"И возвращается ветер..." - II

[aiv]

Так, изоляция закончилась. Что ж теперь будет?
Вот, народ-то удивится, когда в лесу обнаружится целое племя не пойми кого

Недоуменно смотрит черными огромными глазами на Алана.

Вроде же, у Рамиро голубые глаза?

Неужели это Робер скакал под видом Сорито?!! Ну, дает! А еще говорят: после смерти покой!

Да, глаза у Рамиро синие, но ведь он же ранен! вот у него зрачки расширены от боли, поэтому глаза Алану и показались черными.
И да, Сорито - это Робер, совесть всея Талига, бедняга.
А изоляция еще не кончилась. Пророчество Леворукого сбылось - а абвениевские - пока нет.

[katarsis]

А я думала, это место

Незримая толстая струна, кошки знают сколько пребывавшая на пределе натяжения в воздухе Надорского леса, натягивается еще сильнее – и вдруг беззвучно лопается, осыпается крошками медной окиси и ржавчины, смешивается с опавшими лиственничными иголками, будто и не было ее. И Алан и Рамиро где-то на границе сознания ощущают, как далеко-далеко, в месте, которого по всей логике нет и не может существовать, тяжело и мощно трогается с места, поворачивается что-то огромное, круглое, как солнце. Но Рамиро не в том состоянии, чтобы пытаться это осмыслить, а его спаситель, бранясь про себя всеми кошками, предполагает, что скоро опять начнется дождь...

как раз и означает конец изоляции.

[aiv]

***
– Эй, слышь, зеленые! Долго там высиживать собираетесь?
– Вылазьте, давайте, дор Пабло! Покалякать надо!
– Держись, ребята!
– Слышь, вы бы убирались по-тихому – хоть бы и в Кадану, подальше от греха…
– Командира только отдайте! А то Старый Люц нам за него башку оторвет!
– Ну, чего там – видать чего?
– Едут!
– Поймали?
– Не, вроде, пустые! Ушел!
– Ушел! Слышь, Лукас? Ушел! Бастьен – он фартовый, жох!
– Чего? Старым трактом?! Отчаюга! Приддхена?!! Вот же ж кошки помойные!!
– Приддхена?
– Ну да, Гауптвахта, чтоб его…
– И кот знает, кто грохнул, сзади бил… Да сиди ты, маркиз, не дергайся – опять ведь кровь пойдет!
– Чего? Лит проснулся? Встал? Это у кого? Да не у кого, а кто: Лит, ну тот, знаешь, на старом тракте болван каменный… Вот так прямо и встал? Ври, да не завирайся! Что?! Обвал? Та-ак… Лукас, а ведь это выход!
– А то нет! Обвал, он как война – всё спишет.
– Эй, регулярники! Ползите сюда, поговорим.
Долгие и осторожные, по всем правилам тактики и стратегии, передислокации по двору и сараям, переговоры, осторожные выглядывания из-за угла и прочие ритуалы, без которых не обойтись, когда приходится возвращать в список «своих» тех, кто был-был своими, такими же, как ты, только что в перевязи другого цвета, а потом взял да и поднял оружие хоть на подлючее, но все-таки начальство, приезжее, из столицы, нарушил устав и присягу, ну, или контракт или что там у них, других, пусть даже и затем, чтобы спасти невинного, – или, наоборот, были вроде нормальные мужики, а по трусости или недоумию взяли да и встали на сторону устава против совести – «ну да, это мы только друг за друга держимся, а у них семьи, родные…». Наконец в кабинете Брехи собирается военный совет. Всё вроде налаживается. Регулярники убедились, что их командир жив, хоть и ранен – «Так сами ж соображайте: Гауптвахт бы, чего доброго, и на дора Альберто бочку бы покатил, мол, преступника покрывает, а так дор Альберто чистый выходит, и вообще ни при чем, а наоборот, от изменника пострадавший!» – втолковывает Пабло Морено осторожному и основательному, потому и в теньентах засевшему, как телега в болоте, Хайнриху Касселю.
– Ложь! Эр Себастьян не есть изменник! – вскидывается Ганс Циммер, бывший подмастерье-колесник из Штелленфосса.
– Натураль! – усмехается кэналлиец. – Вот только попробуй всяким столичным штучкам это втолковать, а серым тем более. Они, сволочи, сперва всех нас к стенке поставят, а уж потом разбираться начнут. Если начнут!
– Ага, разберутся, жди! Этот шнырь болотный, Гауптвахт, я слыхал, какая-то там родня вице-супрему, – встревает Лукас. – Ну как родня, забору двоюродный плетень – так они ж, Спруты эти, за своих цепляются всеми щупальцами! Такой кипеш начнется, что только ой!
– Ох, Создатель! – возводит очи горе кругленький, низкорослый Кассель. – Прямо и не знаешь, какому святому молиться!
– Да не молиться, – щерится каторжник, – а засохнуть всем и дышать потише, да за метлой следить! Обвал там был? Был. Так вот обвалом их обоих и завалило. И капитана, и швабру приддскую. А мы все чище альвеарской касеры!
– Точно. Съездить надо б, да камнями падлу дохлую завалить – чтоб всё натурально было.
– Ну… если вы так считаете, эр Пауль… – мнется теньент.
– Именно так, дор Энрике. Если вам никому жить не надоело.
Регулярники переглядываются, шепчутся, пожимают плечами – но в конце концов соглашаются, что легионер дело говорит и лучшего выхода из положения не найти.
Легионеры тоже перешептываются, и наконец Ганс Циммер, будто на Эсператию, кладет руку дору Пабло на плечо.
– Эр Пауль…
– Чего тебе?
– Эр Пауль… Мы тут есть переговорить, все…
– Ну, не тяни!
– Поскольку капитан Веласкес… нас… оставил – удачи и победы капитану Морено!
Кэналлиец меряет его взглядом. Потом медленно оглядывает всех своих, сгрудившихся у двери, кто не влез в комнату – заглядывает из коридора, высовываясь меж голов товарищей, приподнимаясь на носки. Капитан? Хорошо. Да будет так. Но только временно. Пока Веласкес не найдется. А он найдется. Во всяком случае, в это хочется верить. И все эти хлопоты, что вместе со званием валятся на голову… Но всё равно, быть капитаном – хорошо.
– Капитан Морено, кто есть быть ваш первый взводный?
– Лукас, потянешь?
– Да влегкую! – оскаливается Ройя.
– Буэно. На второй взвод, думаю, поставим Ларса… его, кстати, видел кто-нибудь?..

[aiv]

***
…Осознав, что грохот рушащихся камней, крики и брань стихли вдали, Ларс-Ренкваха натягивает поводья, и пегий конек останавливается, облегченно фыркнув. Слава Литу, кажись, ушли. Ну, и дальше-то что? Легионер оглядывается. Вокруг, куда ни посмотри – лес. Сплошная стена. Ели. Сосны. Лиственницы. Здоровенные, в три обхвата, на верхушку смотреть – шапка сваливается. Земля сухая – должна быть сухая, хотя и слышится хлюпанье, когда конь переминается с ноги на ногу: такой лес на болоте не вырастет! Значит, морок. Выходцы дурят. А сосны?… Сосны настоящие: можно потрогать чешуйчатую кору, помять в пальцах хвоинку. Ларс спрыгивает наземь – под ногами твердая почва. Ворошит слежавшуюся коричневую хвою носком сапога, щупает кусты, камни. Вроде, не чудится. И никого. Ну и как теперь прикажете Ларсу выбираться отсюда? И, главное, куда? Если хоть кто-то углядел, как Ларс грохнул Гауптвахта, так в Коннершталь – всё едино, что в Закат. А если и не углядел – все равно, у регулярников всегда и везде зеленые виноваты, уж так устроено. Значит, хоть и жаль друганов бросать, надо искать новое пристанище, где никто не знает. Кадана? Гаунау? Холодно там… Да и к Коннершталю близковато… На юг? Фельп? Бордон? Гайифа? Среди тамошних капитанов могут попасться те, кто знал Ламброса, упокой его душу святой Карло. И если на Ликурга сослаться…Может выйти. Павлины… Всякое, конечно, про них рассказывают. Но вот Ликург, к примеру, был очень даже нормальный. И хотел бы Ренкваха полюбоваться на того павлина, который позарится на Ларсову конопатую рожу да тощий зад.
Но прежде… Гауптвахт заявился неспроста. И приказ этот кошачий – тоже неспроста. Альбрехт-то ведь, насколько Ларс успел пронюхать, посылал на Бастьена наградной лист! А не сообразил, дуралей, герцогский сын, что чем меньше наверху о тебе знают, тем безопаснее. Вот и напомнил про Бастьена кому не надо.
Ларс даже про себя не решается произнести «государю» – но это же дела не меняет! Если человек – Ренкваха тогда подслушал! – величает принца Оллара братцем и шлет ему записки через герцога Марагонского – ясно как день, какого эта птичка полета, хоть она в чьи перья вырядись! И если Веласкес, то есть королевский сын, остался жив, то помочь ему и спасти может разве что брат, принц Оллар – хотя бы втихаря назло папаше, потому как с папашей-королем принц ладит примерно как маркиз Альбрехт со Старым Люцем – Ренкваха кое-что и кое-где на этот счет слыхал. И падлой Ренкваха будет, если не доложит обстановку его высочеству!
Вот только из леса бы еще выбраться…
Он шарит в седельной сумке: хлеб, вяленое мясо. Фляга с касерой? Тоже тут, и прекрасно. Четыре свечки? Ага, а камин не хочешь? Ладно, из подручных материалов сообразим что-нибудь, главное – спички тут, и в полной боеготовности.
Выискивает подходящий плоский камень, поросший серым лишайником и мхом. Раскладывает на нем по ломтику хлеба и мяса и по кучке щепок и коры на все стороны света – «Вроде, с этой стороны мох на сосне погуще – значит, тут север…». Щедро сбрызгивает касерой. Опускается на колени. Поджигает крохотные костерки, призывая шепотом: «Сэйнт Алан… Сэйнт Эгмонт… Сэйнт Ричард…», и – запалив самый большой и яркий огонек, тот, что к северу: «Лэйе Литэ!».
Ждет, напряженно вглядываясь в пламя. Долго ждет. Вот уже и прогорели кора и прутики, и обуглился хлеб, и мясо скорчилось на угольках. И –  тишина. У него уже ноги затекли на коленях стоять, склонившись к камню, и глаза слезятся от дыма, и мыслишки закрадываются, что, мол, а не сказки ли ему, дурашке маленькому, тогда рассказывала прабабка?
Шорох сзади. Зверь? Человек? Ренкваха резко вскакивает, оборачивается – и сталкивается глазами с ней. Вроде как баба. Долговязая, тощая, русые с прозеленью волосы кое-как заплетены в косу. Одета в серые, как камень лохмотья. Лицо бледное в прозелень. А глаза темные, ввалившиеся, пустые – только на самом дне что-то поблескивает, как вода в почти пересохшей луже. Остатки жизни поблескивают.
– Ну, – скрипит, как столетняя бабка, – чего надо? Говори, если позвал!
Ренкваха невольно делает шаг назад, чуть не спотыкается о камень, – не страшно ему, но мерзко, будто наступил на дохлятину.
– Что смотришь? Делать святым нечего – только у всяких вояк на посылках бегать, – смеется. Страшный смех. Мертвый смех.
– Ты…
– Айрис Окделл. Старшая дочь твоего любимого святого Эгмонта.
Надорец опускается на колено: «Эрэа…».
Не врала прабабка! Ни про святых, ни про выходцев! Интересно, а правда ли, что они могут куда угодно в один миг довести? Ну, скажем, в ставку первомаршальскую, к принцу?
Кивает выходица: можно и такое устроить. Народу в тех местах поубивали полно, в том числе и случайного, и невиновного – значит, можно туда проложить выходцеву тропу. Потопталась, поприслушивалась, поводила провалившимся носом – и ткнула в колючие жухлые заросли тощей рукой: туда, мол! Ренкваха едва успел по-шустрому упихать в суму свое барахло – что-что, а флягу-то с касерой терять неохота! – как эреа Айрис ухватила его за рукав и потащила за собой, Ларс насилу конька уцепил за повод!
Кусты расступились, открывая черный провал, конек шарахнулся, вырывая из Ларсовой руки повод, и вскачь дернул по лесу, себя не помня с перепугу. А Ларс, крепко про себя ругнувшись, шагнул за дщерью Эгмонта в колыхающуюся тьму…

[NNNika]

Большое спасибо за продолжение.
А почему надорские выходцы так отвратительно сохранились? Зоя и Арамона выглядели бодренько и трупного запаха тоже от них не было.

[aiv]

Ну так Зоя и Арнольд и возраста столь почтенного не достигли в каноне. А надорцы держатся целый круг! Спасибо, что хоть как-то лопочут и ходят!

[aiv]

…День не задался с утра. С пера, прямо на новую тетрадку, опять и опять шлепались темные жирные кляксы, будто сам Леворукий Гонсало под локоть толкал, – и расплывались пакостными спрутами и каракатицами. Задачи никак не решались, линии выходили кривые, даты всяких древних битв перепутывались в голове. И дождь со снегом лил, лил, лил, стучал по карнизу каплями, будто ментор указкой по доске. А уж когда соберано на урок приперся, – кошки его разберут, зачем! – то и вообще всё наперекосяк покатилось. Соберано язвил – с самого начала злющий пришел, как закатный кот, видно, никого на предмет наорать больше под руку не подвернулось. Ментор, опасливо на государя поглядывая, мораль читал дрожащим и блеющим голосом. Дор Аугусто – тот вообще в уголке прижался, будто и нет его. Гонсало в конце концов сорвался, высказал и ментору, и соберано всё, что о них думал, швырнул и тетрадку, и перо – и ходу! Поймали, отругали, розог всыпали – ладно, на это амулет есть! – и велели сидеть у себя в комнате безвылазно целый день. Пока не поймет и не извинится. Гонсало, не будь дурак, сделал вид, будто ужасно огорчен этакой перспективой, а сам, дождавшись, пока шаги за дверью стихнут, шмыгнул привычным путем в потайной ход.
Он нашаривает в тайничке отмычку, спички, фонарь. Дохленький огонек не столько освещает, сколько бросает причудливые тени по стенам. Ничего, Гонсало привык. Та-ак… И куда теперь податься? В башенку? Нет. Там сейчас скучно. Герцог, наверняка, хандрит, он, когда плохая погода, всегда в скверном настроении, и будет клеваться, если захочешь погладить его по черным перьям. Кошки, все пятеро, вернее всего, спят по углам, а может, по ходам гуляют, мышей вынюхивают. Целый выводок кошек – Гонсало их уволок весной прямо из-под носа у конюха Хуана, не дал утопить, и поселил в башенке. Молоко им таскал с кухни, объедки всякие. Матиас, Тильда, Пикита, Ринето, и матушка их, Рокка рыжая и полосатая, туда же, заодно. Не-ет, в башенку поднимемся вечером – может, распогодится хоть чуть-чуть, и можно будет смотреть в окошко на небо. И запасы продовольствия надо бы уже пополнить! Значит, на кухню просочиться. Но это ближе к ужину, чтобы в кутерьме и хлопотах никто особо не обращал внимания, кто там такой маленький под столами лазит и что со столов тырит и пихает за пазуху. К гвардейцам в кордегардию? Хорошо бы… Вот только если его там увидят – гвардейцам плохо придется. Не потому что они виноваты – а чтобы воспитать Гонсало. Соберано, он такой. Но куда тогда? Не отсиживаться же на ступеньках в узком коридорчике. О, идея: не сходить ли нам в грот в Саду принцессы? Там хоть и не очень тепло, но сухо, и одеяло драное припасено, и сухари. Можно сидеть и слушать дождь. А если примутся искать – можно быстро удрать к себе по-тихому. Решено, идем.
На полпути мальчик, однако, решает, что в гроте в этакую погоду все же делать особо нечего – даже и подглядывать не за кем, все сидят под крышей. Вот сеновал над конюшней – совсем другое дело. Может, еще какого-нибудь котенка удастся спасти?
Он, осторожно ступая, пробирается по коридору. Вниз, вниз… налево… Нет, погоди. Что это такое на стене? Кошачья голова. Как Гонсало раньше ее не заметил? Просто потеки на стене, пятно или..? А ну-ка… Или! Надавить на кошкин нос посильнее – и с чуть слышным скрипом открывается низенькая толстая дверь. За нею круто вниз падает железная лесенка. Конца ей не видно. Ух ты… А обратно как? Ну, ну, ну, где? Слава кошечкам, наконец-то. Еще раз проверить. Еще. Все должно быть наверняка – не хватало еще вопить, как призрак, или как кошка на дереве, чтобы тебя отсюда вытащили! Не хватало еще всяким соберанам и Эдвардам показывать, где тут какие ходы. Они – для Гонсало. Его собственное, тайное королевство. И он сам, без посторонней помощи должен их обследовать, и выучить наизусть каждый поворот, каждую потайную кнопку, каждую отметку мелом на стене. Это его тайное оружие – против всяких соберанов, менторов и эров Эдвардов. Отмычку поглубже в карман, фонарь в зубы. Ну что, вперед, ваша светлость?

[aiv]

Вниз… вниз… вниз… Ну вот, кончилась лестница. Вовремя: у Гонсало от тяжести фонаря чуть челюсть не отвалилась! Коридор… вроде без разветвлений. Поглядим… Дальше, дальше – сыро, одиноко, страшно, впереди неизвестность, ничего, Алва назад не поворачивают. Только бы хватило свечи в фонаре! Наконец мальчик упирается взглядом в стену – по которой вверх уходит хлипкая железная лесенка. Вздохнув, он снова берет фонарь в зубы – и карабкается по холодным влажным ступенькам. Крохотная – не развернуться – площадка. Стена – уже не такая холодная и сырая на ощупь. И лучик света! Слабенький – но он есть. Значит, тут есть дырка, чтобы глядеть. А раз так, значит Гонсало выбрался из подземелья в обитаемую часть дворца – иначе зачем бы тут дырка, если не за кем подглядывать? Тшш! Из-за стены глухо доносятся чьи-то голоса. Гонсало, затаив дыхание, приникает глазом к отверстию…
За стеной, оказывается, чей-то кабинет. Комната узкая, тесная, полутемная, похоже, что вовсе без окон. Высокий, наверное, под потолок, стеллаж, уставленный толстыми томами и туго набитыми папками, рядом стремянка. Прямо перед отверстием – бюро со множеством крохотных ящичков, на нем зажженная лампа и тоже всякие бумаги стопкой лежат. За столом, спиной к мальчику сидит человек в мундире – не придворном черно-белом, а черно-синем, с серебряным шитьем. Такие носят только самые важные особы, по личной собераньей милости и позволению, – вот как эр Готье или дор Ильдефонсо… Только этот на эра Готье не похож – худой. Тогда кто? Тут сидящий поворачивает голову – и Гонсало узнает графа Мейна.
– Итак, дорогой герцог, – произносит эр Эдвард, – собеседник его, очевидно, расположился справа от бюро, в глазок его не увидать, – итак, меня, думаю, можно поздравить с успехом. Природный катаклизм, кхм, довольно обычный для Надора, пришелся как нельзя более кстати, – личный секретарь соберано, пошарив в бумагах перед собой, находит помятый листок и протягивает тому, невидимому.
– Что ж, дорогой граф, должен сказать, и впрямь неплохо сработано. Относительно неплохо, я бы сказал. Габенхафта жаль… Он еще мог бы быть полезен. Но, впрочем, так даже лучше. Если, кхм, несколько подправить эту картину… сделать темные тона насыщеннее… как это умеет наш добрый Муре… – голос вроде бы и приятный, и мягкий – но холодный, как рыба на леднике.
– Совершенно верно! – с готовностью поддакивает эр Эдвард, и Гонсало представляет, какая у графа сейчас, должно быть, судя по голосу, противная угодливая физиономия. – Однако могу предположить, что вы, дорогой герцог, успели намного дальше продвинуться на пути к нашей общей цели…
– Не так далеко, как нам обоим хотелось бы, эр Эдвард… Однако же, дальше, нежели можно было ожидать. Неким таинственным образом К. уже получил известие о…  кхм, природном катаклизме, причем преподнесенное в как нельзя более благоприятном для нас ключе.
– Превосходно! – восклицает Мейн, но тут же осекается и шепотом просит прощения у собеседника. Далее разговор идет почти шепотом, и Гонсало, как ни напрягает слух, может разобрать только обрывки фраз: сработали оба… шланг… на вынужденную… маршал… адмирал… аттестация… магниты под компас… мины… измена… они выступают… поднимают всех…
Кто – они? И кто сел на вынужденную? Маршал… Уж не дор ли Хоакин Альмейда? А невидимый герцог продолжает – должно быть, с едкой такой улыбочкой:
– Если всё пройдет так, как мы с вами предполагаем – оба наших препятствия обрушат друг друга сами. Нам останется всего лишь выждать, дорогой эр Эдвард. Выбрать нужный момент. Как там говорят нухутские мудрецы? Спокойно сидеть на горе, наблюдая битву тигров в долине…
– А после – забрать себе и добычу тигров, и их шкуры! – подхватывает Мейн, и Гонсало пробирает дрожь от злобы в его голосе.
– Главное, – осаживает его невидимый и холодный, – уничтожить все доказательства…
– О, об этом можете совершенно не беспокоиться, герцог: в мусоре никто рыться не станет, а тот, кто станет – вряд ли поймет, что к чему, даже умея читать.
– А мусорщик?
– Старина Густав? Во-первых, он всецело предан нашему дому. Во-вторых, не отличается остротой ума. В-третьих, от рождения нем. Из его мешка никакие тайны на свет не вылезут. Кстати, как, по-вашему, стоит поступить с мальчишкой?
– Предполагаю, дерущиеся тигры поднимут такой шум, что никто и не заметит исчезновения котенка.
– О да, эр Рейнхардт, эру Валентину титул герцога Марагонского будет гораздо более к лицу!
«Это еще что?! – от злости Гонсало даже не так холодно становится. – Какой еще Валентин?»
Тут раздается стук в стену – вроде, возле стеллажа с бумагами: раз, раз-раз-раз, и еще раз. И оба заговорщика торопливо покидают тайное убежище.
Вот это да… Интересно… Рассказать соберано? Ага, поверит он, кота с два. Как бы туда влезть – и пошарить в бумагах? Удостоверившись, что всё тихо, Гонсало принимается искать кнопку, рычажок или чем там эта кошкина дверца открывается.
Нашел! Стул стоит близко, можно дотянуться – и тихонько подтащить его к себе по ковру, и сунуть ножкой в дверь, чтобы не захлопнулась. А самому выгрести из мусорки все бумаги! Свернуть, упихать за пояс и в пазуху. С бюро бы еще забрать – но ведь заметят! А теперь – ходу!
…Потом, уже поздно вечером, он сидит в своей башенке, перебирает при пляшущем свете фонаря трофеи. Читает подрасплывшиеся строчки на серой тонкой бумаге – другой в захолустном гарнизоне взять неоткуда: «…во время военных действий капитан Веласкес проявил стойкость и отвагу… прошу наградить…». Капитан Веласкес. Молодчага, тио Рамиро!

[NNNika]

Очень плодотворная прогулка оказалась.
Сумеет ли мальчик правильно распорядится информацией?

[aiv]

***
…Вымотался Ренкваха вусмерть. Еще бы: столько важных персон, и всем всё расскажи, да всю правду доложи, да в показаниях не запутайся! Сперва принцевы гвардейцы да дружки чуть не пристрелили, когда вывалился Ларс из вонькой тьмы чуть не в дверь принцевых покоев в Эйнрехте, в реквизированном для нужд победителей бургомистровом особняке. Потом Оллара убеждал, что не врет, что и впрямь тот, с кем Бастьен – то есть Рамиро, маркиз Алвасете, четвертый сын соберано, вот, значится, как его звать-то по-настоящему! – вместе в Легионе воевал: всё вспоминать и выкладывать пришлось – и про то, как малыша Гонсало спасли от ментора, и как отмычку мальчишке подарили, и амулет колдовской из тварьей чешуи. Поверил эр Чарльз, то есть принц, слава кисонькам. Раскипятился – жуть. Созвал своих офицеров, говорит – страшным таким шепотом: мол, хватит, так дальше нельзя, в собераньей кукушке, не иначе, пружина лопнула, и надо бы хватать старого ворона за хвост да сажать в курятник, пока собственные яйца не расклевал! А то вчера Хорхе, сегодня Рамиро, а завтра?
Шумели, ругались – Савиньяков молодых целых пять голов, да Валме, да капитан Муэртес, летун, ну то есть Хорхе Кэналлийский, который, оказывается, тоже намедни от соберано отеческий привет получил – чуть не гробанулся к тварям, да Гайяр, да… всех и Ренкваха сразу и не запомнил. Шикали друг на друга то и дело – а все равно доболтались: явился, важно колыхая пузом, сам Первый Маршал, эр Ульрих – кое-как боком в дверь прошел. Это что вы, молодые люди, говорит, задумали?! Какая еще готовность номер один? Какие «наши люди»? Принц ему – факты, прямо под нос. И свидетеля заодно. Ну и пришлось бедняге Ренквахе выкладывать всё по новой. А потом – еще раз, теперь уже – Хоакину Альмейде, над всеми летунами главному… Слушали важные регулярники, переглядывались недоверчиво, брови супили. Про Рамиро, вроде бы, поверили. Не верили только, что легионер смог из своего Коннершталя такой мухой метнуться до Эйнрехта. Что это, говорят, за сказки – выходцевы тропы? Покажи! Кошки с вами, господа. Попросил Ренкваха свеч, да мяса с хлебом, да касеры, да выйти во двор – чтоб, значится, не на кирпичах и досках обряд творить, а как надобно, на земле и камнях природных. Да рябины наломать – и всем взять в руки по веточке, а то, чего доброго, утащит гость закатный. Видит Ларс – интересно им, молодежь пересмеивается, а старшие глядят, будто разведданные на карту наносят. Проделал Ренкваха всё, как прабабка учила – сидит, ждет, а сам прикидывает, как удирать отсюда, коли вдруг обряд не сработает и сочтут его треплом полоумным, если не чем похуже. А все вокруг сгрудились – и так и едят глазами и Ларса, и камень с четырьмя оплывшими свечками, будто на Ларсе картинки нарисованы!
Сработало! Да только не совсем так, как Ларс думал. Ну да, выходица из-под сарая вылезла. Не Айрис – сестра ее младшая, Дейрдре. Совсем девчонка. Глядела на эра Оллара – как на пряник, только что не облизывалась. И на вопросы его отвечала охотно: да, живут выходцы в Надорском лесу, самим Литом, четвертым Абвением, Отцом Скал поставлены тот лес стеречь от всяких праздношатающихся, вот уже целый круг, с тех времен, как Ларак пустым достался Лионелю Закатному, стерегут – и не видать им, как своих ушей, ни гроба людского, ни покоя, пока не исполнятся некие пророчества… И тропы есть, и проложить их можно – ежли убили на нужном месте кого-нибудь. А маркиза Рамиро среди мертвых ни она, ни сестры ее, ни товарищи не видали. Значит, можно надеяться, что жив капитан Веласкес!
Только старшие Алвы нацелились девчушку расспросить поподробнее на этот счет – здрасьте, пожалуйста! Ветер хлестнул, туча набежала – и дождем из нее! Да прямо на сарай и на выходицу несчастную! Ойкнула Эгмонтова дочка – и пропала. А возле сарая глядь – мужик нарисовался, пожилой уже, в мундире темно-синем с серебром, как на картинках про старину рисуют, волосы седые, гладко зачесаны – и видно, что тоже, кхм, не сказать чтобы совсем живой. А на крыше сарайной устроился, ногу на ногу, того же свойства черноволосый стройный красавец – волосы развеваются, глаза черные блестят, как у ночного кота, а за спиной – крылья чаячьи.
– Кто, – прилизанный спрашивает, – вздумал выходца звать на землю, что под моею защитой пребывает?
– И для чего, интересно? – подхватил крылатый.
«Святой Олаф!» – выдохнул, выпучив глаза и втянув пузо, эр Ульрих. «Святой Ротгер!» – пискнул кто-то из молодежи в заднем ряду.
Ну вот, не было печали: изволь теперь, Ренкваха, по четвертому кругу всю историю докладывать. Доложил, во всех подробностях – куда ж денешься? Выслушало начальство Рассветное, оч-чень заинтересовалось, обещало, что постарается разобраться. И то хлеб…

[NNNika]

Про пружину в собераньей кукушке хорошо сказано!

[aiv]

еду в отпуск, следующая прода будет нескоро...

…Ночью сидели у камина эр Ульрих, дор Хоакин, принц Оллар и капитан ВВС Патрисио Муэртес. Вино на столе было скверное – но другого не достать, война. И беседа шла о материях склизких и гадких – но говорить было надо: не вытащишь за ушко на солнышко гниль – сожрет и разложит всё, как зелень Олларию.
Начал, как положено, эр Ульрих: ну хорошо, все убедились, что этот, как его, Ренкваха, не солгал насчет выходцев. Возможно, не солгал и насчет всего остального, что произошло в Коннерштале. Хотя это еще следует выяснить.
– Я этим займусь, если позволите, господин Первый Маршал, – вызвался дор Хоакин. – Но на младших Алва и впрямь идет охота – судя по тому, что мне известно.
И рассказал, как нагрянула в летный полк, где имеет честь служить капитан Муэртес, ни с того ни с сего из Альвеары комиссия во главе с неким полковником Кальперадо, из ведомства супрема. Ну, хорошо, нагрянула – пусть, бывает. При этом Кальперадо – помощник, некий фок Габен, корнетик белобрысенький. И корнетик этот, кроме того, чтобы начальству своему бумаги перебирать и подавать, как ему по чину полагается, очень авиатехникой интересовался. Так и норовил в любую свободную минуту подлезть поближе к механикам, да поглядеть, как двигатели и прочее чинят и проверяют, спрашисал, что да как. Ну, те и отвечали, показывали и рассказывали – вроде, на первый взгляд, ничего плохого не делал этот фок Габен. Говорил – хотел в Альбертовку, но не сложилось…
А наутро дор Хоакин, как положено, инспектировал вверенные ему соединения. И пришло ему в голову лететь не с тем пилотом, с кем вчера было решено, а с Муэртесом. Чей «ястребок» как раз вечером отшаманили и вылизали. Взлетели. Час, два – полет нормальный. А потом раз – и раскашлялся левый двигатель, как чахоточный в терминальной стадии. И захлебнулся. А через пару минут – второй. Муэртес, летчик милостью Абвениев, хоть завтра можно ставить командиром эскадрильи, на Анэмовом духе усадил аэроплан на каком-то утоптанном коровами выгоне возле какой-то деревеньки.
Стали разбираться – оказалось, топливные шланги надрезаны. Оба. Да с таким расчетом, чтобы лопнули некоторое время после вылета. Подключили по-тихому «безопасника» Мендеса, толкового парня, допросили всех механиков вместе, поврозь и попеременно. Выяснилось, что когда с машиной Муэртеса возились, порученец приезжего начальства вокруг вился, как оса над вареньем, так и норовил потрогать и поглядеть. А еще слыхали краем уха, как Трудхен-прачка жаловалась: мало того, что механики робу в стирку приносят всю угвазданную, так и порученец альвеарский туда же! У полковника Кальперадо – глаза на лбу, челюсть на полу: не может такого быть! Призвали корнета. А тот с миной как у надгробного памятника маршалу под нос – документ. «Всё, что сделал предьявитель сего, сделано по моему приказу, ради блага Талига и истребления врагов его. Родриго». Подпись соберано. Почерк соберано. И личная печать соберано. «Простите, господин маршал, я не предполагал, что вы полетите этим бортом». Выходит, это Муэртес – враг Талига? И по какой причине? Не верю, сказал маршал, головой за него ручаюсь. А вот вы, корнет, за то, что в военное время чуть талигские ВВС не обезглавили…!
– Расстреляли?

[aiv]

– Зачем, дор Ульрико? Живые свидетели нам в любом случае пригодятся. Отослал красавчика спецбортом ко мне в поместье, с инструкцией старому Бернардо: посадить в подвал, кормить, поить, стеречь, как Зверя Гальтарского. И Мигелето посоветовал со своим котиком закатным поступить так же.
Что за котик? А дор Хоакин, поняв, что дело нечисто, сразу с надежным человеком отправил депешу в Метхенберг, своему старшему брату Мигелю, Первому Адмиралу Талига. И получил ответ: у альмиранте на днях того же рода и достоинства история приключилась, когда капитан второго ранга Фуальдес сдавал аттестацию на право самостоятельно управлять эсминцем. Тоже комиссия приперлась из Альвеары, тоже из супремовой конторы, и тоже при главном порученец состоял, некто фок Миттер, которого очень интересовали техника и корабли, в частности, устройство капитанской рубки. Трижды подряд будто кот закатный лапой разворачивал корабль в ту часть бухты, где мины дриксенские еще не успели снять. Интересно дору Мигелю стало, что это вдруг стряслось с одним из его лучших офицеров. Поднялся на борт альмиранте, сам встал к штурвалу. И – та же кошатина! Старый боцман Зельтцер потом на баке рассказывал: совсем было налетела на мину «Звезда Талига», да всплыло под носом чудище морское, щупальца вот такенные, и двумя щупальцами нос-то Звездочке от этой погани отворотило! Не иначе – поднялся из глубин адмиралу на выручку сам святой Валентин!
Насчет святого боцман, может, и приврал – а вот магнит под компасом обнаружился самый настоящий. И вся команда, все, кто хоть что-то мог видеть, на фок Миттера показывала. И Миттер тот, прижатый к стенке, тоже дору Мигелю на стол карт-бланш от Родриго Третьего выложил. И тоже уверял, что альмиранте убивать намерения не имел…
Та-ак. А вот это уже тенденция.
– Именно! – почти выкрикнул Карлос. – И кто следующий, по-вашему?
– И вы, майн принц, насколько я понял, решили уттарить первым? – медленно проговорил Ульрих Катершванц.
Оллар молча кивнул. Маршалы переглянулись.
– Но, насколько я успел понять, сиккнал тан – «кот-тофность номер от-тин», но не атака?
– Пока – нет.
– И не надо, мой принц. Пока – не надо, – мягко, но непреклонно произнес маршал ВВС. – Вам, как вы сами понимаете, гораздо выгоднее иметь нас обоих и моего брата на своей стороне, как и остальных военачальников. Что ж, лично я готов к борьбе за правое дело. Но не раньше, чем буду твердо уверен, что оно действительно правое. Если вы желаете, чтобы я участвовал в заговоре, то дадите сигнал не раньше, чем я слетаю в Коннершталь и потолкую по душам с молодым Ноймаром, а заодно и с сослуживцами, кхм, капитана Веласкеса. И кстати, попробую взглянуть сверху на этот кошачий тракт, по которому почему-то нельзя ездить!
– И не раньше, чем я съесшшу ф Метхенперк и сам поккофорю и с альмиранте, и с фаш прат, и фоопще со фсеми причастными, – тем же тоном сказал Катершванц. – Перетт решающий срашений неоппхотимо иметь как можно полее полные разветтанные!
– Хорошо, господа, – кивнул принц, – согласен, здесь вы оба абсолютно правы.
– И, самое главное, – маршал авиации приподнялся, опершись ладонями о стол, и внимательно поглядел в глаза сперва Карлосу, затем герцогу Кэналлийскому. – Не буду говорить за остальных, но и я, и Мигель, и дор Ульрико давали клятву. Я не хочу, чтобы на месте гранатовых рощ Кэналлоа плескалась соленая вода.
– Разумеется, дор Хоакин. Я и сам заинтересован в том, чтобы смена власти в Талиге прошла тихо и бескровно. Соберано – для всех! – умер, да здравствует соберано. Как всегда. Недалеко от Алвасете есть маленькая ферма, тихая и уютная, где дор Родриго обретет покой. Пусть берет с собой свою Эстрелью, если захочет. Но если он захочет большего – для полоумных самозванцев есть Дом Скорби!
Тут в дверь постучали – тихо, деликатно, не так, как порученцы со срочными докладами. Вошел усталый, но довольный Филипп Рафиано, с известием, что тянувшиеся битых две недели переговоры наконец-то подошли к концу и судьба Дриксен решена: быть гордой кесарии провинцией Талига! Быть ее наместником Руперту фок Фельсенбургу, асу битому, девчонкой Марицей на задницу посаженному, – может, на земле лучше справится, если советников к нему толковых приставят! И быть маленькой принцессе Гудрун, единственной дочери принца Фридриха, геройски погибшего под копытами своих же кавалеристов в Мергане в Тварью ночь, и внучке кесаря Олафа, которого удар хватил от доклада, что талигская армия в Эйнрехт входит, супругой Гонсало, герцога Марагонского!
– Ну фотт, – удовлетворенно потер руки эр Ульрих, когда экстерриор удалился, пожелав всем доброй ночи. – Фы, майн принц, нушталис в кароший претлокк, чтопы отпрафиться ф столиц. Он у фас есть: фы на прафах путтушши ротстфенник пофесетте деффочка…
А когда Карлос отправился то ли спать, то ли передавать услышанное друзьям, эр Ульрих испытующе взглянул на дора Хоакина и спросил шепотом, точно ли тот собирается присоединиться к заговору, имеющему целью свержение законного государя Талигского? А как же все-таки клятва?
– Дор Ульрико, я поклялся в верности семейству Алва. Ситуация мне представляется крайне подозрительной. Я поеду в Альвеару, чтобы во всем разобраться. И, прежде всего, проследить, чтобы старый и молодые Вороны друг друга не заклевали…
– Зер гут. А я остаффаться сттесь – слеттить, чттоппы остаффшиеся трикс не кусать нас са саттница.

[NNNika]

Спасибо за продолжение, и счастливого отпуска!

[aiv]

Вот, удалось немножко набросать...

Рамиро открыл глаза. Сначала ничего не увидел. Потом разглядел тусклый мерцающий огонек поодаль. Пошарил рукой вокруг себя – понял, что лежит на широкой и жесткой постели, под меховым одеялом, подушка то ли сеном набита, то ли еще чем... Прислушался – рядом кто-то посапывает, и, похоже, не один… Что это за место? На Рассвет не похоже, темно. Да и на Закат не очень, хотя и тепло. Может, Лабиринт? Если так – надо вставать и идти, куда поведет дорога, тогда может быть и выберешься… куда-нибудь. Он попытался встать – тихо охнул от боли, пронзившей руку. Вспомнил: Гауптвахт, в спину стрелял, сволочь. Рядом поднялась темная тень, зашептала сперва вроде то ли на каданском, то ли на дриксенском, потом на ломаном талиге: тише, тише, что ты хотеть, янг рэйвен, ты лежать, или опять кровь на крыло… Он лег снова. Глаза его успели немного привыкнуть к темноте, и тень при ближайшем рассмотрении оказалась маленькой сухонькой старушкой, замотанной чуть ли не в полдесятка шалей. «Элис, – сказала она, поймав его взгляд, и указала скрюченным пальцем на себя. – Я быть Элис, я тебя лечить, Миро, я знать травы…». Спасибо, дора Элиса, вы очень добры.
Старая лекарка, взяв светильник – грубо сделанную глиняную плошку с плававшим в масле фитильком, – проводила Рамиро по узкому темному коридорчику в тесный закуток с недвусмысленной дырой в полу, потом обратно – он честно старался сильно на нее не наваливаться, но получалось не очень. Затем он, помявшись, попросил воды – «Если это вас не затруднит, дора Элиса, пожалуйста!». Травница поила его, держа возле губ плошку – вода была вкусная и холодная, но посудина нечаянно выскользнула из старушкиных рук, маркиз машинально дернулся подхватить ее раненой рукой – не смог, невольно вскрикнул – и тут рядом на постели заворочались. Один… второй… третий, совсем рядом. Высунулась из-под мехов всклокоченная голова – светлые глаза, короткие волосы, довольно симпатичный юноша, лет шестнадцать от силы. Знакомое лицо.
– Ты что? – спрашивает. – Плохо, больно? Элис…
– Уай, зэ Сансет…! Сайленс, сикстин рэд кэтс он ёр низ! – раздался из-под одеяла яростный шепот в два голоса, и показались еще двое. Эти были постарше: у одного пробились тонкие усики, а у другого – даже бородка топорщилась.
– Алан, я свертеть шею твой ворона! – прошипел тот, что с бородкой, а самый младший оскалился в ответ: «Невер! Гэт аут, Рич! Это мой добыча!». И у Рамиро встал перед глазами тракт, волки, кожаная фляга, рогатое чудище, неумелые, но старательные руки перевязывают рану. Алан Окделл, виконт Лар.
– Ай бэт, ю’л нот хэв э файт! – показал все белые крепкие зубы усатик, вылез из-под одеяла, не стесняясь ничуть своей полной наготы, красавец, и решительно уселся между Ричем и Аланом, растопырив руки – чтобы противники не могли достать друг друга. – Рич, плиз, сайленс энд слип. Ворона есть с подбитый крыло, надо жалеть.
Рич хотел было возразить, но, встретив укоризненный взгляд старой лекарки, проворчал что-то под нос на том же, вроде каданском, а вроде и дриксенском наречии, и улегся лицом в подушку.
– Сэнкс, Реджи, – Алан погладил усатика по плечу. – Летс слип.
Потом обернулся к Рамиро: «Ты давай спать – и я тоже, я быть рядом и тебя греть». И в самом деле улегся, притиснулся, заботливо укрыл – и с ним было уютно и тепло, даже рука почти не болела…