Глава 8.

      - Ну? - спросила Марта. - Как тебе понравилась моя пушистая овечка?

      - Очень понравилась. Где ты отыскала его?

      - Мне не пришлось его отыскивать. Он всегда на месте, практически живет в театре. "В тазу к морю" видел раз пятьсот. Если он не в уборной Атланты, то где-то рядом. Скорей бы они поженились, может, тогда мы будем видеть его чуточку реже. А ведь они даже не живут вместе. Идиллия. - После недолгого молчания она заговорила обыкновенным, не театральным голосом. - Когда они рядом, они прелестны и больше похожи на близнецов, чем на влюбленных. К тому же они так бесконечно доверяют друг другу и так неотделимы друг от друга, что, несомненно, составляют две законные половинки целого. Насколько я знаю, они даже ни разу не  поссорились. Сплошная  идиллия. Это Брент принес тебе книгу? - спросила Марта, показывая на солидный том Олифанта.

      - Да, оставил сегодня внизу.

      - Выглядит не дай Бог.

      - Неаппетитно, хочешь сказать? Зато переваривается прекрасно. История для ученых мужей. Факты, факты и только факты.

      - Фу!

      - По крайней мере, теперь я знаю, откуда наш сэр Томас почерпнул свои сведения о Ричарде.

      - Откуда же?

      - От некоего Джона Мортона.

      - Никогда не слыхала.

      - Я тоже. Невежественные мы люди.

      - А кто он?

      - Архиепископ Кентерберийский при Генрихе VII и ярый враг Ричарда.

      При этом известии Марта пожалела, что за свою жизнь не выучилась свистеть.

      - Вот тебе и первоисточник! - воскликнула она.

      - Именно так, ведь все рассказы о Ричарде восходят к нему. И история Холиншеда, и хроники Шекспира.

      - Значит, нам вдалбливают версию человека, который ненавидел Ричарда. Интересно. А почему сэр Томас пересказывает Мортона, а не кого-нибудь другого?

      - Не имеет значения, в любом случае это должна была быть версия Тюдоров. Ну, а Мортона, наверно, потому, что в детстве жил в  его доме. К тому же Мортон был в гуще событий, и вполне естественно было воспользоваться его рассказом, так сказать, из первых рук.

      - А ваш толстый скучный историк признает, - спросила Марта, указывая пальчиком на принесенный утром фолиант, - что это версия пристрастного человека?

      - Олифант? И да и нет. Честно говоря, мне кажется, у него самого каша в голове. На одной и той же странице он пишет, что Ричард был прекрасным правителем и военачальником с безупречной репутацией, уравновешенным порядочным человеком,  популярным среди простого народа в отличие от выскочек Вудвиллов, родственников королевы, и существом "совершенно беспринципным, готовым пролить море крови, лишь бы заполучить корону". То у него "есть причины предполагать, что Ричард был абсолютно лишен совести", то он пересказывает рассуждение Мора о муках совести, не дававших Ричарду спать по ночам. И все остальное в таком же духе.

      - Вашему скучному Олифанту больше нравятся красные розы?

      - Не думаю. Вряд ли он поддерживает Ланкастеров, хотя, если подумать, к Генриху VII он относится очень уж терпимо. Не помню, чтобы он где-нибудь обмолвился, что Генрих не имел права на престол.

      - Кто же тогда помог ему? Я имею в виду Генриха.

      - Остатки Ланкастеров и Вудвиллы, а за их спинами была вся страна, возмущенная убийством детей. Очевидно, в такой ситуации сгодился бы любой претендент, а у этого еще в жилах текла кровь Ланкастеров. Сам Генрих был достаточно благоразумен, чтобы в своих претензиях на престол сначала заявить о победе над Ричардом, а потом уже о крови Ланкастеров. Его мать - потомок Эдуарда III.

      - О Генрихе VII я знаю только, что он был фантастически богат и фантастически скуп. Ты читал прелестный рассказ Киплинга о том, как Генрих посвятил в рыцари ремесленника не за понравившуюся ему работу, а за сэкономленные на орнаменте деньги?

      - Там еще что-то о ржавом мече... Это ты здорово! Немного в наше время женщин, читающих Киплинга...

      - О, у меня масса разных достоинств. А разгадка характера Ричарда все так же далека?

      - Все так же. Я совершенно запутался в противоречиях, как сэр Кутберт Олифант, упокой Господи его душу. Единственная разница между нами заключается в том, что я знаю о противоречиях, а вот знал ли он?

      - Ты часто видишься с моей пушистой овечкой?

      - Видел его три дня назад и думаю, что он уже пожалел о нашем знакомстве.

      - О нет. Уверена, что нет. Верность - его кредо и его знамя.

      - Как у Ричарда.

      - У Ричарда?

      - Ну да. Его девиз - "Loyaulte me lic", "верность делает меня твердым".

      Тут послышался слабый стук в дверь, и в палате появился Брент Каррадин, как и в первый раз, сначала стукнувшись головой о дверную раму.

      - Ой! Я, кажется, некстати. Мисс Халлард, я не знал. Статуя Свободы, которую я встретил в коридоре, сказала, что мистер Грант один.

      - Кто такая "Статуя Свободы", Грант догадался без труда. Марта же заявила, что она как раз собиралась уходить и вообще Брент сейчас более желанный гость. Она оставляет их с миром и желает им отыскать душу убийцы.

      Вежливо проводив Марту до двери, Брент уселся на стоявший рядом с кроватью Гранта стул с точно таким выражением, с каким англичане возвращаются к своему портвейну после ухода из столовой женщин. Грант удивился. Неужели даже этот приехавший сюда из-за женщины американец испытывает подсознательное облегчение, оставаясь в мужской компании? В ответ на вопрос, как ему понравился Олифант, Грант сказал, что сэр Кутберт пишет вполне доходчиво.

      - А я нашел, конечно случайно, кто такие Кот и Мышь. Это были уважаемые рыцари Уильям Кэтсби и Ричард  Рэтклифф (Игра слов: в имени Кэтсби первый слог означает "кот", в имени Рэтклифф - "крыса, мышь"). Кэтсби был спикером Палаты общин, а Рэтклифф возглавлял мирные переговоры с Шотландией. Странно, как глупая шутка превращается в политический стишок, да еще вполне злобную клевету. Горбун - это, конечно, Ричард. А белый боров?

      - Вы часто заходите в наши английские пабы?

      - Конечно. Это то немногое, в чем вы явно превосходите нас.

      - Тогда во имя пива "У борова" вы прощаете нам нашу канализацию?

      - Прощать - это слишком. Я просто ее не замечаю.

      - Великолепно. А теперь забудьте вашу теорию, будто Ричард ненавидел брата из-за его красоты. Согласно утверждению сэра Кутберта,  горб - не более чем миф. Сухорукость тоже. Следовательно, у него не было явных физических недостатков. По крайней мере, годных для вашей теории. Правда, левое плечо у него было чуть ниже правого. Но это все. Вы нашли историка, жившего в его время?

      - Нет.

      - Ни одного?

      - Ни одного в том смысле, какой вы имеете в виду. Были писатели, современники Ричарда, но все они писали после его смерти. Для Тюдоров. Следовательно, они для нас не годятся. Есть какая-то хроника на латыни, которую вели в монастыре, но я до нее еще не добрался. Тем не менее кое-что я узнал. Жизнеописание Ричарда III приписали сэру Томасу Мору потому, что нашли его среди оставшихся после него бумаг. Это была незаконченная копия с сочинения, нам неизвестного, но ее стали печатать как его труд.

      - Да ну? - изумился Грант.- Копия, сделанная рукой Мора?

      - Да, его рукой, когда ему было лет тридцать шесть. В то время это было обычным делом. Книгопечатание еще не было развито.

      - Так-так. Предположим, информация шла от Джона Мортона. Нет, это точно. Следовательно, предполагаем, что весь труд принадлежал Мортону.

      - Правильно.

      - И это вполне достоверно свидетельствует в пользу... скажем так, неточности. Мортон был честолюбив и вряд ли постеснялся в таком случае пользоваться грязными сплетнями. Что вы знаете о Мортоне?

      - Ничего.

      - Был юристом, потом священником. Стал на сторону Ланкастеров и оставался с ними, пока не узнал, что Эдуард IV вернулся живой и здоровый. Переметнулся к Йоркам. Эдуард сделал его епископом Илийским, но сколько у него было приходов, знал, наверно, только сам викарий. Потом на трон сел Ричард, и Мортон стал поддерживать Вудвиллов, потом Генриха Тюдора и в конце концов заработал кардинальскую мантию...

      - Стойте! - крикнул Брент. - Конечно, я знаю Мортона. Это тот самый Мортон, о котором говорят: "Вилка Мортона". "Нельзя тратить много денег, делитесь ими с королем. Вы тратите слишком много, значит, вы богаты и можете поделиться с королем".

      - Точно. Это он, Мортон. Генриховы тиски. А я, кажется, понял, почему он возненавидел Ричарда задолго до истории с младенцами.

      - Почему?

      - Эдуард ограбил Людовика XI на приличную сумму, заключив с Францией позорный мир, и Ричард на него рассердился. Зато Мортон всячески поддерживал эту сделку, за что, несомненно, получил от Людовика пенсию в кругленькую сумму две тысячи крон в год. Не думаю, чтобы Ричардовы комментарии по этому поводу он глотал с удовольствием, хотя и заедал их золотом.

      - Да уж, наверно.

      - Ну и, конечно, при Ричарде ему не на что было надеяться, а поэтому он поддержал Вудвиллов, даже если никакого убийства не было вовсе.

      - Об этом убийстве... - начал было Брент и умолк.

      - Ну?

      - Об этом убийстве... Об убийстве двух принцев все как-то странно молчат.

      - То есть? Кто молчит?

      - За эти три дня я просмотрел много писем и других бумаг того времени, и нигде ни одного упоминания.

      - Может, они боялись? Боялись за свою жизнь?

      - Может. Но есть еще одно. Это уж совсем непонятно. Вам известно, что Генрих провел через парламент билль, осуждающий Ричарда? Так вот, он предъявляет Ричарду обвинение в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве.

      - Что? - Грант был поражен не на шутку.

      - Да. Удивительно.

      - А вы уверены?

      - Абсолютно.

      - Тауэр оказался в руках Генриха, как только он появился в Лондоне после Босуортской битвы. Если он не нашел там мальчиков, невероятно, чтобы он не оповестил об этом всех, кого можно. Еще бы, такой козырь! - Грант надолго задумался под веселое чириканье воробьев на подоконнике. - Ничего не понимаю, - сказал он в конце концов. - Не могу понять, почему он не сделал себе капитал на исчезновении принцев.

      Брент подвигал ногами.

      - Есть только одно объяснение, - сказал он. - Мальчики никуда не исчезали.

      Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Долго молчали. Первым заговорил Грант.

      - Да нет, чепуха все это! Объяснение есть. Я даже думаю, что оно где-то здесь, просто мы его не видим.

      - Например?

      - Ну, не знаю. Я так быстро не могу.

      - А я думал три дня и ничего не придумал. Ничего, кроме того, что мальчики были живы, когда Генрих явился в Тауэр и обвинил сторонников Ричарда, вдумайтесь, верных сторонников законного короля - в измене. Он засунул в билль все обвинения, которые только смог придумать, и все же там нет ничего, кроме жестокости и тирании. Нет даже ничего о принцах.

      - Фантастика!

      - Факт.

      - Который означает, что никакого обвинения в убийстве тогда вообще не было?

      - Похоже.

      - Нет... Подождите. Тиррел же был повешен за убийство. Он сам признался в нем перед смертью. Подождите. - И Грант принялся листать том Олифанта в поисках нужной страницы. - Где-то здесь есть пространный отчет. И никаких тайн. Даже Статуя Свободы знает.

      -Кто?

      - Сестра, которую вы встретили в коридоре. Убийство совершил Тиррел, его нашли виновным, и он во всем признался перед смертью.

      - А Генрих уже был в Лондоне?

      - Минутку. Вот. - Грант пробежал глазами нужный параграф. - Да... Это произошло в тысяча пятьсот втором году. - И он повторил изменившимся голосом: - В тысяча пятьсот втором году.

      - Но... Но это...

      - Правильно. Через двадцать лет.

      Брент вынул пачку сигарет и тут же сунул ее обратно.

      - Курите, - разрешил Грант. - А я бы сейчас не отказался выпить чего-нибудь покрепче. В голове что-то... Как в детстве... Знаете, есть такая игра. Вам завязывают глаза, потом крутят вас в разные стороны, и вы должны потом ловить остальных.

      - Да... - Каррадин достал сигарету, закурил. - Когда темно, и голова очень кружится. - И он уставился на воробьев.

      - Сорок миллионов школьных учебников не могут ошибаться, - сказал наконец Грант.

      - Не могут?

      - А разве могут?

      - Раньше я бы вам ответил, а теперь не знаю.

      - А вы не поторопились с вашими выводами?

      - Меня потрясло другое.

      - Что же?

      - Вы что-нибудь слышали о Бостонской резне?

      - Конечно.

      - Я еще учился в колледже, когда узнал, что Бостонская резня - это кучка людей, бросавшая камни в часовых, и четыре жертвы. А ведь я был воспитан на Бостонской резне, мистер Грант. У меня кровь закипала при одном упоминании о ней. При одной мысли о бедных горожанах, истерзанных огнем британских войск. Вы не представляете, какой это был для меня шок. Бостонская резня - всего лишь уличная драка, которая взволновала бы сегодняшних американцев не больше, чем репортаж об очередной стычке полиции с забастовщиками.

      Грант молчал, и Брент, загородившись рукой от яркого света лампы, старался угадать, о чем он думает. А Грант не отрываясь смотрел в потолок, словно увидел на нем что-то необыкновенное.

      - Вот почему я так люблю копаться в старых книгах, - как бы поставил точку в своем монологе Брент и, откинувшись на спинку стула, вновь загляделся на воробьев.

      Не говоря ни слова, Грант протянул руку, в которую Каррадин вложил зажженную сигарету. Оба курили и молчали.

      - Тоунипанди, - произнес Грант, испугав воробьев.

      - Что?

      Грант, казалось, не слышал его.

      - Ведь я же сам видел такое, - сказал он, все еще не отрывая глаз от потолка. - Тоунипанди.

      - Черт возьми, что за Тоунипанди? - не выдержал Брент. - Похоже на название лекарства. У вас болен ребенок? У него покраснели щечки? Он капризничает? Болят ножки? Дайте маленькому тоунипанди, и он сразу поправится. - Грант продолжал молчать. - Хорошо. Держите ваше тоунипанди при себе. Очень надо!

      - Тоунипанди, - произнес Грант голосом не вполне проснувшегося человека, - это городишко в Южном Уэльсе.

      - Я так и знал, что это что-то реальное.

      - Если вы будете  в Южном Уэльсе, вам расскажут, как в тысяча девятьсот десятом году правительство дало приказ войскам расстрелять валлийских шахтеров, боровшихся за свои права. Может, вам даже скажут, что во всем виноват Уинстон Черчилль. Он был тогда министром внутренних дел. В Южном Уэльсе всегда будут помнить о Тоунипанди!

      - А что было на самом деле? - спросил Брент с самым серьезным видом.

      - На самом деле было вот что. Группа хулиганов принялась громить магазины и вообще все, что попадало под руку. Начальник полиции попросил прислать войска для защиты людей, а если начальник полиции считает ситуацию достаточно опасной и просит военной помощи, то у министра, по сути, нет выбора. Однако Черчилль пришел в ужас при мысли о солдатах, о стрельбе по безоружным людям и вместо войск послал опытных полицейских, все вооружение которых составляли непромокаемые плащи. Войска держали в резерве, а на усмирение восставших были брошены безоружные полицейские из Лондона. Результат - несколько разбитых носов. Министр был крепко обруган в палате общин за "беспрецедентное кровопролитие". Вот вам и Тоунипанди. И стрельба, о которой всегда будут помнить в Уэльсе.

      - Похоже... - задумчиво произнес Каррадин. - Похоже на Бостон. Кто-то раздувает инцидент до невероятных размеров ради своей выгоды.

      - Дело не в похожести, а в молчании очевидцев. Проходит время, и уже ничего нельзя изменить. С легендой не поспоришь.

      - Очень интересно. Очень. История в процессе творения.

      - Хм... История...

      - Знаете, я еще поищу. В конце концов, история, помимо признанных источников, имеет множество других: газетные объявления об обмене или купле-продаже.

      Грант опять долго молча смотрел в потолок, и комната вновь заполнилась гомоном воробьев. Потом он взглянул на Брента и, заметив странное выражение на его лице, спросил:

      - Что вас забавляет?

      - Я в первый раз почувствовал, что вы полицейский.

      - Правильно почувствовали. Я и думаю, как полицейский, и всегда, столкнувшись с убийством, задаю себе естественный вопрос: "Кому это было выгодно?" До меня только сейчас дошло, что легенда о Ричарде, который избавился от принцев, чтобы сохранить за собой трон, - полная чепуха, ведь на его пути оставались еще пять сестер этих принцев. Не говоря уж о сыне и дочери Георга. Эти, правда, были не очень опасны из-за отца, но и тут можно было что-нибудь придумать. Если притязания Ричарда не были законными, тогда, чтобы чувствовать себя в безопасности, ему пришлось бы убить еще множество людей.

      - А они его пережили?

      - Не знаю, но буду знать. Старшая сестра принцев точно пережила и, обвенчавшись с Генрихом VII, стала королевой Англии.

      - Послушайте, мистер Грант, давайте начнем сначала. Забудем все, что знаем. Никаких исторических книг, никаких авторитетов. Правду надо искать не в отчете, а в самой бухгалтерской книге.

      - Ловко, - похвалил Грант. - А что это значит?

      - Значит, что настоящая история пишется в книге, не предназначенной для истории. Она в гардеробной описи, в наличности кошелька, в неофициальных письмах, в хозяйственных книгах. Если кто-то, скажем, настаивает, что у леди Н. не было детей, а в книге расходов мы находим запись: "Для сына, рожденного моей женой в Михайлов день, куплено пять ярдов голубой ленты на четыре пенса по полпенса за ярд",— следовательно, разумно предположить, что леди Н. все-таки родила сына.

      - Понятно. С чего начнем?

      - Вы - мастер, я - ваш подмастерье.

      - Ученый подмастерье.

      - Спасибо. Итак, что вы желаете знать?

      - Для начала было бы полезно расширить наши общие познания о том времени. Например, каким образом реагировали основные действующие лица на смерть Эдуарда? Естественно, Эдуарда IV. Он умер неожиданно, и реакция должна была быть самой непосредственной. Мне бы хотелось ее знать.

      - Ясно. Вы желаете знать, что они делали, а не что они думали.

      - Правильно.

      - Их мысли - дело историков, а ученые подмастерья довольствуются голыми фактами.

      - Мне и нужны факты. Мне они понятнее любых слов.

      - А что, между прочим, сообщает сэр Томас? Что сделал Ричард, узнав о смерти брата?

      - Святой Томас, то бишь Мортон, сообщает, что Ричард очаровал королеву и уговорил ее не посылать с принцем многочисленной охраны, готовя таким образом его похищение по дороге в Лондон.

      - Святой Томас хочет уверить нас, что Ричард немедленно стал планировать исчезновение принца?

      - Кажется, так.

      - Значит, нам надо узнать, кто где был и что делал, чтобы не идти у него на поводу.

      - Так точно.

      - Полицейский всегда полицейский, - усмехнулся Брент. - Где вы были в семнадцать часов пятнадцатого числа прошлого месяца?

      - Что там ни говори, а это срабатывает, - сказал Грант. - Еще как срабатывает.

      - Ладно, пойду искать. Может, удастся добыть для вас много-много информации. Должен вам сказать, мистер Грант, что я вам очень благодарен, это куда интереснее того, чем я занимался раньше.

      И он исчез в сгущающихся сумерках зимнего вечера, одетый в пальто, похожее на старинное одеяние со шлейфом, которое придавало его юношеской фигуре солидность зрелого мужа.

      Грант включил лампу и долго изучал круглое пятно на потолке, словно видел его первый раз в жизни.

      Этот мальчик неожиданно подбросил ему интереснейшую загадку. Почему современники не осудили Ричарда? Он был обязан заботиться о принцах, следовательно, если Генрих не нашел их в Тауэре, то почему не бросил в соперника этот ком грязи, а предъявил мертвому королю ничего не значащие обвинения в жестокости и тирании?

      Грант автоматически проглотил ужин, и только когда Амазонка сказала: "Вот и хорошо. Пирожков как не бывало", - он узнал, что съел пирожки.

      Еще около часа Алан смотрел на потолок, вновь и вновь перебирая в уме разные детали в поисках хоть какой-нибудь ниточки, за которую можно было бы уцепиться. В конце концов он усилием воли заставил себя забыть о Ричарде. Теперь надо попытаться заснуть, и утром, кто знает...

      Заснуть не удалось, но тут на глаза Гранту попалась стопка писем, ожидающих его внимания. Это были добрые приветливые письма, некоторые даже от его бывших подопечных. Да, старики уходят, а на их место лезут нахальные юные головорезы без проблеска человечности в душе, невежественные, как недельные щенки, и безжалостные, как электрические пилы. Раньше профессиональный грабитель был личностью, подобно представителю любой другой профессии, и редко когда бывал замечен в каком-нибудь пороке. Спокойный семьянин, любящий свой дом и страдающий из-за миндалин своих детишек, или чудаковатый холостяк, обожающий птичек и завсегдатай книжных базаров, или любитель сложных и беспроигрышных пари. Старики...

      Разве современному головорезу придет в голову выразить ему свои соболезнования?

      Писать письма, лежа на спине, занятие малоприятное, и Грант никак не решался приняться за него, но верхнее письмо привлекло его внимание знакомым почерком кузины Лоры, а Лора будет беспокоиться, если не получит от него ответа. В детстве они вместе проводили школьные каникулы и даже одно лето, еще в Шотландии, были немножко влюблены друг в друга, что, по-видимому, и соединило их неразрывно на всю жизнь.

      Грант, улыбаясь, прочитал Лорино письмо раз, другой, вспомнил, как журчит Терли, как скользят ее волны, вдохнул мысленно сладкий холодный запах зимнего шотландского луга и даже на несколько минут забыл, что находится в больнице.

      "Пат посылает тебе привет, можно даже сказать, что нежный, ибо он сказал: "Передай Алану, что я о нем спрашивал". Он тут нашел какую-то муху и ждет тебя к нам в твой отпуск, чтобы одарить тебя ею. У него сейчас не очень ладится в школе, потому что, узнав, что шотландцы продали Карла I англичанам, он решил, что не может больше считать себя шотландцем. Итак, насколько я понимаю, он протестует против всего шотландского, не желает учить историю, петь песни и зубрить географические названия сей достойной сожаления страны. Он объявил об этом, отправляясь вчера вечером спать. Еще он собирается просить норвежского подданства".

      Грант взял с тумбочки стопку почтовой бумаги и написал карандашом на верхнем листке:

      "Милая Лора,

      ты очень удивишься, если я тебе скажу, что принцы из Тауэра пережили Ричарда III?

      Всегда твой, Алан.

       P. S. Я уже почти здоров".