«Аве, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя»

Вокруг рокотало пламя, а он безучастно вспоминал, как некогда бушевало перед ним такое же море огня за высокими зубцами крепостной стены. Судя по ласточкиным хвостам, венчавшим каждый зубец, крепость строили гвельфы [1]. Тем неожиданнее было увидеть знакомые очертания в той дикой стране. Совсем уж некстати ему вспомнилось, что его предки некогда тоже принадлежали к этой могущественной партии. И даже сама фамилия Буонапарте намекала именно на сей знаменательный факт. Он отогнал неуместную мысль и привычно заложил бы руки за спину, когда б у него были руки и спина.

Пламя распалось на два узких факела, в каждом неясно вырисовывался переливающийся кровавым заревом темный зрачок.

— Опять ты! — раздалось из пустоты, словно нависающие своды неопалимого подземелья владели даром речи.

— Я, — без всяких затей и колебаний ответил он.

— Могу тебя поздравить. Это тринадцатая попытка мятежа. Ты что же, не понимаешь, что любое восстание против меня бессмысленно?!

— Это не так.

— В чем же ты видишь смысл?

— В действии! Любое действие, пусть даже безуспешное, лучше однообразия, и уж подавно лучше однообразных мучений — ему показалось, что один из языков пламени сложился в кривую ухмылку.

— Предположим, — вновь громыхнули мрачные своды. — Теперь прежние мучения для тебя сменятся новыми, и, значит, ты все же добился своего. В этот раз тебе удалось привлечь на свою сторону даже некоторых моих слуг, в том числе довольно высокого ранга. Скажи по старой дружбе, что ты пообещал им? Уж точно, не освобождение из адской бездны.

— Привлечь их на свою сторону было не так трудно, как ты полагаешь. Я просто вновь дал им почувствовать, что они мятежные ангелы, некогда осмелившиеся противостоять тирании самого Господа, а ты их превратил в жалких истопников. Как тут не восстать? Тем более, что даже Князю Тьмы будет нелегко придумать им действительно суровое наказание, разве что ты вновь договоришься со Всевышним вернуть смутьянам ангельский чин.

Длинный язык пламени рванулся вперед, заливая жаром всю залу, своды дрогнули, и где-то в вышине сквозь земную толщу послышались еле уловимые толчки и слабый, но тяжкий гул, словно застрявший в трубе ураган, распрямляя могучие кольца, силился вырваться наружу.

— Твоя гордыня не знает предела!

— Мне странно слышать от тебя подобный упрек. Если твои слова искренни, то разве я не лучший из учеников?

— У меня нет учеников.

— Не стоит оправдываться.

— Я не оправдываюсь!

— Именно это ты и делаешь, — наверху вновь послышались раскаты неясного грома. — Ты сердишься, значит, я прав, — продолжал он.

— Замолчи! Жалкий комок глины! Даже не комок, тень от комка!

— Комок глины как раз остался в прошлом, как ни огорчительно. А то, что я есть сейчас — частица дыхания Господня, и даже ты не причинишь ей больше отмеренного.

— Проклятье! — зарокотала пламенеющая бездна, сопровождая гневные слова громыханием каменной осыпи, скатывающейся в раскаленную сердцевину предвечного земного ореха. — Скажи, чего ты хочешь, чего добиваешься?! Только оставь эти бредни насчет поиска новизны.

— Я хочу вернуться.

— Всего-то!

— Да.

— Ты же сам говорил, что я не могу сделать больше отмеренного, но и меньше отмеренного я тоже не могу. Ты осужден страдать здесь, вот и страдай.

— Да, я помню. Давай же вернемся на исходные позиции. Ты определишь мне новое терзание, а я буду искать возможности сразиться с тобой и победить.

— Ты сам знаешь, что это невозможно!

— Невозможно увидеть, что за горой, пока не взойдешь на нее! Я еще не взошел.

— Наглец! — в прогремевших словах ему чудилась нотка скрытого восхищения. — Что ж, хочешь увидеть, что открывается с горы? Будь по-твоему. Замри и слушай приговор…

Андрей Кернёв повернулся в кресле и отставил пустую чашку с кофейной гущей, четвертую за сегодняшнее утро. «Хоть гадальный салон открывай! Финансово-аналитический гадальный салон. Что было, что будет, на чем индексы успокоятся…» Окинув беглым взглядом столешницу, украшенную, точно марсианское поле - таинственными следами НЛО, круглыми пятнами сегодняшних, вчерашних и позавчерашних кружек, он почувствовал себя безраздельным властелином всех этих колец. Работа в праздничные дни — хороший приварок к его не слишком наполненному бюджету. Зато никто не придет, чашки не помоет, и убирать придется самому. Андрей отогнал огорчительную мысль. В конце концов, не велика проблема, вытереть стол и помыть чашки.

К тому же сидеть восемь часов и мониторить уровни экономической активности локальных финансовых рынков, то сползающие вниз, как почерк засыпающего студента, то вдруг, взбодрившись, прыгающие вверх, — тоже не мешки ворочать. Большую часть работы можно было бы сделать, не вставая с родного домашнего старичка-дивана, но все эти секретные базы данных по персоналиям — доступ к ним только из офиса. Только из этого застекленного гнездовища. Жесточайшее требование службы безопасности концерна.

Ну да ладно, заплатят-то хорошо, а деньги как раз сейчас очень нужны. Если уж собрался ехать в Лейпциг на «Битву народов», то будь добр соответствовать. Можно, конечно, было выбрать что-нибудь менее франтовское, чем полк конных егерей Старой Гвардии, но тут у него имелись свои веские причины, а охота, говорят, пуще неволи. Историческая реконструкция никогда не числилась среди дешевых увлечений.

Андрей поглядел на мониторы. Сегодня рынки вели себя на редкость спокойно, как будто быки и медведи[2], наконец, договорились о мирном сосуществовании. Он вздохнул, достал ноутбук и, на всякий случай оглянувшись, приступил к содержательному убиванию времени. Главная страница услужливо предложила ему на выбор ярлыки военных форумов и социальных сетей. На почту, что ли, ответить? Андрей кликнул на один из ярлыков. Похоже, народ еще отсыпался после вчерашнего загула. Быстро ответив на пару дежурных поздравлений, он занялся делом столь же бессмысленным, сколь и беспощадным — модерацией фотографий. Под настроение Андрей любил поглядеть на хорошеньких барышень, иногда выставляющих свои портреты на всеобщее обозрение. Порой даже удавалось завести ни к чему не обязывающее знакомство — электронный флирт — веянье эпохи. Но сегодня что-то был не сезон. Свежие фото так живо свидетельствовали о бурно проведенных праздниках, что, по здравом размышлении, их следовало бы спрятать подальше.

Андрей кликнул на очередной снимок и поморщился. Перед глазами возник тысячу раз виденный фрагмент известной картины, изображающей коронацию императора Наполеона Бонапарта.

— Еще один придурок, — процедил Кернёв и, поставив галочку напротив графы «фото исторического лица или персонажа фильма», велел блокировать. Продолжим. Вот эта, сероглазая, мила, и фигурка классная. А эта… лик Наполеона вновь предстал его взору, точно не был изгнан минуту назад. — Что за ерунда? — скривился Андрей, читая выставленную, словно в насмешку, надпись: Наполеон I Бонапарт.

— Это для особо тупых, чтоб не перепутали, — хмыкнул суровый модератор вновь командуя блокировать снимок. Расправившись с неугомонной аватаркой, финансовый аналитик, вернулся к вяло ползающим кривым на мониторах. Пора было делать ежечасный отчет руководству. Работа заняла минут 20. Он снова обратился к фотографиям.

— Да что же это такое?! — с очередного снимка на него горделиво смотрел император французов. — Это ж кто такой упертый? — Андрей зашел на страницу неведомого энтузиаста. Домашний адрес: Корсика, Аяччо, Франция, Париж. Улица Победы. Тюильри… Образование: Бриеннская военная школа, Парижская военная школа. Увлечения: военное дело, военная история, путешествия.

— Шутник, — хмыкнул Кернёв, щелкая на личные фото. — Ну да, картинная галерея, как на подбор: вот совсем молодой генерал Бонапарт на Аркольском мосту, вот в Египетском походе у пирамид, коронация, чумной госпиталь в Яффо, Москва, разбитый жизнью император после отречения… Альбом не маленький, подобранный со вкусом. Видать, свой брат, — реконструктор. Ладно, не буду злобствовать, призову к порядку. Его пальцы быстро забегали по клавиатуре: «Уважаемый! По правилам данной социальной сети вы не должны выдавать себя за известных литературных, а тем более, исторических персонажей. Поэтому настоятельно рекомендую сменить аватарку, а также переместить все прочие снимки из личных фотографий в специальный альбом, в противном случае администрация будет вынуждена блокировать вашу страницу». Андрей собрался уж, было, отослать сообщение, но, подумав, что эту не слишком умную шутку вполне мог учинить кто-нибудь из знакомых, со вздохом добавил: «Я искренне разделяю ваше увлечение наполеоникой, однако правила есть правила».

— Вот так-то лучше, — еще раз прочитав сообщение, подытожил он и скомандовал отправить.

Ему казалось, что мир обратился в огромный, стремительно вращающийся калейдоскоп, и он видит вожделенную земную юдоль через множество разноцветных стекол. По сути, каждое такое стеклышко было окном, из которого на императора глядели лица, непохожие, незнакомые, лица совсем другого времени. Иногда казалось, что в окнах открываются форточки, и оттуда слышны голоса.

— Придурок! Ты б лучше торт на аватарку влепил!

— Привет, Боня! Огоньку не найдется?

— Але, пацанчик, налицо кризис оригинальности?

— Вот будет здесь всякое чмо ставить императорские фотографии!

— Слышь, козел, имя смени и свою рожу ставь.

— А коньяком был бы краше!

— Ну что, ботан, помнишь Москву? Купи валенки!

— Мужик, а круто ты москалей пожег!

Наполеон понимал, что говорят о нем, хотя совершенно не мог уразуметь и половины сказанного. Впрочем, сейчас его занимало другое. Как можно было догадаться, по большей мере неизвестные говорили на русском языке. Как ни парадоксально, смысл почти каждого слова в отдельности был ему ясен, но в целом…

Лицо за одним из бесчисленных стекол показалось ему смутно знакомым, правда, за ним, как под маской, проглядывало другое — чья-то веснушчатая физиономия. Маска представляла собой одутловатое старческое лицо с повязкой на глазу.

— Привет, император, извини, что не дождался тебя в Москве. А уж потом ты так драпал, что мне, старику, тебя было не догнать. Твой Миша Кутузов.

Иногда сумасшедший калейдоскоп на мгновение угасал, но затем освещался вновь, и вновь из открывающихся форточек слышались насмешки и площадная брань. Он бы заскрипел от ярости зубами.… Сейчас он готов был мечтать даже о зубной боли! Он хотел чувствовать! Ощущать телом холод и жару, потеть, чесаться, вдыхать майские ароматы… Боже, как пахли розы в саду Мальмезона! Как грациозна была его Жозефина! Как хотелось прикоснуться, почувствовать кончиками пальцев бархатистость ее кожи! — И ведь ничего этого не будет до скончания веков! — вдруг осознал император.

Количество окон все увеличивалось, иногда к нелепым выходкам неизвестных ему тупиц присоединялись странные предложения взглянуть сюда, дальше шла некая диковинная шифровка — цифры и знаки, смысл которых Наполеон понять не мог. Ему вдруг живо вспомнились насмешки одноклассников Бриеннской школы над бедным корсиканцем. За что только не издевались тогда над ним: за малый рост, за чужестранный выговор, за нищету. Пожалуй, из всех лет земной жизни, включая годы, проведенные на острове Святой Елены, не было таких мерзких и безысходных, как те, в Бриенне. Тогда он смог, выстоял, превзошел всех соучеников, о чем так долго мечтал, еженощно рыдая в подушку. Он окинул взором миллионы светящихся окон. — А значит, и сейчас смогу!

— Привет, как Жозефина?

— Умерла.

Форточка захлопнулась.

— Наполеон, а ты призрак или зомби?

— Император французов.

Тогда, в Бриенне, подобная тактика очень помогала. Холодное презрение ледяным душем освежала не в меру разошедшихся остроумцев.

— Уважаемый! По правилам данных социальных сетей вы не должны выдавать себя за известных литературных, а тем более, исторических персонажей. Поэтому настоятельно рекомендую вам сменить аватарку, а также переместить все прочие снимки из личных фотографий в специальный альбом. В противном случае администрация будет вынуждена блокировать вашу страницу. Я искренне разделяю ваше увлечение наполеоникой, однако правила есть правила.

Голос звучал сурово, но все же, как показалось Наполеону, доброжелательно.

— Я бы с радостью последовал вашему совету, мсье, но, увы, не знаю, как это сделать.

— Вы не знаете, как поменять фотографии?

— Думаю, я удивлю вас, если скажу, что не знаю, что такое «фотографии».

— … Думаю, я удивлю вас, если скажу, что не знаю, что такое «фотографии».

Андрей перечитал фразу и потянулся за отставленной в сторону чашкой. Пусто! Сколько ни заглядывай, одна кофейная гуща.

Что за ерунда?! Среди реконструкторов, конечно, встречается народ разнообразный, иногда и довольно чудаковатый, как нынче говорят, альтернативно одаренный, но такой ответ звучал уж как-то совсем нелепо. Ладно, внутренне согласился Кернёв, раз уж впрягся, надо везти.

— Кликни мышью в раздел личные фотографии.

— Простите, мсье, чем? Я должен сделать — что?!

— Прикалываешься?

— Я не понимаю, о чем вы, мсье, но верю, что вы действительно хотите мне помочь. Если я не ошибаюсь, вы живете в России. И потому скажу прямо, весьма сожалею о том, что был вынужден начать кампанию против вашей страны. Увы, такова была немилосердная логика политической необходимости. Мне нравился ваш государь. Он был весьма и весьма приятен в общении. Просто очарователен. Но он разрушил наш душевный союз! В свою защиту хочу сказать, что, даже находясь в Москве, в сердце вашей родины, я был готов заключить мир на самых выгодных условиях.

«Эк, мужика проперло, — подумал Андрей. — Сумасшедший, что ли?»

— Спасибо за ликбез. Я читал учебники истории. Фотографии менять будем, или как?

— Я не знаю, что такое «ликбез», и не знаю, что такое «фотографии». Я действительно император французов Наполеон. А если вы думаете, что я душевнобольной, то жестоко ошибаетесь. Впрочем, если хотите убедиться в истинности моих слов, я готов ответить на любые вопросы, касающиеся моей земной жизни.

«Что бы такое спросить, чем завалить? — задумался Андрей. — Такое, чего бы нельзя было вычитать у Тарле, Манфреда, Делдерфилда и разных других исследователей и авторов мемуаров. А впрочем…»

— Вы помните отступление из Москвы?

— Несомненно.

— Первые дни ноября?

— Отступление к Смоленску, арьергардные бои 3 корпуса под командованием маршала Нея?

«Верно», — про себя согласился собеседник императора.

— Корпус Нея, — продолжал Бонапарт, — десятая и одиннадцатая дивизии французов и двадцать шестая вюртембергская дивизия. Впрочем, последняя к тому моменту уже почти растаяла.

— Помните ли вы, какой приказ отослал маршалу Нею император французов 3-го ноября?

— Приказ, согласно моему распоряжению, посылал маршал Бертье, — уточнил Наполеон. — 3-го ноября штаб находился неподалеку от деревни Славково. Неподалеку располагались деревни Таборы, Никитино, Лианьково.… У нас уже ощущалась сильная нехватка конского состава. Мы были вынуждены оставить врагу наши пушки для того, чтобы высвободить хотя бы полторы-две тысячи лошадей.

Я как сейчас помню тот день. Когда мне, артиллеристу, Бертье заявил, что мы должны оставить 230 орудий, поверьте, сердце мое обливалось кровью! Мои храбрые маршалы, лучше которых не было в Европе, Даву, Жюно, Понятовский, и даже храбрейший Лефевр, смотрели на меня, точно побитые собаки, избегая глядеть прямо в глаза. Я понимал их резоны, но оставить просто так врагу 230 орудий…

Тогда мне пришло на ум организовать грандиозную артиллерийскую засаду между Славково и Дрогобычем. Потому и велел Бертье послать в арьергард, к Нею, приказ отступать на Славково, разворачивая фланг русских вправо и заводя его в западню. Корпус генерала Милорадовича должен был одним флангом упереться в реку Костря, другой же его фланг подвергся бы обстрелу тех самых 230 пушек. Зная Милорадовича как храброго, дельного, но излишне горячего военачальника, можно было предположить, что он бы и под огнем смог развернуть полки, имея вышеупомянутую реку в тылу. Лед на ней тогда еще не стал, лишь около берега взялся легкой коркой. А чуть выше по течению находилась плотина, и, если бы Милорадовичу удалось провести свой вынужденный маневр, плотина была бы взорвана, и вся низина оказалась залита ледяной водой.

Андрей помнил эти места. Он не раз бывал там «отступая из Москвы». Плотину, как считалось, построенную еще при Иване Грозном, до сих пор можно было видеть на прежнем месте, замшелую, полуразвалившуюся, точно с картинки про водяного и чертей, обитающих в тихом омуте. Кто бы ни был этот человек, он хорошо знал, о чем говорил.

— Бертье отправил шестерых адъютантов, все были отменные храбрецы.

— Вы можете их назвать? — хватаясь за последнюю соломинку, поинтересовался ошеломленный реконструктор.

— Лейтенант Фершеваль из десятого гусарского, лейтенант Божюрдэн из гвардейских драгун, корнет де Шатри из гвардейских конногренадеров, капитан Кернуа из моих конных егерей.

— О, черт! — вырвалось у Андрея.

— Не понимаю…

— Послушай, ответь мне, только честно, — Кернёв не мог поверить, что пишет это. — Ты что же, действительно Наполеон?

Он помедлил две минуты, не решаясь отослать сообщение, затем встал, собираясь сварить еще кофе, но вернулся к столу, понимая, что нет ни сил, ни терпения бороться с обуревавшим любопытством. Сознание полного абсурда не исчезало, разум заранее отказывался верить очевидному. Тем не менее, правильность ответа удостоверила личность говорившего не хуже биологического паспорта. И все же просто не могло этого быть. Потому что не могло быть никогда!

Он сделал три глубоких вдоха и, наконец, отправил вопрос.

— Это действительно я, — незамедлительно отозвался удивительный собеседник. — Если вам, мсье, все еще интересен тот день, могу добавить, что ни один из шести адъютантов не смог пробиться к Нею. Его корпус был уже полностью окружен и прорывался с боем к Смоленску.

— Все совпадает, — подтвердил Андрей, невольно закрывая глаза и пытаясь примирить сознание с невообразимостью ситуации.

— Но почему вас интересует именно этот день, мсье?

«Занятно, как теперь следует обращаться к хозяину не убиваемой страницы? Ваше Императорское Величество, или генерал, а может, как было принято у французских монархов, сир?»

— Я не знаю, что произошло с пятью другими адъютантами, но мне известна судьба Огюста Кернуа. Это прадед моего прадеда.

— О-ля-ля! Вот это случай! Вы потомок малыша Кернуа?

Андрей скривился: уж кто бы говорил! Судя по рассказам, предок и впрямь был невысок ростом, хотя весьма силен и ловок. Рассказывали, что он перекидывал через конек деревенской избы пудовую гирю.

— Признаться, я думал, он погиб тогда, в ноябре.

— Он выжил. Совсем немного не добрался до позиций Нея. Столкнулся с казачьим разъездом, был ранен, конь вынес его из боя и привез в деревню. Крестьяне хотели поднять его на вилы, но сердобольный батюшка велел им не губить христианскую душу, выходить раненого, а затем сдать его кому следует. Лечение шло тяжело. Огюст поднялся на ноги только весной следующего года. К тому времени в деревню уже вернулся барин с семьей. Узнав о пленном французе, он решил оставить его при себе кем-то вроде гувернера для малолетнего сына. Позднее Огюст женился, и барин по доброте душевной выправил ему паспорт на имя Августа Кернёва. А тот чудом сохранившийся пакет — он по сей день хранится в нашей семье.

— Неожиданный поворот судьбы для храбреца Огюста.

— Вы помните его? — содрогаясь от нелепости вопроса, написал Андрей.

— Еще бы! Я помню сержанта Огюста Кернуа еще по итальянской кампании. В Египте он уже был в эскадроне моих гидов [3] лейтенантом. Кто бы мог подумать, что такой отважный рубака закончит жизнь гувернером?! Вот что значит не суметь вовремя пасть на поле боя! Впрочем, — император помедлил, — смерть — это только начало.

— Начало чего?

— Начало долгого, бессмысленного пути.

Андрей хотел было задать следующий вопрос, но остановился, точно один из компьютеров вдруг пробило на корпус. «Он мертв, кто бы что ни говорил, ни доказывал сейчас. Оттуда не возвращаются!» Наверное, это чья-то глупая шутка, непонятно как устроенная, но от того не менее дурацкая. Ясно, кто-то решил подшутить именно над ним, непонятным образом вскрыл хранящийся у отца пакет с личным автографом Наполеона и Бертье, и вот теперь целенаправленно сводит его с ума. Он обхватил виски ладонями, стараясь придумать, как вывести недоброго шутника на чистую воду.

— У вас болит голова? — вдруг появилась строчка на мониторе.

— Почему вы так решили?

— Вы только что внезапно схватились за нее.

— Вы что же, видите меня?

— Да, сквозь одно из окошек. А вы разве нет?

— Нет. А что я делаю сейчас? — Кернёв высунул язык.

— Строите из себя клоуна! Вы что, мне все еще не верите?

— Честно скажу — нет. Но факты указывают на то, что вы говорите правду.

— Послушайте, заклинаю памятью вашего славного предка, не отбрасывайте моих слов, как бы странно и нелепо они ни звучали! Я действительно Наполеон Бонапарт. Я мертв уже сотни лет, но то, что я сейчас с вами разговариваю — это часть назначенного мне наказания.

— Как такое может быть?

— Душа бессмертна.

Андрей припомнил какие-то невнятные рассказы о графе Калиостро, вызывающем духов, о столоверчении и спиритических сеансах.

— То есть, вы знаете все о прошлом и будущем?

— Я много знаю о прошлом, а будущее… для меня оно на редкость однообразно, если только вы мне не поможете.

— Но как?

— Я хочу вырваться отсюда.

— Вырваться? — Кернёв невольно кашлянул. — Из ада?

— Ну да, конечно, откуда же еще? То, что мы сейчас беседуем, тоже невозможно, однако, как мы с вами убедились, происходит. Я хочу вырваться отсюда и, клянусь своей душой, это должно стать возможным!