится темнее – кто-то проскакал мимо, заслонив свет. «На, получи! Котов тебе…! Крысью мать! Измена! Служим Талигу – а не дору Родриго!». Выстрел. Кони рванули, не разбирая дороги – карета летит, раскачиваясь и подпрыгивая на камнях и корнях, Гонсало, чтобы не так было страшно, ругается сквозь зубы, как научили Лукас и Ренкваха, Гудрун вцепилась в его руку – не оторвать...
Каррьяра! Шпиль от Утоплого замка им всем в задницы! Ось, похоже сломалась. Задняя. И впереди хрустнуло. Карета накренилась и рухнула набок – теперь Гудрун и Гонсало лежали на сложившейся, как тряпичная кукла, эрэа Марте, даже не очень ушиблись, бедняга гувернантка и после смерти послужила своей госпоже, смягчила удар. Цокот копыт понемногу затих вдали. Понятно. Поворотный шкворень хряпнулся, дядюшка Рафаэль, дворцовый каретник, рассказывал, как это бывает… А она была мертвая, ну да, совсем мертвая, эрэа Марта, не шевелилась, не дышала, и вместо лица у нее была страшная уродливая маска, какую и на Осенний-то Излом не всякий решится напялить на себя. Гудрун дрожала и беззвучно плакала, и одной рукой держалась за руку Гонсало, а другой – за карман своего платьица. Девчонка, что с нее взять…
– Ну, что, так и будем реветь, ваше высочество?
– А что нам делать?
Полезла в карман, вытащила куклу, в шерстяной лоскут замотанную, развернула осторожно:
– Эльза! Эльзхен, майне херцхен! Не разбилась!
Кто о чем… Так, а у нас..? Слава кисонькам, кинжал на месте. А отмычка?! Ну, ну… Вот, нашлась, порядок. Ну что, принцесса, давай вылезать. Так, а не прихватить ли плащ эра Августа, и с эрэа Марты тоже стащить – ей-то ведь уже ничего не надо, бедолаге… Чего? Ждать тут? Нас должны найти? Должны-то, по идее, должны, а ты уверена, что первым нас найдет дор Франсиско – а не те, другие? Кто они были? Да есть тут, во дворце парочка ызаргов. Потом расскажу. Сейчас надо бы убраться отсюда подальше и где-нибудь ночь пересидеть…

Молодец мальчишка, спасет и себя и "невесту".

…Холодно, сыро, темнеет, дождь накрапывает. В трофейные плащи закутались, свернув их вдвое – одни глаза видать. Но всё равно холодно и мокро. Тропинка скользкая, Гудрун уже дважды шлепнулась, и попу отбила, и коленку, чуть не расколотила свою Эльзу драгоценную. Однако же топает молча, и руку жениха не выпускает. А куда ей деваться-то!
Ничего. Выберемся. Ведь выбрался же святой Рокэ из этой своей дыры! А тут не Лабиринт, а просто город, и даже не ночь, а просто поздний вечер. И впереди свет фонарей.
Ограда. За ней видны фонари, да не в два ряда, а во все четыре, а то и больше! И слышен плеск воды. Та-ак. Похоже, ваше высочество, мы вышли к Найерелле. Через заборы лазить умеешь? Нет? Плохо. Я, впрочем, тоже не очень по этому предмету, случая не было. Значит, придется учиться по ходу дела. Давай, вот, залезай на пенек, оттуда будет легче, давай сюда плащ, а юбки подоткни… Давай, пока никого нет поблизости!..
Кое-как перелезли – и какой кошатник эти девчачьи юбки выдумал? Пошли. Шевели ногами – а то задрогнешь совсем! Надо согреться. И поесть. Гонсало слыхал, кое-где харчевни всю ночь открыты. Только деньги нужны. А денег нет. И у Гудрун тоже. Маленьким деньги не положены, девчонкам тем более. А без еды загнемся, чего доброго. Во дворец не пойдешь, даже если б и знал точно дорогу. И к полицейским дора Армандо тоже – кот их ведает, кому они сейчас служат: Талигу, дору Родриго или вовсе эру Рейнхарду с ледяным голосом?
Алва не воруют. И милостыню не просят. А как тогда? Заработать. Чем именно? Как было написано в той книжке? Помочь какой-нибудь почтенной эрэа кошелку с базара поднести? Вот только где тот базар, да и закрылся он уже… Та-ак… вроде, и в людное место надо выбираться, если хочешь найти еду и ночлег, и на глаза попадаться тоже не очень-то желательно. Вот тут и мозгуй… Ладно, двинули – по ходу что-нибудь придумаем.
Перешли Бонифациев мост. Тут начиналась, судя по табличкам на углах и воротах, улица Святой Матильды Воительницы. На ней народу толклось уже порядочно – однако же, по большей части такого, с которым лучше бы не связываться: не то что заплатят за помощь, а последнее отберут, на мордах написано. Наконец вроде показалось из подворотни то, что надо: пожилая эрэа, на вид почтеннее некуда, низенькая, кругленькая, одета в темное, в руке увесистая корзина – видно, старушка торгует вразнос, булками или рогаликами, вон, обходит девушек, что стоят в подворотнях, плащи у девиц распахнуты, под ними яркие платья, короткие, по колено, а не в пол, как у дам во дворце, – и не холодно им! Дают старушке монетки, а та кого благодарит, а на кого и кошкой шипнет. Ну, что, попытаемся? Откинуть с головы плащ – чтобы лицо было видно, и глаза честные сделать.
– Эрэа, дозвольте вам помочь! Дорого не возьму…
Старуха взглянула сверху вниз на Гонсало, улыбнулась, чуть показав крупные и кривые, как у Пегой кобылы, зубы, потом оглядела Гудрун, присела, бесцеремонно стянула капюшон с принцессиной головы. «Детки, – затарахтела, – бедняжки, откуда ж вы взялись, да такие красивые, да замерзли, да вам же давно спать пора, да идемте ко мне…» – и уже сгребла их обоих за руки, и потянула в подворотню, и только что не облизывается… Но тут, откуда ни возьмись, как налетит ветер и дождь, да как шваркнет бабке чуть ли не полведра воды из канавы прямо в сладкую физиономию, под черный чепец! Обрисовалась в ледяной мороси призрачная фигура мужчины, вроде военного, да толком не разобрать, и к вою ветра примешался тревожный голос: «Бегите!». Бежим, уже бежим, со всех ног, только в ушах свистит, в другую подворотню нырнули, проскочили двор, вылетели на улочку. Встали у стены, отдышались. Осмотрелись. Определились на местности. Морисская улица, значится на табличке. Мориски, дор Аугусто говорил, хорошо сладости всякие делают. И мясо – у них кастрюли еще такие, с чудными крышками, тажины называются, зароют тажин с мясом в угли костра… Вкусно… Тьфу, кошки подворотные, как же есть-то охота… Где еще можно раздобыть хоть талл, если не воровать? Гудрун уже еле идет, ноги заплетаются. Вывеска. Золотом по черному: «Драгоценности Арниоля. Ломбард». Та-ак. Заложить – это же не отдать насовсем! Это, наверное, можно? Часы собераньи, с эмалевым ехидным вороном. За них наверняка много дадут, не только на ужин хватит, но и на комнату с кроватью – ладно уж, на одной как-нибудь ночь переспим вдвоем, не развалимся, и на дорогу на первое время, если вдруг придется из города удирать. Часы золотые. А Гудрун – живая, ее кормить надо.

Туго, плавно и почти бесшумно подается тяжелая, железом обитая дверь, звякает подвесной колокольчик. В глубине небольшого полутемного помещения восседает за ярко освещенным прилавком низкорослый тощий сморщенный, как сушеный абрикос, человечек в черном, с черным окуляром на глазу, – аккуратная круглая лысина, окруженная реденькими рыже-седыми кудерьками, блестит в свете ламп. Услышав звон и шаги, ювелир приподнимается – и, сдвинув на лоб окуляр, выжидающе смотрит на детей. Гонсало, собрав и связав в узелок всю свою решимость, подходит и показывает часы:
– Сколько дадите за это, почтенный Арниоль?
Маленькие, зеленые, как у кота, глазки старого гогана так и вспыхивают при взгляде на эмалевого ворона. Взял часы, повертел, оглядел со всех сторон, открыл крышку, поднес к уху, послушал, как тикают. Нравится ему штука, сразу видно. Только что не облизывается, как кот на сосиску.
– Так сколько, почтеннейший?
А почтеннейший как зашипит: мол, недоумевает он, ничтожный, как столь блистательный отрок мог так низко пасть! Часы-то, мол, непременно ворованные – своих у столь молодых отроков не бывает! Ступайте, говорит, и ведите сюда своего батюшку – я ему сам часы отдам!
На физиономии написано: не отдаст. Нипочем. А кому скажи – не поверят. Детям никогда не верят.
– Отдайте часы, почтеннейший.
– Какие еще часы? Пошел вон, малявка, пока я не вызвал полицию! – и спрятал часы в карман – спокойно и нагло.
– Разрази тебя святой Рокэ, жадина!
– Что?! Да ты…!!
Воздух между детьми и гоганом сгущается, темнеет – и вот уже на затоптанном паркете стоит полупрозрачный, будто из дыма и теней сделанный черноволосый мужчина в старинном мундире, с пистолетами за поясом, со шпагой на черно-белой перевязи. Арниоль взирает на видение, вытаращив глаза и отвесив челюсть.
– Между прочим, почтеннейший, – говорит святой Рокэ – а кто ж еще! – из Рассвета все людские деяния прекрасно видны безо всякого бинокля. И если стремление к наживе как таковое еще можно понять, то наживаться на тех, кто слаб и попал в беду – совершенно непростительно. Так что, во-первых, закройте, наконец, рот – пока туда дриксенский гусь не влетел, а во-вторых, верните мальчику то, что пытались у него похитить. И тогда я, так уж и быть, не поступлю с вами, как с Адгемаром. Ну! Живо!
И пистолет вытащил, в гогана целится. Тот дрожащей рукой часы достал, Гонсало протянул. Схватить, в карман, Гудрун – за руку, и ходу! Благо, ветром дверь настежь распахнуло. Спасибо, святой Рокэ! Бегом, за угол. Сзади вопли – ага, похоже, Арниоль выскочил на улицу и орет, что его ограбили, несчастного из себя строит. Погнался за ними – и ка-ак поскользнется, ка-ак грохнется с размаху носом о мостовую! И птица над ним кружит, огромная, черная. Ворон! А в свете фонаря из дождевой мороси вырисовалась фигура – темный мундир, седые гладко причесанные волосы. «Спасибо, святой Олаф!» – шепчет Гудрун. И ворон садится к Гонсало на плечо – тяжелый! А перья гладкие-гладкие, будто шелковым платком к щеке прикоснулись, у Герцога никогда таких не бывает, хоть где-то да растрепано, и совсем не пахнут ни птицей, ни дождем. Мальчик тянется было погладить птицу – но не решается: вдруг не понравится святому? «Карр!» – из клюва в ладонь соскальзывает твердое, круглое, холодное. «Мор-ральный ущер-р-рб!» – словно усмехается ворон. Большая монета, и тяжелая. Десять таллов. Благодарю, соберано. Теперь я, с вашего позволения, пойду куда-нибудь, хотя бы накормлю Гудрун.

Вывеска – большая, ярко раскрашенная: «Le Corbeau et le Flâneur». По-эпинейски. Как это… А, «Ворон и иноходец». Фонари над ней горят, газовые. Видно, хорошее заведение, приличное. Для чистой публики. Идем, принцесса?
Вошли, уселись за стол возле двери – холодно, зато, наверно, успеем выскочить в случае чего. Подскочил слуга, молодой совсем, конопатый, улыбается, полотенце перекинуто через руку: чего изволите? Поесть бы, для начала, чего погорячее и подешевле. Суп с курицей и жаркое? За двоих три талла? Ладно, тащи.
Проглотили еду мигом – Гонсало даже вкуса-то толком почувствовать не успел. Слуга с подносиком бежит, на подносике – листок: извольте рассчитаться, мол!
На, держи монету. Семь таллов сдачи. Разменять надо? Хорошо, ждем.
Долго ждем. Гудрун уже почти заснула. Наконец идет, да не один – еще двое таких же мальчишек с ним, в фартуках и колпаках, значит, поварята. И опять под нос ту же бумаженцию. Да я ж расплатился, десять таллов тебе дал, ты пошел разменивать – забыл? Как – ничего тебе не давали?
А слуга шипит: ничего не докажешь, свидетелей не было, никто не глядел, как ты платил, у всех свои дела есть, нас трое, а вас двое, да маленьких – да вон как разодеты! Не скупись, поделись! И плащ с Гудрун потащил. А принцесса, не будь дура, ка-ак завизжит!! На весь трактир! Так, что все, кто за столами ел, обернулись, а из-за стойки хозяин выскочил, маленький круглый, за голову схватился, дверь на кухню распахнул, завопил: «Жезю, Жезю, у э ту?». Явился на зов вышибала – рослый, сильный кэналлиец, пожилой уже, седой, а держится прямо, как гвардеец. Подошел. Гонсало сидел молча, сжимал руку Гудрун изо всех сил, а другой рукой кинжальчик нащупывал. Слуга старикану давай полушепотом ту же песню петь. Кэналлиец головой покачал, счет взял, поглядел. «Ты, Хуан, – говорит, – мало того, что цену за кушанья выставил кот знает какую, вместо нолей единицы нарисовал, так еще и клиентов обижаешь? Ну-ка, расскажите, дорито, – к Гонсало обернулся, – как дело было?».
Я-то расскажу – а вы, дор, слушать будете? Поверите? А что делать, если – нет? Святого Рокэ звать? Но ведь не два же раза за вечер!
Поверил. Долго в глаза Гонсало смотрел – но поверил. Отругал и слугу, и поварят, велел им убираться на кухню. Сказал, всё уладит. Пошел к хозяину, долго с ним разговаривал – Гонсало прикидывал, как бы дать деру – мало ли… Наконец сам трактирщик подлетел, давай кланяться, сдачу вернул, как полагается, да еще и десерт обоим велел подать, пирожные с шоколадным кремом: за счет заведения, говорит, и простите, молодой господин, этого дурня, моего сына!
***
Ладно, деньги в карман прибрали, сладости съели – тут подходит опять этот вышибала, и говорит по-кэналлийски: «Соберанито, позвольте, я доставлю вас во дворец!». Нет, спасибо, сами как-нибудь выберемся. Почему? А вот потому что. Неохота как-то лезть в нору к ызаргам. «Хорошо, – говорит, – тогда идем ко мне. А завтра схожу в разведку».
Живет, оказывается, дор Хесус, рэй Суавес, тут, неподалеку, на узкой зеленой улочке Сент-Оноре. А с ним в маленькой чистой, хоть и бедно обставленной квартирке на втором этаже живут вдова и дети его командира и друга, Рубена, рэя Аррохадо – дора Клотильда и двойняшки Алваро и Долорес, постарше Гонсало – им уже двенадцать. Аррохадо… Знакомое имя… Неужто тот самый, фрамбуазский Алваро? Отогрели гостей, умыли, спать уложили на своих кроватях, сами, сказали, на полу лягут, неудобно даже...
***
…Вот же каррьяра! Судьба у тебя такая, Хесус Суавес: воронят беспризорных под крылышко собирать! Куда вот теперь их девать, бедолаг несчастных? Амбруаз, конечно, малый неплохой, и платит аккуратно, однако же легкой добычи мимо кармана не пронесет, и сынок его – весь в папеньку. Ладно, хоть понял, что с внуком соберано в любом случае лучше не связываться – с тех десяти таллов не богатства наживешь себе, а дерьма. А будь на месте герцога Гонсало обычный мальчик? А, да Чужой бы с ним… С Гонсало как быть, и с моими ребятами? Сказать, что они – братья и сестра?..

Большое спасибо за продолжение.

***
Поздний вечер, почти ночь. Соберано хмурый, встрепанный, под глазами круги, похоже, прикорнул ненадолго за огромным, бумагами заваленным столом у себя в кабинете, где резные панели и кабаньи головы на стенах, как повелось от Рокэ Первого. Сидит, сгорбившись, как кот на заборе, на самом краешке стула, вперед подался – жадно ловит каждое слово, что старательно, заплетающимся от боли и усталости языком выговаривает бледный как выходец совсем молодой гвардеец – голова забинтована, рука на перевязи. Эр Эдвард неразлучный тут же пристроился, записывает.
Покушение. В Санто-Рокэ. Кучер погнал лошадей совершенно не туда, куда было велено. А там ждала засада. Кто? Не разглядеть в сумерках, в капюшонах были, и в черном все. Да и некогда разглядывать было – драка началась. А их, бандитос, чуть не целый взвод набежал, рассказывает молодой теньент Эрнандо Ортес. За каждым кустом, видно, прятались, говорит, двое на тебя лезут, третий в спину бьет. Хенильо и Ларгаса наповал, дор Франсиско тяжело ранен, гувернер, дор Аугусто, из кареты вылез на подмогу, одного успел зацепить – и получил сзади по голове то ли кастетом, то ли еще чем, свалился без памяти. А тут еще кони понесли – не разбирая дороги, и не удержишь, и гнедой Ортеса тоже шарахнулся, седока сбросил. Кучер убит. Дети? Остались в карете – во всяком случае, Ортес не видел, чтобы они даже выглядывали оттуда, так и унеслись, куда коням в голову взбрело. Одни?! Нет, с ними же гувернантка принцессина была, дора Марта. Искать? Конечно, пробовали, и сам Ортес, и уцелевший товарищ его, теньент Анхель Молино, и полицейские. Теньенты, как выбрались из зарослей в цивилизованные места, так сразу полицию позвали, патруль, что мимо проезжал. Полицейские давай детей искать, а Ортес полковника, кое-как перевязанного, в «салатницу» – и галопом на Сан-Чезаре, в Центральный госпиталь! Слава святому Рокэ – успели, сразу, с колес – к самому Жерару Лизобу на стол! Дор Герардо сказал: сделает, всё, что может… Почему соберано только сейчас об этом узнает? Так разве же теньент Молино не доложил? Он же во дворец поехал! На гауптвахту? Слушаюсь, государь. Только еще одно: эти бандитос, когда напали, кричали «служим Талигу, а не дору Родриго!»…
Так. Вот теперь ясно. И почему гвардейцы, посланные на поиски, говорят, что ни на одной контрольной точке маршрута карету никто в глаза не видал. И про военные лагеря, которые его высочество устроил вокруг Альвеары – «в местах самых удобных для подвоза провизии!» – а в результате вырисовывается диспозиция, из которой взять столицу в кольцо – как сержанту тинты хлебнуть! Бадильо, значит, тоже, раз явно нарушил приказ соберано и повез детей другим путем… Невероятно. Впрочем, перешел же на принцеву сторону Суавес – а уж на что был предан. Но если «тоже» – зачем нападавшим было стрелять в своего? Или полковник слишком много знал? Карлос… Значит, всё-таки по зрелом размышлении счел Родриго Алва достойным того, чтобы устроить из-за него гражданскую войну. Не вовремя, ох как не вовремя… И вообще, негоже воронам клевать друг друга. А Гонсалито чем виноват?! И Гудрун?!
– Принца Оллара ко мне, срочно.
– Простите, сир, – вмешивается Эдвард, – с вашего позволения, его высочества сейчас нет во дворце – насколько мне известно, эр Карлос с самого возвращения из Дриксен предпочитает проводить вечера в заведении у некой мамаши Морель…
– Морель? Это где, на Сильвестровом кольце?
– Так точно, сир.
– Вот раз ты так уверенно заявляешь, что он там – значит, сам и поедешь. Ибо инициатива наказуема исполнением, – соберано старается говорить спокойно, даже шутливо, ему кажется, что так можно заговорить и отвести подступающую беду. – Вот тебе записка, отвезешь принцу и скажешь, что я приказываю… кошки! Что я прошу его приехать ко мне. Что нам обязательно нужно поговорить – не ради нас, а ради Талига, которому он якобы служит, кошки его дери! Поезжай. Да возьми двоих… Впрочем, лучше – четверых гвардейцев!

…Гвардейцы ждут во дворе, в седлах, и карета ждет, но надо же эру Эдварду заскочить перед поездкой в уборную! И кто увидит, если снизу под перегородкой протянуть руку в соседний закуточек: отдать одну бумагу – а взамен взять другую!
– Всё идет, как мы задумывали, эр Рейн…
– Тсс! – шипение в ответ, будто по гальке – ледяной прибой. – Nomen est omen.
Граф, свершив все дела, ради коих посетил сие место уединенное и спокойное, идет выполнять приказание государя. За ним некоторое время спустя уборную покидает его собеседник. Выждав еще немного, в коридор, охая, поправляя очки и вполголоса бормоча что-то про разладившийся желудок, выбирается маленький тщедушный человечек – судя по полотняным изрядно замызганным нарукавникам, писарь из канцелярии…
***
– Кто там, Фрозетта? Что? От соберано? Интересно. Иду! Карлос, не ходи один, мы с тобой!
Дверь «Веселой ласточки», известного в Альвеаре приюта холостяцких утех, где всем заправляет славная старушенция, вдова Лизон Морель, приоткрывается, мелодично звякает колоколец. Выглядывает сперва молоденькая блондинка в кое-как наброшенном плаще с капюшоном – видно, это и есть Фрозетта. Столкнувшись нос к носу с эром Эдвардом, девушка ойкает испуганно и хочет спрятаться и захлопнуть дверь – но секретарь соберано успевает подставить ногу. Тут на выручку девице приходит – эр Эдвард и не мечтал о такой удаче! – сам принц. За его спиной маячат младшие Савиньяки – ну конечно, когда же эскапада принца без них обходилась! – Дени Колиньяр и… альмиранте?!
– Эр Эдвард, вот как? Соберано теперь посылает вместо себя секретаря даже в бордель? – молодежь прыскает со смеху. Ничего, посмотрим, кто будет смеяться последним!
Покрасневший от гнева граф, отступив на шаг, разворачивает послание соберано – или то, что должно быть всеми сочтено таковым: «…за государственную измену… по законам военного времени… в Нуэва Багерлее…». Принц молча слушает, а в глазах у него: ну, что ты еще выдашь? Но дочитать графу не удается – увесистый кулак обрушивается на его полуплешивую макушку.
– Еще чего придумал: дора Карлоса в Нуэва Багерлее! Кошкин хвост ему в рот! Да попушистее! Чтобы от шерсти не отплевался! Служим Талигу!
– А не дору Родриго! Грасиас, друзья, и добро пожаловать!
– …Ну, господа, что я вам говорил?
– Да, мой принц, весьма похоже на то, что…
– Что старый ворон планомерно расклевывает собственные яйца. Ренкваха!
– Здесь, эр Чарльз!
– Поезжай к дору Хесусу, хватайте Кло и близняшек – и везите сюда!

…Не успели толком улечься, чуть задремали – карета, слышно, прямо к дверям подъехала. Стук в дверь – тихий, осторожный, полиция так стучать не станет. И, однако же, настойчиво, не переставая. Кого еще коты приволокли?
– Эр Хесус Суавес?
– Допустим. Чему обязан?
Принцесса, подъем! Похоже, это за нами! Дора Клотильда вскочила, и Алваро с Долорес – легли полуодетыми: Алваро говорил – они уже привыкли так, всегда быть наготове – а вдруг бежать придется? Им тоже вот уже сколько лет покоя не дают, рэй Аррохадо женился против воли родителей, а родители у него – важные птицы, с острыми когтями да клювами. Ну-ка…
Гонсало и Алваро стоят у двери, прислушиваются. Гонсало не выдерживает, и выглядывает в щелку. Коты бесхвостые! Зеленая перевязь в цветочек, а над ней – конопатая физиономия! Ларс-Ренкваха! Каким ветром его в Альвеару занесло?
– Служу Талигу, эр Хесус! – подмигивает заговорщически.
– А не дору Родриго? – прищуривается дор Суавес.
– Не, эр Хесус! Этот ваш соберано у меня уже во где засел, – шепчет легионер, смачно хлопая себя пониже спины, – даром что я его, слава кисонькам, ни разу в глаза не видел! А меня эр Чарльз послал, ну, то есть, принц. Ну то есть, рэй Рубен Аррохадо, если уж всё по конспирации, как велено. И сказал, чтобы мы с вами хватали дору Клотильду и близняшек и везли спешным порядком к нему, на Сильвестрово! Потому как ежли соберано маленького эра Гонсало не пощадил, так их и подавно! Скорее, карета у дверей!
– Эр Ларс! Ларс-Ренкваха! Дор Хесус, я его знаю, дора Ларса, он хороший, верьте ему, надо ехать, он с тио Рамиро вместе на войне дрался, и меня спас от ментора!
Рэй Суавес смотрит внимательно и испытующе сперва на легионера, потом на мальчика – и коротко кивает…
…Дор Ларс обезьяной взбирается на козлы, дор Хесус, закинув в карету Гудрун, которая судорожно прижимает к груди свою Эльзхен фарфоровую, вспрыгивает на запятки, спиной к задку – пистолет наготове. Щелкает кнут, четверка вороных рвет с места галопом. Вслед за ней с крыши срывается пара огромных воронов.
Третий, высунувшись из чердачного окошка, зорко оглядывает окрестности черными глазами-бусинами. Рядом, возле водосточной трубы, сгущается из лунных лучей и капель ночного дождика черно-сине-серебристая тень. Ворон взъерошивает мокрые перья на голове, будто рожки, щелкает клювом – и вот уже на крыше восседает вторая тень, почти вся черная – белое только на перевязи.
– Пр-ростите, с кем имею честь?
– Олаф Кальдмеер, адмирал цур зее. Святой Олаф, хотя, Леворукий свидетель, я этого не хотел и об этом не просил. К вашим услугам… соберано?
– Си, альмиранте. Святой Рокэ, к вашим услугам. Хотя, Чужой и все кошки его свидетели, моего мнения по поводу канонизации тоже никто не спрашивал. Слышал о вас много хорошего от моего доброго друга Ротгера – и чрезвычайно рад знакомству!
– Для меня это большая честь, господин Первый Маршал. Надеюсь, мы сможем стать союзниками и друзьями – тем паче, что ничто сему не способствует лучше, чем наличие общего врага. Взгляните в проулок, соберано!
Однако же маршал-ворон и сам услышал стук колес по брусчатке и, взмыв в воздух, разглядел карету, запряженную парой серых, и следующих за нею четверых всадников – один прячет лицо под маской, да еще капюшон надвинул, у другого под плащом серый мундир, про двух других ничего определенного с ходу не скажешь – так, статисты.
Остановились возле дома. Тот, что в маске, махнул рукой, коротко и повелительно, – двое спрыгнули с седел, постучали в дверь, сухо, властно, неумолимо, так стучат те, кто всё равно войдет, и наплевать, хотят того хозяева или нет. Стукнули раз, другой, один налег плечом посильнее – дверь высадил. В окне на первом этаже затеплилась тусклая лампа, выскочила к незваным гостям хозяйка, толстая растрепанная перепуганная баба в мятом розовом капоте, кое-как накинутом на ночную сорочку, завизжала было: караул, грабят! А серомундирник ей жетон под нос. Разглядела баба его под придверным фонарем – закивала, заулыбалась слащаво, рукой в дом показывает. Кинулись двое, затопотали вверх по лестнице, серый за ними – и сразу обратно по ступенькам ссыпались: пусто наверху, упорхнули птички!
– Фок Вурст, вы идиот! – тот, что в маске, прошипел.
– Но я, эр Штеф… – замямлил серомундирник.
– Тихо! – оборвал его тот, и еще глубже капюшон надвинул. – Хотя бы не выставляйте себя еще большим кретином! К мамаше Морель, галопом! Еще не всё потеряно.
Карета срывается с места – и идет юзом, бьется кузовом об угол дома, кони скользят, едва удерживаются на ногах, и наконец заваливаются вместе с экипажем, и кони падают, и ржут жалобно, и всадники стонут и бранятся, а как иначе, когда под копытами ни с того ни с сего ледяная корка, гладкая, как атлас! И надутый эр Штеф… как его там, пытаясь выбраться из-под упавшего коня, раздает бесполезные приказания, а ему ка-ак плюхнется прямо на нос смачная и увесистая вороновая кака!..

Соберано нервно расхаживает по кабинету. Ну вот что тут делать? Эдвард оказался у Карлоса в заложниках – принц государя об этом известил, прислав записку с бесшабашным Арлио Сэ, а тот совсем страха, похоже, не знает: уверяет на полном серьезе, что это он, Родриго, устроил покушение на собственного внука, чтобы избавиться от претендентов на трон. И, судя по всему, Карлос того же мнения. На вопрос, откуда принц выкопал эту ересь, отчаянный виконт, не моргнув глазом, отвечал, что после покушений на герцога Хорхе и герцога Алонсо и фактически убийства маркиза Рамиро принц Оллар имел и имеет полное право и все основания полагать, что станет следующей жертвой. Это еще что за новости?! Да не новости, государь, а факты, констатация коих, как известно, не есть оскорбление. И физиономию состроил, как у партизана-мученика, которого дриксы готовятся тащить на расстрел. И с места в каррьяру давай эти факты излагать, так что у соберано не то что брови поднялись, а глаза на лоб полезли. Да, язык у всех молодых Савиньяков на привязи не держится – польза, однако же, от этого есть. Не успел Сэ начать рассказ – заглянул в дверь дежурный паж, доложил о прибытии Филиппа Рафиано и Дитриха, а вслед за ними сразу же попросил об аудиенции капитан Гальега, заместитель бедняги Бадильо. Кошки с тобой, проси всех! Без остальных еще можно обойтись, а вот Райнштайнер, как всегда, на редкость вовремя подоспел!
Так, господа, все по очереди. Начнем с вас, капитан. Что?! Бадильо невиновен? Так его пока никто ни в чем и не обвинял. Он жив, по крайней мере? Жив, дышит сам – ну хоть одна хорошая новость. Ехали точно по маршруту, как было предписано? А почему тогда на контрольных точках его не видели? Ах, должны были? Ах, Ортес говорил – проезжали их все? Перечислите, какие именно, а я по своей копии сверю! Санто-Рокский, перекресток с Большой Варастийской? Точно не с Сен-Валантен? Октавианский рынок? И вечером – Санто-Рокэ? Какие кошки вас туда понесли? Кэналлийские, черные с крылышками?! Волю взяли все со мной говорить! Я понимаю, капитан, что вы все любите своего командира и привязаны к моему внуку – но субординацию никто не отменял. Согласно моему приказу?! Вот этому? А ну-ка, давайте его сюда!.. Что за кошатина?! Дитрих, смотри! Так, где у меня черновики… Вот, я сам этот план набрасывал… с Эдвардом… Но ведь не мог же он умышленно… Разберемся. С принцем бы сперва разобраться.
Ну как, молодой человек, хватит у вас духу изложить ваши факты в присутствии эра Дитриха? Хватило – кто б сомневался. Дитрих, пока слушал, бровью не повел, сидел, как истукан, чиркал карандашиком тонким в сером блокнотике. Потом сказал, что должен ехать в ставку принца – хороша ставка, в борделе! По сукну и мундир! – раз уж братья Альмейда обретаются именно там – о событиях такого рода сведения необходимо иметь из первоисточников. Хорошо, поезжай, дружище, хоть со взрослыми умными людьми потолкуй, а то принц и Малый двор, как я погляжу, явно не твой уровень. Кстати, Арлио, допустим, этот ваш предводитель, как вы уверяете, не виновен в покушении – но он сам хоть что-нибудь сделал, чтобы найти детей? Что? Хорхе и Мариса, на двух винтокрылах, под брюхо фонари подвесили? А наземную операцию осуществляют каданские стрелки? А твои братцы и кузены с товарищами – на конях по ближайшим переулкам? Что ж, вполне согласно со здравым смыслом. И пока ничего? Устаревшие сведения, вот как? А вы что успели узнать, Фелипе? Так, на перекрестке Бакранской и Алатской ночной извозчик, оказывается, поймал пару отличных, но усталых и голодных коней в остатках упряжи. Значит, еще два должны найтись. А капитан Муэртес, который с косой и клееными усиками, углядел с высоты карету. Лежала на боку с краю полянки, еще чуть левее – и не видно бы ее было сверху из-за ветвей. Похоже, опрокинулась, когда ее занесло на мокрой и обледеневшей траве, поворотный шкворень вырвало. Детей в карете не было, а была гувернантка принцессы, Марта фок Хосс. Мертвая. Огнестрельное в голову. Шальная пуля – так сказала эрэа Хелен Хенсфорд, сестра милосердия. У мужа ее, Георга Хэнсфорда, командира каданцев – собаки, пара каданских лаек. Взяли след, хоть и холодный, славные псы. Вели чуть не через весь парк, вывели к ограде напротив Бонифациева моста. Далее след потерялся. Но, главное, этот след был! Из чего вытекает, что, возможно, дети живы. Но… Бонифациев, Сент-Робер, Матильда – даже для взрослых не самое безопасное место, чтобы прогуливаться поздним вечером. Двое детей, девяти и восьми с половиной лет. Одни. На ночь глядя. Беззащитные. Доверчивые. Чистые, богато одетые. Куда они свернули, на какого висельника напоролись, в какой притон их заволокли? Кстати, Рафиано успел поговорить с альмиранте и с маршалом авиации, и, по его словам, дор Арлио все истории о покушениях пересказал весьма близко к тексту. Но ведь Родриго ничего такого в мыслях не имел! И до сих пор не верится, что Рамиро…!

– И… вы не заметили, сир, насколько бездарно устроено последнее покушение? И каким невиданным болванам его поручили? Ведь они, по словам теньента Молино, даже не пытались преследовать карету, когда лошади понесли? Решили положиться на случай?
– Да, Фелипе. И в самом деле странно. Ваши версии, господа?
– Может быть, сир, кто-то и кинулся в погоню, только Ортес не заметил в темноте…
– А может быть, сир, главной целью были вовсе не герцог и принцесса? – хитро щурится экстерриор. – А вы и принц?
– В каком смысле, Фелипе?
– В таком, сир, что если правитель и его наследник схватятся друг с другом и никто не победит, то… Освободившийся трон может занять третья сила.
– Так вы полагаете, что меня и моих сыновей специально сталкивают лбами?!
– Скажем так, сир: случись мне оказаться в подобной ситуации, я в числе прочих возможных не сбрасывал бы со счетов и такой вариант…
– Та-ак… Сэ, напомните-ка мне, с чего это Карлос решил, будто я собираюсь заточить его в Нуэва Багерлее?
– А разве нет, сир?!
– Разумеется, нет. Хотя принц Оллар вполне заслуживает самого строгого заточения. Когда мне доложили, что напавшие на герцога Марагонского и принцессу Кесарии кричали, что якобы служат Талигу, а не дору Родриго – ведь таков девиз вашей теплой компании? – Арлио молча кивнул, выжидающе глядя на соберано. – Так вот, я написал Карлосу, прося приехать ко мне для серьезного разговора. Об аресте речи не шло.
– Но тогда – как же, сир..? – засомневался, так, хорошо.
– Что – как?
– В приказе, который привез эр Эдвард, речь шла именно об аресте!
– И вы этот приказ сами видели?
– Его видели все наши, в том числе и альмиранте, сир, и не только видели, но и слышали. Эр Эдвард эту бумагу прочел на пороге вслух, громко и с выражением!
– Интересно… – покачал головой соберано. – И вы, виконт, твердо уверены, что этот приказ исходил именно от меня?
– Но от кого же еще, сир? Мне раньше не раз приходилось видеть ваши распоряжения. И в этом приказе печать, подпись, почерк, даже водяные знаки на бумаге – всё ваше! Я увлекаюсь историей, сир, много работал с архивами – и у нас в Сэ, и у Колиньяров, и у Эпинэ, и привык отслеживать и запоминать подобные мелочи, от них может очень многое зависеть, сир!
– Чрезвычайно интересно. А интереснее всего то, что я, повторяю, такого приказа не отдавал, ни устно, ни письменно. Так… Куда я дел черновик этой кошкиной записки?

«Ни устно, ни письменно, как же! – Гонсало сидит в узеньком, не повернуться, потайном ходе в стене королевских покоев, приникнув глазом к дырочке, прислушивается, стискивает кулачки и вспоминает про себя все новые ругательства, какие услышал по дороге от Ларса-Ренквахи. – И папито куском не попрекал, ага, и у подлого Мейна на поводу не ходил, как теткина коза, и тио Рамиро в Надорский лес не загонял! Белый-пушистый – как кот закатный! И Арлио опять попал! Надо выручать. Страшно – но надо. Алва своих не бросают». Он крепко сжимает обеими руками медальон. Потом решительно, одним движением снимает его с шеи, укладывает в кулаке цепочку, чтобы не болталась, – и нажимает на рычаг. Так, не скрипнуло, слава кисонькам – не зря смазывал! Панель на место встала – никто и не заметил. Быстро, пока все смотрят на соберано – под стол! Есть! Арлио, вот, держи, надевай, скорее! Всё потом, не тяни!
– Сэ, это что там у вас за переговоры с подстольным герцогством?
Арлио, накинув-таки цепочку на шею, принимает самый что ни есть невинный вид. Соберано, подав знак Гальеге и Рафиано, рывком откидывает край скатерти:
– Гонсало?!! Откуда вы тут взялись?!! А ну, вылезайте!
Сам под стол влез, внука, как котенка, поперек живота ухватил, на свет создателев выволок. Тот даже не вырывался – а тоже глядел как кандидат в святые мученики, Арлио подмигивал, шептал: не бойтесь, они всю вашу боль себе заберут!
– Ей-Леворукий, это какое-то дежавю. Ну что опять за глупости? Гонсало, вороны оленятами не питаются. Никто вашего драгоценного Арлио пытать не станет, даже эр Дитрих. А вот вас я с большим удовольствием выпорю!
– За что, сир? Он же не успел еще толком найтись! – Рафиано, как всегда, в роли миротворца. А если бы экстерриору вот такую кошку усадили на любимый стул? Вообразите, Фелипе: садитесь вы с секретарем, чтобы заняться серьезными делами – и оказываетесь оба в чернильных лужах! Вот кто это сделал?
– Я сделал, соберано, – бросает Гонсало государю в лицо, и старательно выговаривает: «Потому что вы этого как нельзя более заслуживали!».
– Ах, вот как? Вам настолько не по вкусу эрэа Гудрун? Кстати, где она?
– Гудрун жива. А вот тио Рамиро вы угробили! А он был хороший, лучше вас вчетверо! – взахлеб тараторит Гонсало, торопится, пока не вывели из кабинета, не заперли, не заткнули рот – пусть хоть дор Фелипе услышит – и хоть кому-то расскажет, он любит рассказывать истории! – Он был хороший, добрый! И храбрый! На него эр Альберто, то есть маркиз Ноймар, наградной лист прислал – а его кинули в мусорку!
– Кого, маркиза?
– Наградной лист. А маркиза в Коннершталь законопатили, потому что про него тоже всякой дряни наврали!
– А вы, как я понял, этот лист из мусорки извлекли. А мне его покажете?
– Чтобы вы его порвали и выбросили?
– Нет, чтобы взглянуть на него. Понимаете, Гонсалито, у нас тут странным образом покушения на членов царствующего дома вошли в моду, и странные бумаги размножаются как мухи: одни я будто бы написал – но я про них ничего не знаю, в других я писал одно – а прочли совсем другое… Я ничего не понимаю. А это очень плохо для королевства, когда король чего-то не понимает.
– Ладно, принесу. Сейчас слазаю. Пустите же!
– Подожди, чикито, – покрепче обнял, притиснул к себе. – У тебя есть что-нибудь, за чем ты не сможешь не вернуться? Я боюсь, что ты опять исчезнешь…
Ну, конечно, какой соберано без заложников! Кинжальчик дора Пабло. Нате, подавитесь. Я сейчас!
Гонсало ящеркой нырнул в потайной ход.
– Ах, вот откуда…
– А вы разве не знаете, соберано? Старый Эчеверрия…
– Старый Эчеверрия сперва долго дулся на меня, непонятно за что, а потом так и не успел. Я знаю только ход из спальни в покои Эстрельи… Буэно, это потом, а сейчас я обещал этому сердитому молодому человеку представить доказательства моей невиновности.
Отправились за черновиком в соседнюю комнату, где соберано обычно оставался спать, если случалось долго засидеться за делами, чтобы не тащиться в спальню. Гальегу оставили в кабинете – на всякий случай, дверь потайную сторожить и ждать возвращения маленького герцога: капитан, похоже, был склонен все-таки служить Талигу, служа дору Родриго.
Записка нашлась, именно там, где старый Алва ее оставил – в толстенном пожелтевшем томе Пфейхтайера. Арлио выглядел несколько растерянным и смущенным, экстерриор – заинтересованным...

Большое спасибо за продолжение.
Поздравляю с Новым годом и Рождеством!
[spoiler](http://img-fotki.yandex.ru/get/6433/128617080.1df/0_a0327_eb59a452_XXL.jpg)[/spoiler]

Спасибо!

– М-да… Весьма, весьма занятное чтение… – Дитрих Райнштайнер, пробежав глазами представленные ему документы, внимательнейшим образом принялся изучать их, усевшись в скрипучее продавленное кресло за покрытый изрядно вытертой красной бархатной скатертью стол под качающейся лампой в веселеньком, в цветочек, большом желтом абажуре в главной зале заведения матушки Морель. Принц, альмиранте и маршал авиации, сидя напротив, не сводили с него глаз. – Очень интересно. И обе комиссии из ведомства супрема? С какой бы стати? Ведь это же…
– Совершенно верно, барон: это прерогатива фок Варзова, – отозвался дор Хоакин, и в голосе его смешивались тревога и облегчение. – Однако дор Теодоро, согласно его собственным словам, не отдавал распоряжений ни о каких мероприятиях подобного рода, и лишь от меня получил сведения о том, что таковые имели место, – в присутствии начальника Разведки и безопасности сам Веннен, верно, перешел бы на канцелярское наречие: покуда бюрократизмами язык ломаешь, бояться некогда. – Более того, эр Дитрих: сам супрем до беседы со мной и фок Варзовом по данному вопросу также пребывал в неведении!
– То есть, если исходить из имеющихся доказательств, то данные, кхм, мероприятия затевались именно и в первую очередь как прикрытие для операций по устранению младших наследников?
– Именно так, эр Дитрих, – кивнул Альмейда-старший. – Причем об истинной их цели были осведомлены лишь непосредственные исполнители. И майор Манро, и полковник Кальперадо, стоявшие во главе комиссий, с нескрываемым и неподдельным удивлением выслушали известия об этих, я бы сказал, диверсиях.
– И вы, эр Михель, допускаете, что государь способен пустить на дно эсминец со всей командой, лишь бы убрать одного потенциального претендента на трон – который притом ранее не проявлял никакого желания оказаться на престоле?
– Во всяком случае, эр Дитрих, карт-бланши он подписал. Мы с братом тоже недоумеваем. Но вы видите сами…
– В конце концов, – вскинулся сидевший до этого неестественно прямо и напряженно молчавший принц Оллар, – ведь утопил же наш с ним общий предок, Леворукий его дери, кучу ни в чем не повинных талигских рабов, когда взорвал Барсово Око! Цель оправдывает средства. По крайней мере, для… него.

– Странно. Мой принц, я знаю государя очень давно и весьма близко, и всегда был уверен, что благо Талига для него наивысший приоритет – однако своих родных и друзей он ценит немногим менее. Он не мог…
– Чего он не мог, эр Дитрих? – щерится Карлос. – Устроить покушение на ни в чем не повинных детей? Расправиться с ни в чем не повинным Рамиро? Или бросить меня в Нуэва Багерлее? Так первое он, как видите, сделал. И второе прекраснейшим образом сделал, притом чужими руками, да еще побоялся подослать в Коннершталь кэналлийцев и поручил эту гнусность приддской штабной крысе! А последнее почти сделал – вот только гвардейцы государя оказались храбрее и честнее его самого! – на голос принца собирается весь Малый двор. Однако же, к столу не подходят, поодаль, в полутьме держатся, делают вид, что просто так, стенку подпирают, – робеют все же сунуться ближе к грозному безопаснику. Но слушают-то во все уши!
– Эр Карл… Я понимаю ваши чувства – поверьте, мне тоже приходилось терять близких. Но ради Талига…
– Что, барон?! Потерпеть? Вы наверняка знаете лучше меня самого, что я терпел, долго терпел и много чего терпел. Но любому терпению есть пределы. И любое живое существо имеет право защищать свою жизнь!
– Эр Карл… Я прошу вас… Расскажите мне поподробнее, что произошло в Коннерштале. Я сейчас располагаю слишком скудными и односторонними сведениями, чтобы судить.
– О, это – с большим удовольствием! – оскаливается принц, как кот перед прыжком на воробья. – Альберто! Ноймар! Где ты там! Доложи Разведке и безопасности, как мой брат поехал старым трактом!
Так. Живой и непосредственный свидетель. И излагает всё последовательно, связно и внятно, просто одно удовольствие барону записывать его показания. И вещдоки привез, догадался – копию наградного листа и расстрельный приказ. Вот только одна бумага с другой напрямую никак не вяжется. Что-то должно быть посредине. И не одно. Как в салонной игре «сделай из мухи слона». Допустим, Рамиро был невиновен, и даже заслуживал награды. Допустим, вся жизнь его была на виду у Ноймара и товарищей. Но откуда тогда?..
– Хорошо, маркиз, предположим, я верю вам и принимаю ваши доказательства. Тогда как вы объясните то, что эр Алонсо и эр Георг беспрепятственно получили свои заслуженные ордена – и лишь на посланный вами наградной лист ответ оказался совсем не тем, какого вы ожидали?
– А вы сами, барон, как будто не понимаете! – Алонсо Марикьярский, то есть, кавторанг Эвзебио Фуальдес, ворвался в круг света – тень, темная и остроносая, как ворон, обозначилась на стене. – Да попросту мой лист привез контр-адмирал Аларкон, а лист Хорхе – дор Хоакин. И оба лично в руки соберано на Совете меча эти листы вручили – и видел это весь двор, и даже союзнические послы. Так что дор Родриго просто испортил бы себе реноме, если бы вздумал увиливать!
– Точно! – на помощь брату «ястребком» из тучи ринулся Хорхе Кэналлийский – капитан Патрисьо Муэртес. – А ему же вот это «Я – Алва!» слаще «Черной крови». Скорее с дворцовой крыши в дыру святого Рокэ сиганет, чем покажет, что он – как все люди, обычный, живой, ничем не лучше!
– Именно, – припечатал Карлос. – А Берто представление к награде, как положено, отправил почтой, и пошло оно через канцелярию. А уж куда там его дели и какой ответ дали – государственная тайна!
– Повторяю вам, господа: вы крайне несправедливы к государю. И, боюсь, вас погубит излишняя горячность.

– О, понимаю, барон, – огрызнулся принц, – государю не привыкать пользоваться услугами приддских наемников. Думаю, и вам – тоже.
– Наемники, мой принц? Ну, допустим, если вам угодно… приддские…
– Ну а какие же еще, эр Дитрих? – осмелев, встрял в беседу плотный блондин со щеголеватыми усиками – Серж, припомнил безопасник, виконт Валме, сын эра Готье. – Смотрите сами: к эру Хоакину на хвосте у рэя Кальперадо кто притащился и напакостил? Некто фок Габен. А в Метхенберг к альмиранте кто с кошкиной какой в кармане наведался? Некто фок Миттер. Если, конечно, я правильно запомнил.
Совершенно правильно, заглянув в бумаги, кивнул Райнштайнер, а сам думал, что принца и его братьев окончательно, как сказал бы альмиранте, с якорей сорвало. Поток из Барсова Ока снова несся на беззащитную долину – дома, сады, пастбища, не остановить – можно лишь отчаянно попытаться направить в сторону…
– Мой принц, я вас понимаю. Хорошо понимаю. Но… Я прошу вас, просто по-человечески прошу… Прежде чем выступать, хотя бы поговорите с государем. Наедине или в присутствии ваших сторонников – как вам будет угодно.
– Бесполезно, эр Дитрих, – как морисской саблей рубанул предводитель мятежников. – Он не станет слушать. У меня, знаете ли, тоже богатый опыт общения с данной персоной. И терпение мое лопнуло. Нет, я могу, конечно, отплясать эту павану – исключительно ради вас, эр Дитрих, чтобы вы впоследствии могли упомянуть в мемуарах, что сделали всё возможное. И могу поклясться, что оставлю соберано в живых и вообще елико возможно постараюсь обойтись без кровопролития – я и сам не имею никакого желания напяливать тунику Альдо Лжеца. Но больше я никому и ничего обещать не стану!
– Хорошо, эр Карл. Я поговорю с гос…. С Родриго. И добьюсь, чтобы он вас выслушал со всем вниманием. Господа!
Встать. Выпрямиться – спина затекла в неудобном кресле. Поклониться – всем и никому по отдельности. Выйти. Вскочить в седло. Дать шпоры. Вперед, во дворец – пока там дорогой друг Родриго без нас сгоряча не натворил глупостей. Копыта отстукивают: придда-придда-придда… И впрямь, оба неудавшихся диверсанта – из Придды – допросить бы их сейчас, но сперва хоть как-то рассадить по жердочкам семейство Воронов. Придда. Канцелярия. Мысль торчит в голове, как острый конец пера из подушки, будет колоть, пока не вытащишь. Что-то в этом есть… Канцелярия. А кто у нас в канцелярии сидит? Штефан Гирке-ур-Приддхен. А приказ о расстреле кто Ноймару привез? Габенхафт, который, опять же, был хоть одним щупальцем, да Придд. Тьфу, химмельхеррготт, целый узел щупалец, возьмешься распутывать – с ног до головы измажешься в слизи…
***
– Уехал? Так, господа: трубите общий сбор! Мы отправляемся во дворец – благослови Леворукий мудрого Аттини, который прокладывал тайные ходы!
– Что вы задумали, мой принц?
– Всего-то навсего, дор Хоакин, сделать то, о чем меня просил Айзенхерц: потолковать с дором Родриго.
– Надеюсь, вы сдержите клятву?
– Разумеется, альмиранте! Я Кэналлоа люблю, хоть и никогда там не бывал. Я всего-навсего хочу успеть до того, как соберано с Айзенхерцем споются и выволокут нам на расправу какого-нибудь несчастного канцелярского писаря, который, якобы, что-то там перепутал по пьяни!

Фух… пока пробирался по ходам, подумал, что неплохо бы приволочь дору Хесусу с командой хоть одеял из детской и из пустых гостевых, да с кухни еды натаскать, и дров из-под большой печки: хорошее место – башенка на западном углу крыши, никто туда искать не полезет, вот только уж больно там холодно и сквознячисто, и жрать почти нечего, ну что там выйдет, если заначку Гонсало разделить на шестерых! Пока натаскал – уморился. Пока уговорил, чтобы отпустили его к соберано – уморился вдвое. Наконец попросту схватил нужную бумагу, сунул за пазуху – и ходу, по тем же ходам!
Добрался до собераньего кабинета, присел возле дырки, заглянул, прислушался – твою ж карьяру так и распротак супремовым пером да под шестнадцатью нарами! Ух, дору Лукасу точно бы понравилось. Ну а что делать, если другими словами ситуацию не описать? Сцепились папито с соберано! Без поклонов то есть, по-настоящему! И папито, похоже, успел старому каркунделю всё выложить, что давно было пора! И про тио Рамиро тоже, судя по физиономии его величества. Так… А теперь рассказывает, как дор Мейналь якобы сопровождал его, четырнадцатилетнего, летом в Кэналлоа – а на самом деле оставил в Карнее, где совершенно нечего было делать и не на что смотреть. И сделано это было якобы по приказу соберано, приказ этот Мейналь папито ткнул в нос, в самом прямом смысле, с мерзкой злорадной рожей. А сам уехал. А папито сторожили и подстраивали ему всякие пакости четверо молодчиков – северян, не кэналлийцев. Почему папито ничего никому не рассказал? А папито пытался рассказать, тогда, когда Неро убили, бедного, ни в чем не повинного коня, потому что тот же Мейналь кинул животному в глаза то ли перца, то ли еще чего-то в этом роде, конечно, мориск начал лягаться! И никто принца Карлоса и его братьев слушать не стал! И уроки они тогда выучили и знали – Мейналь всё нарочно...! А соберано ему поверил – потому что взрослые верят только взрослым, кастовая солидарность, раздери ее кот! Ну да, теперь-то соберано слушает, вынужден слушать – потому что Карлос вырос, Карлос пришел не один, Карлос вооружен до зубов! И вот теперь-то убийца Рамиро наконец за всё получит! Доказательства? Эру Дитриху показали, и вам покажем, сир! И в камин бумаги кидать бесполезно – все, кому следует, уже их видели! Альберто, покажи!
Взял соберано бумаги, присел к столу, лампу пододвинул, прочел – один лист, второй… Брови поднял – видно, мало что понял, а тому, что понял, не очень-то и поверил. Мне, говорит, совсем другие бумаги фельдъегеря привезли! А Карлос – своим: ну вот, что я вам говорил! Старый Ворон по-новому каркать, хоть убей, не выучится! А соберано хмурится, и руку на эфес положил…
– А вот спорим – не подеретесь!
– Гонсалито!? – в два голоса, старый и молодой Вороны. – Пришел! Ты как тут оказался, чико тонто!?
– Да вот так. Соберано, давайте кинжальчик назад, бумага – вот!
Отдал, слава кисонькам. А бумагу взял, прочитал, сравнил с тем, что дор Альберто принес. Да, говорит, тот же самый наградной лист. И до меня он, говорит, не дошел. А что дошло – сейчас покажу. Надеюсь, говорит, мой принц, это немного поколеблет вашу веру в то, что вас породило закатное чудовище.
Принесли бумаги, все на столе по датам разложили. А тут стук-постук – эр Дитрих в дверь!