Попытка обвинения.

[Bloomy]

Попытка обвинения.

«...С этой мыслью я прихожу в полнейшую уверенность в том, что эр Рокэ все-таки мерзавец. Грязный, грязный, грязный мерзавец! Он меня совершенно не ценит. Не ценит ничего, что я делаю! А я так стараюсь! Так стараюсь быть послушным учеником эра Августа, так стараюсь с трепетом хранить сокровенные истины Людей Чести, что сей достойный, несчастный человек раз за разом пытается протолкнуть чрез толщи непрятия и равнодушия. Но все без толку! Ему на меня плевать, совершеннейшим образом плевать, и точка! А еще этот приказ... Я оруженосец, а не верная собачка! Правильно говорит Катари, я не долен уподобляться банальнейшему пажу, я имею право на Честь и Гордость, я имею право сказать «нет», когда мне того хочется, и каким, собственно, именно образом, скажите мне, эр заставит меня выполнять, то, что я делать категорически отказываюсь...»
Юный Ричард Окделл поежился, приказав себе выкинуть из головы провокационные вопросы с крайне оскорбительными логическими выводами, и, подхватив поднос и торопливо встряхнувшись, быстро зашагал по коридору. Глубоко вздохнув пару раз, сей милейший молодой человек торопливо переставил на подносе чашки, придержав оный подбородком, и с видом смертельно опротивевшей муки постучался в двери мерзкого эра, повелевшего подать крепчайший шадди в кабинет ровно в шесть часов утра. То, что шадди велелось подать Хуану, а милейший Ричард о том и не должен был узнать, разумеется, даже не оговаривалось, но юноша, решительно отвоевав у почтительного слуги столь сокровенное обязательство, а именно – пробудку самого Монсеньера, торжественно поклялся себе уж на этот-то раз ни в чем не уступить мерзейшему супостату и не позволить проигнорировать свой вызов.
«Да, я обязательно заставлю его принять бой! - отчаянно кусал губы молодой человек, притоптывая с ноги на ногу. – И на этот раз я не позволю меня запутать! А то: «Юноша, вот когда научитесь драться...», «Юноша, не частите...», «Юноша, ваша дерзость просто смешна...»! Я навяжу ему вызов! Так сказал эр Август, это катастрофически необходимо для блага всей Талигойи, и пусть он только посмеет на сей раз отвертеться, указав на мою личную безопасность али скучливое обязательство, коим ему все это представляется! Только вот...»
Внезапно в голове (да, да, как не это не поразительно, но современники продолжали утверждать, что в ту пору у юного Окделла действительно имел место быть сей потрясающий воображение изыск, коим, к слову его омерзительного эра, не были обременены многие достойнейшие из достойнейший умов славного города!) милейшего юноши возникла абсолютно не свойственная столь углубленному в беды отечества «молодому бойцу» мысль. Ее поразительные свойства заключались в том, что вышеуказанная мысль представлялась нам весьма трезвой, в чем все, не понаслышке знавшие об поражающей исключительности умственных достижений юного герцога Надора, искренне изумлялись:
«Вот только... Будет ли это так просто? Он ведь никогда не соглашается со мной драться! Что может задеть эра так, чтобы он сочтет то достаточно оскорбительным для... Может, попробовать запятнать его родовую Честь? Не-ет... – юноша покачал головой, горестно поникнув, - Как-то то сомнительно, что столь распространенный довод... И ведь обязательно найдется с тысячу противоречий, коими все и оправдается... Я оправдаюсь, эр Рокэ никогда не станет оправдываться, но что же делать, что делать, что делать?! Так... Будем действовать согласно обстоятельствам. Вот, что подвернется, на том и закрепимся. Нужно просто... как говорил эр Август? А, «проявить сообразительность»! Н-но нет, кажется... – Ричард задумчиво нахмурился. – Это он, кажется, говорил не мне, или, как сказал, так почему-то велел тут же выкинуть из головы, но... все же, все же! – юноша бы прихлопнул себя по ладони, ежели б не мерзкий поднос. – Я знаю, что буду делать. Верно отметил эр Август – «найди себе причину и иди к ней». Теперь все ясно, дело за малым, - причина... Ну что ж... Ах, как это мерзко – заставлять человека ждать с тяжелым подносом, обременять его мыслями о собственном бессилии, как... это низко, как не достойно – не думать о других, вот я еще помяну это эру Августу, уж он-то меня обязательно поймет...»
И, окончательно разыгравшись и уверившись в печальной неотвратимости героического замысла, юный герцог Окделл с миной крайнего ко всему отвращенья, провернул ручку и, пятясь, что б не повалить на пол чашки, ступил в туманные дебри возмутительного «лежбища хаоса и разврата».
В злокозненном кабинете было сумрачно и прохладно, за тяжелой портьерой курлыкали летние голубки, три тончайших солнечных лучика загадочно поблескивали на огромном щите, пробивались в шерстинках кабаньей головы и сверкали плеском бликов в забытой у камина бутылке... Кабинет был оскорбительно пуст. Что?! Юноша едва не уронил поднос от обиды.
«Как?! Неужели... вся затея провалилась?! А что теперь я скажу эру Августу, что так отчаянно, невосполнимо скорбит по всем провалившимся попыткам уничтожить-таки проклятье Талигойи?! Нет! Невозможно представить, как расстроиться сей достойный, бедный человек, возлагавший на единственного сына (то есть, меня) героически почившего герцога Эгмонта такие надежды! Несбывшиеся надежды. Ах... Это вполне в духе мерзкого эра Рокэ – разбивать чужие чаянья! Он смеется, щеголяя сапогами по осколкам раскрошившихся сердец! Ах, моя милая Катари, твои фарфоровые крылья так же преломились в руках сего жестоко человека? А... человека ли?! Да может ли человек быть так жесток?! Какой же он ужасный, ужасающе бесчувственный, это все его вина...»
Юноше пришлось закусить губы, чтобы не расплакаться от обиды и разочарования (мерзкий эр Рокэ, да Вы хоть знаете, как сложно было уговорить Хуана...) и неизвестно, чем бы обернулась сия воистину праведная попытка законной дуэли, ежели б в этот миг... Молодой человек вздрогнул и развернулся.
Ежели б в этот миг откуда-то из-за камина не послышался таинственный скрип и мягкий вздох.
Сердце нечастного герцога, имевшего гербом неуязвимого вепря, подскочило из пяток к затылку и забилось под самым языком. Медленно ступая и не переставая мысленно костерить непредсказуемого монсеньера во все корки, юноша тихонечко обогнул кресло и, ловко выстраивая подносом баланс, протиснулся к каминной полке, загроможденной подсвечниками и бокалами. И представьте же себе его изумленье (едва ль не обоснованное, впрочем), когда там, парой шагов от стола и двумя – от рельефной каминной кладки, он увидел тонкую дверную щель тайного прохода! Вот уж точно, прав эр Август – глубины жуткого мрака!
Должно быть... Ричард сглотнул и подобрался. Это и есть загадочная опочивальня самого Ворона!
Да, да, думаю, было бы вполне логично выдвинуть столь смелую догадку, особливо, поминая тот факт, что добросовестный Хуан, имея свое понятия о ходе мыслей небезызвестного Ричарда, с утомленной тщательностью расписал построенье личных апартаментов обожаемого «соберано» и не забыл намекнуть, что по утрам тот бывает особенно осторожен и частенько запирается на замок. А потому лучше провернуть пару латунных кинжалов, чтобы поскорее попасть в сопряженную с личным кабинетом малую спальню его светлости, замечал прозорливый слуга, да только у юноши, переволновавшегося значительностью возложенной на него кансилльером (!) миссии, все попросту вылетело из головы! В том числе и предостереженье о тонком чутье монсеньера.

[Bloomy]

Но... нужно было решаться. Впрочем, милейший Ричард, промокнув по очереди обе ладони и чудом не расплескав богоданный шадди, никогда не имел чести быть знакомым со столь строптивой, но нежной дамой по имени «деликатность», а потому, напомнив себе о значительности предприятия и вогрузив на душу обещанье «ни за что не оплошать», глубоко вздохнул для храбрости (что не говори, а эр Рокэ был еще и удивительно мерзок тем, что заставлял несчастного паренька едва ль не падать – признаемся честно - со страху!) и протиснулся вперед.
«У, гадкий эр! – огибая тонкую дверцу, думал юный освободитель. – Зачем было делать спальню в таком глупом месте, как будто в доме мало комнат! Клянусь, он сделал это специально для того, чтобы осложнить мне и слугам жизнь! А тут еще один коридор... Воистину, этот человек ужаснее всех, кого я знал! Вот за это я тоже его презираю! Эр устал от жизни и правильно, потому что такая жизнь хуже смерти - непредсказуемость и всеведущие! Как же гадко по отношению к другим быть таким мудрым...»
И, приободрившись таким образом и позволив себе некоторую слабость в виде тишайшего поминания Леворукого («да, матушка и священник бы не ободрили такого богохульства, но, думаю, в здесь, в самом сердце Заката, столь примечательный гость оказался бы к самому месту!»), юный герой торжественно вступил в таинственные дебри истинного ужаса. Право, дебри слегка разочаровали нашего охотника за приключеньями – всего-то одна крошечная дверца – но и в сем милый Ричард с честью проклял заклятого врага справедливости и, торопливо переставив поднос с одной ладони на другую, быстро вошел, боясь раздумать.
А то, что открылось его глазам, потрясало свой вопиющей дерзостью!
Во-первых, следовало сказать, что все в этом жутком месте противоречило законам Создателя и являлось оскорбительным любому уважающему себя Человеку Чести, свято блюдущему законы высшей Благостности! Взять хотя бы огромное распахнутое окно и тончайшие занавески! Кто же, вопрошал пораженный юноша, скажите же мне на милость, будет вешать такие занавески (лучший батист!) туда, где приличнее было бы сокрыться и ни в коем случае не давать намека на жизнь?! Как можно! Все мы боимся нападений, мы содрогаемся от слухов о поступи Зверя, а этот ужасающий, рискующий здоровьем верных ему людей человек позволяет себе так легкомысленно открывать окна, да еще и нараспашку, чтобы... Юноша огляделся, трепеща от унижения. Да, все верно! В огромной просторной зале игриво блистало ослепительное солнце, играл прозрачный ветер, было крайне свежо и... удивительно легко дышалось, но... но все же это было просто возмутительно, вот почему Ричард Окделл даже замер на месте от ярости, так и застыв в проходе с подносом в руках.
И к тому же... не один уважающий личную доблесть Человек Чести (ах, неужто же благородный Килеан бы унизился до подобного распутства?!) не стал бы ставить в свою личную спальне одну лишь тумбочку, небольшой секретер, крошечный пуфик и... такую огромную кровать! Да к тому же... Забрасывать ее таким количеством подушек не подобает настоящему джентльмену, а эти тонкие одеяла, и... что же это... шелк?! А-ааах!!! Как это низко, как это возмутительно, как... пошло, столь низменно указывать на свои омерзительные предпочтенья, принадлежность коих не вызывала ни малейших сомнений у вспыхнувшего от одуряющего гнева юноши. Настоящий мужчина не будет заворачиваться в такую скользкую ткань, подобно деве-соблазнительнице, подобно... какой-то гадкой куртизанке! Хотя Марианне бы шелк пошел, но... Но! Дик решительно помотал головой. Что-то не о том он думает, и... и вообще!
Это просто кощунственно – использовать такие краски, такие ткани, такие... Его вниманье неожиданно отвлек знакомый скрип и... сердце несчастного радетеля покоя родины перевернулось в груди. А от мысли, что пришла ему в голову, юный Ричард и вовсе едва ль не лишился своего железного самообладания (Повелитель не в праве подскакивать, як вспугнутая ментором девица!) и не закричал.
Т-там, в... в кр-ро-ов-вати... там... кто-то был!

[Bloomy]

Более того!
Как отметил похолодевший, испуганно сжавшийся юноша, там... там  - в безмятежном море бесчисленных складок и вызывающих горах пухлых подушек – кто-то... имел наглость предаваться самому непростительному из всех занятий, что юный герцог видывал в своей короткой, но поучительной жизни! Кто-то имел наглость... спать! Мягко развалившись в сонных безднах, кто-то... Черные кудри вальяжно пенились, разметавшись в богатых складках, тонкие пальцы слегка подрагивали, почему-то, но... Действительно, да представьте же степень охватившего юного противника беззакония и льстивой подлости нехорошего изумленья, когда он понял, кто осмелился являться столь ужасающим примером абсолютного равнодушия! И это в пять (да, да, в настоящем приказе указывалось шесть, но, право, Ричард решил не размениваться на эдакие мелочи...) часов утра! Когда все уже работают, когда... верные люди не смыкают глаз, а ведь только-только вчера Дик получил сообщение от кансилльера о том, что маршал за полночь вернулся из изнуряющего, тяжелейшего похода на север, и... что же?! Никакого снисхожденья к верным и подданным! Да как только...
Юноша едва не задохнулся от возмущенья. Все уже давно на ногах, и он не смыкает глаз, дожидаясь своего бесчувственного, деструктивного «господина», чтобы наконец-то покончить с сим венцом кровопийческого приюта, а тот, оказывается, был на войне?! И только, скажите же, из-за такой жалкой глупости, не смог сразу принять тщательно подготовленный вызов?! Неужели он думает, что его это оправдывает, всего-то сто тысяч вражеских тысяч на каких-то наших - три, чего в этом особенного?! Нет, Дик мог сказать со всей уверенностью, что на свете не было человека более гадкого и убийственно омерзительного, чем эго монсеньер!
«Да он хоть знает, как долго я готовился, как днями и ночами не смыкал глаз эр Август, пытаясь придумать план, пытаясь наконец-таки объяснить мне всю важность нашей затеи, да как только он может...»
Юный оруженосец вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Еще бы – никогда не приходилось за раз переживать столько потрясений, ах, сколько же раз, должно быть, эта жестокая жизнь с кровью распахивала его глаза на все творящиеся дерзости и гнусности, кои он сам и поклялся уничтожить! И... Герцог мужественно вздернул голову – пусть видят, что он нисколько не сражен, не согнут обвалившимися на хрупкие юношеские плечи бедами, что он нисколько не устал сражаться с лицемерием и террором, и он!.. И он никогда не свернет со своего пути, никогда не позволит таким жестоким, искупавшимся в крови людям, как эр Рокэ, действовать, так, как они полагают себе нужным!
Так что... Из мысленного созерцанья пламенных побед нашего юного героя выдернул (не сказать б – вырвал, ах, монсеньер все-таки чудовище!) тихий вздох и... плавное шевеленье... Т-там, в кровати...
Ричард буквально пророс к полу от ужаса и уже начал, было, затравленно отступать, но...
А там... мягко слетела на пол полоска персикового шелка... Что-то неторопливо провернулось, всколыхнуло гладкие подушки, и... Ричард поперхнулся вздохом, от страху едва ль не зажмурившись и не ринувшись приседать на корточки. По белоснежным простыням вяло скользнула тонкая рука (рука предателя, убийцы отца!), заиграли острые лопатки, по которым поползла ленивая ткань, мягко скользнув по крутому изгибу бедра, и... самый жуткий враг всех Людей Чести мягко перевернулся на бок, повернувшись к остолбеневшему от ужаса оруженосцу – страшно подумать, какая дерзость, вот, за что уже следует надавать пощечин! – спиной да зарывшись носом в подушки.
Юный герцог едва не взвыл от столь ужасающего пренебрежения. Спиной! К тому, кто... верно служит, кто верно таскает тяжеленные подносы, верно боится и никогда не задумает и слова против, вот к такому отважному и великому человеку... Спиной?! К-к-как можно?!
Храбрый спаситель отчизны начал заикаться от унижения.
«Нет! Этого было просто категорически невозможно снести! И эр август бы не снес, и отец, если бы был жив - тоже! Но... отец мертв, и все из-за этого мерзавца, из-за этого жуткого чудовища без сердца и слез, все из-за... Все! Это конец! Все решится здесь и сейчас, и...»
И наш гениальный герой, решительно скривив губы и ринувшись вперед, торжественно воздел поднос, готовя обличительную отповедь, но... Но тут на пути ему под ноги неожиданно подвернулся пуфик, за что над драгоценный защитник человечества тоже успел всласть изругать омерзительного кэналлийца (а кто, скажите же мне на милость, вообще будет ставить в комнатах вещи, да не просто ставить, а оставлять в столь стратегически важных для ходьбы местах?!), и... Дик, не ожидавший от подлой вещицы (о, впрочем, вот уж это-то было как раз понятно – в доме подлеца все должно быть гадким до невозможности!) столь ужасающего вероломства и потрясающей душу мстительности, чудом удержался на ногах, а вот поднос...
- Юноша... – молодой человек едва не рухнул, не успев отдышаться, но заслышав знакомый баритон. – Вы толчетесь здесь уже добрых пол часа и по-прежнему ни к чему не пришли. Явились убивать - так убивайте, но, позвольте совет, ежели не возражаете. – Ричард, трясясь от паники, но, мужественно силясь взять себя в руки, развернулся, в священном ужасе покосившись через плечо.
Гадкий, омерзительно усмехающийся эр, сидя на кровати и держа на ладони злосчастный поднос, с коего – вот вероломство любимчиков Леворукого! – не пролилось не капли, неторопливо принял в ладони чашку шадди и, пригубив, свысока отметил:
- Слишком много корицы, м... и не сказать бы, что то идет букету на пользу, но... Юноша...
А он ничуть не удивился, с должной великому герою тонкостью отметил про себя герцог Окделл, принимаясь трястись от злости с эдакой несправедливой ловкости. Лишь сказал, что знал, что Дик был тут, но это же... Молодой человек презрительно сощурился. Как это подло – все знать наперед! В этом есть что-то зловещее, вот, за что милейший эр Август склонен считать эра Рокэ наибольшим из зол. Да... Ричард согласно склонил голову, отдаваясь во власть трепетной злости.
Этого он эру не простит никогда! Но... Молодой человек едва не подскочил, припомнив, за чем же он сюда явился, уж точно не слышать мерзкие нравоучения гадкого предателя и лжеца, самой верной шестерки Леворукого! Но... Он, торопливо прокрутив в голове свои мысли (тому, верно, способствовало то, что наш герой отличался не только редкостным не многословием, но и еще и поразительностью кротостью измышлений), даже прихлопнул ладонью по колену – точно! Именно! Нужна причина...
Взгляд юного скитальца панически заметался по комнате (ах, мерзкий эр, опять ухмыляется, но на этот-то раз почему?!), монсеньер сейчас скажет ему выйди вон, а он еще не нашел причину, причину, причину...
- Так вот, юноша. Передайте Хуану, что я не доволен. – Причина, причина, да что же это, причина... - Впрочем, это не важно, а вот ваше поражающее воображение появление тут способствует некоторым восхитительным открытиям. – Причина! - Как поживает наш дорогой Штанцлер? Но, полагаю, мне абсолютно все равно... Так что, пожалуй, вы мне больше не нужны. – Да причина же... – Можете ступать...
- Ваза! – каркнул Дик, от ужаса хватив первое, что пришло ему в голову и для верности прихватив с тумбочки небольшую хрустальную вещицу. – Она! – юный защитник тряхнул хрупким стеклышком и мужественно вперил обличительный взор в своего монсеньера.
- Хм? – гадкий предатель и тут ни чуточки не изумился, лишь вновь потянулся за чашкой. – Вы неподражаемы, Окделл, но здесь я вынужден с вами согласиться. Это действительно ваза, как не печально вам это слышать. Я знаю, вы поражены сим открытием, думаю, вам придется нелегко принять...
- Нет! В-вы не поняли! – мотнул головой юный освободитель и... решительно кинулся в бой: – Эта ваза... имеет крайне дурной цвет! Этим Вы нанесли мне страшное оскорбленье, моему чувству прекрасного, и... я... вызываю Вас! Герцог, теперь у Вас нет иного пути, кроме как согласиться!

Продолжение следует

[Alarven]

Эр устал от жизни и правильно, потому что такая жизнь хуже смерти - непредсказуемость и всеведущие!

   Всеведение?..

самой верной шестерки Леворукого!

   Кого-кого?!..

А так - ничего. Ждем продолжения!..

[Bloomy]

^)))) Cпасибо ))
http://www.diary.ru/~mudstork/?comments&postid=32767262
Чтобы не захламлять длинными комментариями эту тему, я предлагаю Вам дочитать продолжение вот тут Спасибо за внимание 

[Станислав]

Не понравилось.

Вариаций и рассуждений на тему "тупой Окделл" и так было слишком много.

[Bloomy]

Но я не могу его терпеть, и буду писать про это снова и снова  Во-первых, потому что мне очень нравится эта тема, а, во-вторых, потому что Ричарда я ненавижу 
Кстати, вот тут можно посмотреть небольшое дополнение к первой части
http://www.diary.ru/~mudstork/?comments&postid=33973903
Моими самыми любимыми героями, не считая, разумеется, ПМ, являются Луиза и Сильвестр, так что писать это было легко и весело )