Ойкуменофилия

Саммари: Всем нужен Азеф
Дисклеймер: любое совпадение с любым объектом реальности случайно, реальность может не беспокоиться.
Жанр: фантастика, фэнтези
Форма: роман
Статус: в процессе
Рейтинг: разный
Примечание: решила выкладывать, иначе лентяйно буду размазывать, как манную кашу по скатерти.

1.
Дождь в этот раз обошелся ему легко, безболезненно.
Всего лишь пробежался мягкими лапами по крышам, почти совсем не выпуская когтей. К полуночи перестал. Тогда Азеф задвинул шторы. Зажёг ночник, и теплый свет всё-таки поселился в комнате, милосердно смягчив её пустую неприкаянность.
Выдвинул ящик стола, достал колоду карт - оттягивать было глупо. Швырнул на пол - рассыпались ворохом, все - рубашками вверх. Долго стоял, переступая с одной босой ноги на другую. Решился и быстро выхватил из вороха наугад. Перевернул: дама пик - губы поджала, зеленоглазая, угрожающая и безнадежная.
Сунул карту в карман рюкзака и заварил чай. Достал чёрную потрёпанную книжку и стал читать. Может быть, сегодня ночью дождя больше не будет.

2.
“Зато в море - море! море! - дует соленый, густой ветер и толкает чаек в бока, а те кричат и хохочут. Зато в море идут, обгоняя чаек и ветер, корабли с белыми парусами. Зато рассветы в море встают огромные, как целый мир, оранжевые, как апельсины в конце лета, и свежие. Они атлантами выпрямляются в небе и его подхватывают на плечи.
В море, у которого нет берегов.”

Чёрная потрёпанная книжка

3.
Довольно ранним утром за дверью коротко мявкнули. Раз и еще раз. Залились кошачьими причитаниями. Азеф понял, что заснул в кресле и что карта началась.
Он впустил котенка в дом и нашёл в холодильнике молоко. котёнок оказался серый в полоску, довольно милый.
- И что же я должен с тобой делать? - спросил котенка Азеф, но котёнок, конечно, не ответил - был занят. Жадно давился молоком и отфыркивался, притом непрерывно мурлыча.
За окном всё ещё стояла серая муть. Азеф пригляделся - очертания Города поменялись. Город будто бы опустился, сделался приземистым, но раздвинулся вширь. Исчезли яркие рекламные растяжки, сама улица стала уже и тише, а под окном выросло дерево. Имени дереву Азеф не видел, но листья с изнанки серебрились. Зато этот Город Азеф почти узнавал.
По алюминиевому подоконнику начал настукивать дождь. Захотелось никуда не выходить и никого не принимать, затянуть окна траурным черным сатином, включить радио (если здесь есть радио). Но, Азеф чувствовал, идти было нужно. И немедленно.
Он побродил по квартире в растерянных поисках зонта, так и не нашёл. Тогда надумал выпить чаю, но и чаю не было на полках кухонных шкафов.
Начавшаяся карта гнала прочь из дома.
Котенка посадил к рюкзак, а из рюкзака достал картонку с кривой фломастером (черным) надписью: “Отдам в хорошие руки”.
Обнаружил студенческий билет и узнал, что он - Евгений Азеф, человек, студент Института дружбы народов и рас имени Патриса ан-Лулумбиэля. Теперь Азеф окончательно вспомнил этот Город - попадался с семеркой бубен. Довольно странное и диковатое место.
В квартире нет ни одного зеркала - и никогда не было. Даже крошечного, дамского, или зеркальной плитки в ванной комнате. Азеф не знает, как выглядит. Себе он всегда казался довольно высоким, скорее всего - темноволосым и темноглазым, а как дальше - не задумывался.
Да и не очень хотел знать.
Сильно надеялся, что куртка с капюшоном поможет, а дождь закончится быстро.
котёнок мяукал.
Дома врастали один в другой, деревья стояли, переплетаясь ветвями, как влюбленные, а небо тянулось, местами зияя грязными прорехами. В воздухе висела густая и назойливая водяная взвесь.
Дойдя до какой-то площади (в центре фонтан, в фонтане чудище в чешуе, а изо рта у чудища бьет струя воды, и всё чудище мокрое, в дожде - тут и струи не нужно), из рюкзака вынул котенка, картонку, сел на лавку и принялся так сидеть.
Взвесь опала, теперь в лужах отражались небесные дыры, а мимо шли потоки, меся небо в асфальтированной воде. Это были десятки ног - в мягких кожаных полусапожках, в каких-то ремешчатых туфлях, в шипастых грубых ботах, на тонких изящных каблучках. Азеф смотрел на чужие ноги, на свои - в кедах и налипших хвоинках, а котёнок изредка жалобно кряхтел, но сидел послушно.
Чудище ровно взбрасывало струю, вода ржавела от осенней листвы.
Так было довольно долго, и довольно долго ничего больше не происходило. Азеф даже достал карту и стал всматриваться в надменный зеленоглазый лик в поисках ответа. Лик оставался неизменен. Спрятал обратно.
Откуда-то потянулись запахи свежей выпечки и сытных простяцких щей. Позвали обедать, выкрикнув на всю улицу звонко: «Гданькаааа!», и рванув по лужам, мальчишка лет десяти разбросал брызги и листву.
Тогда, словно по сигналу, дождь упал стеной. Выматывающие, обжигающие струи неправильной воды.
котёнок вмиг сделался мокрым и жалким, и почти сразу насквозь промокла куртка. Азеф стиснул зубы. Под лавкой ширился потоп.
Розданная карта держала, не давая бежать прочь, искать сухой и тихий угол.
котёнок почти кричал, дождь лил, лужи становились опасными.
Процокали еще каблуки, зеленые, задумчиво замерли, возвратились.
- Почему вы его отдаете? - спросил женский голос через шорох дождя и шум в ушах.
- Нечем кормить, - ответил Азеф. - Сегодня утром закончилось молоко.
Только ответив, поднял глаза: молодая женщина под разноцветным зонтиком, в перчатках, в дорогом неброском пальто, дивной внешности - какая-то экзотическая полукровка: глаза неописуемого разреза и чайно-карие, полные детские губы, нос строгий, классический, зато очень смуглая кожа и родинка на щеке.
Все это Азеф видел уже сквозь дождяную пелену, нестерпимо желая, чтобы карта наконец сбылась. Пусть нужно будет всего лишь передать котенка этой женщине!
- … не блохастый? Эй!
- Что?
- Я спросила, не блохастый ли он. Вам нехорошо?
- Нет. Нет, он домашний. Просто нечем кормить, поэтому. Я же не мог его просто вы...
Дождь всё же доконал. Пики - самая жестокая из мастей.

Некто совсем нечеловеческой внешности - слишком белый и скуластый - совал Азефу под нос вату с нашатырным запахом и требовал:
- Давайте, Женя, возвращайтесь в себя!
Солнце сияло одурело и жарко, будто бы и не было никакого ливня.
- Откуда... меня звать?
Теперь Азеф хотел пить и понять, почему спине неудобно, а в лицо смотрит совершенно ясное небо без намека на дождь. Впрочем, дождем все же пахло. Еще - мокрой шерстью.
- Мы нашли у вас в рюкзаке студенческий билет на имя Евгения Азефа. Это ведь вы? - полуутвердительно поинтересовалась, выступив слева, эта молодая и экзотическая. Прижимала мокрого котенка к груди.
- Д-да.
Нечеловеческий и настойчивый (теперь обнаружил, что у его глаз оттенок меди, и совсем нет ресниц) загородил незнакомку:
- Когда вы ели в последний раз?
- Не помню.
Азеф сел, морщась от холода и неприятной липкости промокшей насквозь футболки.
- Возьмите. Берите же, ну!
Нечеловеческий (в светлой робе поверх костюма) настойчиво протягивал небольшой сверток, но Азеф никак не мог сообразить.
- А вы...
- А, да. Я доктор. Вы упали в обморок, и эта милая дама вызвала экстренную службу. Ешьте. Всего лишь шоколад.
Азеф осторожно отогнул прилипшую фольгу. Шоколад, верно, держали в нагрудном кармане рубашки, в тепле. Близко к сердцу, подумал Азеф. Так держат дорогое.
- Ну, здесь обычное истощение, - бодро меж тем обратился к незнакомке доктор. - Хороший ужин - и всех делов. В такой ситуации дальнейшее вмешательство медицины излишне.
Незнакомка стояла, поджав губы, прижимала к себе котенка, с каким-то страданием глядела.
- Вы ведь студент?
Азеф кивнул. Шоколад лип к нёбу.
Незнакомка продолжила:
- Вам котёнка кормить нечем.
Кивнул снова.
- Себя тоже. Вот что. Как зовут котенка?
- Котёнком.
- О.
В это время нечеловеческий доктор запрыгнул в машину и собирался захлопнуть дверь. Замер:
- Госпожа... Очень самонадеянно с моей стороны... Но... нельзя ли номер телефона?
Она порозовела. котёнок слабо пискнул.
- Да. Ой. Вот...
Тут карта должна была закончиться. Азеф почти ощутил глухой шелест бумаги в колоде. Ведь для чего-то же нужен был этот спектакль! Но нет: девушка набросила на блокнотный листок длинную строку и неловко протянула доктору, а тот принял и улыбнулся. Потом все-таки захлопнул дверь, и машина тронулась. Девушка осталась и сказала:
- Я - Гнежка. А тут за углом есть кафе. Ничего такого, я просто не хочу, чтобы вы снова упали в обморок. Будем считать это платой за котёнка.
Девушка была искренна. Дождь закончился. Котёнок больше не страдал. Азеф подумал - и кивнул.
- Я верну вам деньги. До стипендии два дня, - сказал он, чтобы просто сказать, потому что возникла пауза. На самом деле ему вряд ли предоставится такая возможность. Если, конечно, карта не затянется.
Гнежка мотнула головой. Сложила наконец зонтик - капли полетели в стороны, обожгли Азефу ладонь мимолетно. Но зонтик спрятался в пакет, а пакет - в сумочку. Котенка Гнежка завернула в свой нашейный платок - и обнажила шею.
Шея у нее была нежная.
А кафе действительно нашлось за углом. Маленькое, с тусклыми лампочками в крохотных колпачках. Почти безлюдное, с белыми столиками, отделенными друг от друга невысокими ширмами. Гнежка направилась к угловому, самому дальнему, где слабый свет делался совсем неявным, а по ширм бродили самовольные необъяснимые тени.
Официантка - человек, средненькой внешности, но улыбчивая - оставила меню. Гнежка закусила губу, его листая, а потом сказала:
- На всякий случай: <i>я аарда</i>. Вас это не смущает?
Что такое “аарда”, Азеф не знал, поэтому не смущался. Покачал головой.
- А у вас нет лица, - вдруг продолжила она.
Азефу показалось - ослышался. Поднял на Гнежку глаза. Нет, не ослышался.
- Ничего страшного, бывает, - улыбнулась. - Просто я прежде такого не видела. Давайте пить кофе и есть пиццу. Или... другое?
- Пиццу. А что, лица должны быть у всех?
- Не знаю. Но проще, когда есть.
- Да. Наверно.
Котенка Гнежка уложила на соседний стул - тот спал. Приглядевшись, Азеф вдруг сообразил, что у нее вертикальные зрачки и черты лица зыбкие, как отражение в воде.
- Вы тоже много всего видите и вы странный.
Азеф достал из рюкзака карту - не пики, а совершенно безобидную трефовую даму, - и положил перед женщиной.
- Возьмите.

Она улыбнулась и спрятала карту в сумку.
Время шло своим ходом, в лаковом покрытии столика обнаружились мелкие трещинки, как паутина - будто кто-то долго по нему стучал. На стене, заклеенной простыми, желтоватыми от старости обоями, оспины неровностей складывались в узоры, а узоры совершенно ничего не обозначали. Аарда Гнежка, вперив в Азефа золотистый взгляд, рассказывала, как она видела море, когда ездила отдыхать. Как узнала, что у него нет конца, и что солнце на самом деле садится прямо в него (тут Азеф подумал, что, по крайней мере, аарды всё видят правильно), и вообще было бы здорово доехать на катере до того места, где оно садится, и смотреть, как оранжевый шар сияет под водой всё слабее и слабее. Оно ведь садится на самое дно? Наконец, потому что время всё еще длилось, она взяла ладони Азефа в свои и стала их читать, медленно, по слогам, обводя пальцем каждую линию (на ногтях золотистый лак в разводах). Потом сильно наклонилась вперед, и Азеф сообразил, что она хочет его поцеловать. И в этом поцелуе не будет ничего такого. Что ж. Тогда он согласился. И действительно — ничего такого не случилось. Просто на несколько мгновений Гнежка прижалась своими губами к его. Тут же попросила счёт (сумма счёта измерялась в грошах).
Когда она уехала на такси, Азеф стоял на улице, и выяснилось: совсем уже вечер, Азеф ощущает себя слегка пьяным, но не чувствует — влюбленным. Всё идет как идет, небо чистое, в светлых проломах звезд, дождя не будет.
Площадь из-за угла никуда не делась, только теперь, ближе к ночи, собрался на ней вдруг народ, и торговки расставляли прилавки, раскладывали на них безделушки. Безделушки убогие, торговки — гразноватые и нагловатые, зато кто-то уже пел приятным чистым голосом под гитару.
- Что такое? - спросил Азеф у какой-то из торговок, невнятной. - Праздник?
- Ночное стояние, - хмыкнула она. - Ты, парень, будто с луны свалился!
Азеф пожал плечами: да, свалился. Что теперь?
Собирались и нищие. Сел на лавочку белесый мальчишка лет тринадцати, выложил на асфальт вязаную шапочку. Ходила и тревожно бормотала растрёпанная баба с грудным младенцем. Совсем в отдалении, у последнего ряда прилавков, сгорбилась над расстеленной тряпицей девчонка лет шестнадцати, с испуганно-пустыми глазами и слюнявым ртом. Проследив взгляд Азефа, торговка хмыкнула:
- Акулинка. Помешанная. В дурдом бы её сдали, так ведь сирота. Никто платить-то не будет.
Азеф кивнул.
Помешанные сироты с платками, бабы с младенцами и торговки с прилавками сейчас его не удивляли, только давили невыносимо, как духота в летнем жару. Где-то глубоко и давно он знал, что так не должно быть, но не знал, почему. И не помнил, где бывает - иначе. Ровно-возбужденный гул лежал над площадью, как вата. И небо по-прежнему было чистым. Зато теперь прояснилось: карта исполнится скоро, вот уже совсем близко (тонкий-тонкий шелест в колоде), а после три или четыре дня в квартире с окнами на Город.
Запалили костры и на них жарили мясо. Азеф побродил между рядами, а потом присел у фонтана и стал смотреть, как в темной воде дробятся и дергаются костровые отсветы, когда чудовище выплевывает очередной водяной столб. Подставил под пенную струю ладонь, и та остро запахла рекой. Ни о чем особенно не думалось - блики на воде бежали резво, сама вода была темная, густая, будто бы маслянистая.
Приятный голос пел теперь напористо и с громкими «э-эх!» выкрикивал какие-то шутливые куплеты. Собиралась толпа, подпевали и хлопали.
- Кулька! - вдруг пронзительно взвизгнула давешняя торговка.
Азеф вздрогнул и подскочил. Завертел головой, не сразу понимая.
Сумасшедшая стояла довольно близко, втянув голову в плечи и крепко прижимая к себе тряпицу с грошами. Азеф видел её лицо - лицо несчастно и страшно обиженного ребенка. И видел тех, кого Акулина видеть не могла - двоих пропойных и больных от похмелья мужиков, идущих с выражением лиц зверским и решительным. Ей нужно было бежать, и бежать быстро, далеко, но она, парализованная каким-то еще незнающим ужасом, так и стояла - мгновение, и другое, и долго.
Она, парализованная окриком, двигаться не могла. Да если бы и могла.
А мужики приближались.
Азефа пробрало — он уже узнал, что сейчас будет.
Будет отвратительно. На такое смотреть Азефу нельзя было и никому нельзя. Почему все стоят?! Люди же!
Но в лицах он разглядел только жадное любопытство и гадкий, мелкий страх. Некоторые отворачивались и делали вид, что заняты другим, им совсем, совсем не интересно.
Тогда он шагнул наперерез. Сказал:
- Не трогайте её.
Мужики остановились и уставили на Азефа одинаково мутно.
- Ты чего? - спросил тот, который поплечистей и погрязней, нависая.
- Не трогайте девушку, - повторил Азеф. Плечистый был выше. А Кулька пятилась в собравшуюся толпу, но толпа отступала.
- Девушку! - хмыкнул плечистый издевательски. - Девушку!
Загоготал, а второй тонко закхекал — обнажил на удивление белые, крепкие зубы.
- А ну проваливай! А ну! Зашибу!
Азеф мотнул головой. Краем глаза увидел, что теперь совсем один — толпа трусливо поредела и съежилась. Только глупая Акулинка мялась и швыркала носом.
Первым замахнулся мелкий. Азеф увернулся.
- Просто уйдите, - попросил он. - Не трогайте девушку. Зачем вам?
А дальше, поскольку драться Азеф не умел, всё для него случилось слишком быстро. Его били, теснили, он бил сам, неловко, не попадая, но по-прежнему никто не торопился вмешаться или позвать полицейских. Зато гикали и улюлюкали.
Рыжий Азефу рассек бровь, и кровь текла, мешая смотреть. Боли, впрочем, он не чувствовал. Звенело в голове. Он отступал. И в конце концов оказался тупик между грязными кирпичными домами, тоже грязный, а плечистый достал нож.
Кто-то завизжал.
- Кто-нибудь вызовет полицию?!
- Вызвали! Едут!
- Ага! Еще полгода!
Замах! Мимо. Рыжий харкнул под ноги. Азеф ни о чем не думал. Детина еще наступал. И снова замахнулся. Гнилые овощи. Помои. Стойкий запах мочи. У детины очень красные губы. И футболка... мятая... будто могла быть другая...
Еще...
Поскользнулся. Детина. Нож...
Нож в Азефа. И какой-то поворот. И...
Азеф держал ладонь на рукояти, лезвие - у детины в груди. И детина хрипел, а у Азефа рука стала липкая.
Визг усиливается.
Детина уже не хрипел.
- Убил! Убиииил! - запричитала та же торговка. Будто без нее непонятно.
Всё.
Теперь уже в густеющем тумане и набатном звоне Азеф отодвинулся от тела боком, пятясь, вытирая руки о штаны, бросил в лужу крови невесть как подвернувшуюся карту. Карта медленно разбухала и бурела. Отвернулся, нашёл взглядом Кульку. Та стояла, раскрыв рот, а подбородок у нее мокро блестел.
Кивнул ей и побежал. Выли сирены, но далеко.
Расступались люди, дома, самый воздух. С каждым его движением пространство всё более расплывалось, становилось зыбким и почти неощутимым.
Затхлый помойный запах наконец-то заменялся свежим ночным, а по лицу больше не текло.
Но всё еще Азефу чудился спиной тяжелый, насмешливый взгляд королевы с промокшей карты. Взгляд этот застился алым.
Потом оказалась дверь, а ключ в замок никак не лез.
Впрочем, это уже был дом.