|
|
|
Сергей Раткевич. "Старшина"Жара. Это только в начале кажется, что попал в духовку. Это только вначале... хруст песка на зубах, высасывающий влагу зной и дышать нечем. Потом... Потом это просто становится каждодневной пыткой. Жара -- это звон в голове. Жара -- это когда распухший язык и во рту горько. А сейчас горько не только во рту.Потому что -- все кончено. Потому что в живых остались только вы двое. Ты и Федька. Потому, что все остальные -- трупы. Все, кроме тех, которые с той стороны. Которые вот-вот поднимутся в атаку. -- Витек, у тебя патроны остались? Долгое, как зной, молчание и шелестящий выдох: -- Последний. У тебя и правда остался последний. Как же это ты так не рассчитал? -- Витек, дай его мне... -- суматошное мельтешение. Слова, как разноцветные пятна, за секунду до обморока. -- Витек, дай, будь другом... ну, пожалуйста, дай! Слова булькают, как пузырьки, как проклятые пузырьки проклятой воды, которой нет. Ничего нет, кроме синей жары, и тех сволочей, тех, которые с той стороны. И ведь патрон и в самом деле единственный. -- Витек, ну дай... -- Последний, -- повторяешь ты потрескавшимися губами, не понимая, он что не слышит, что ли? -- А у тебя, что, кончились? -- ты не узнаешь своего голоса. Быть может, это уже и не твой голос. -- Кончились, Витек, ни одного не осталось, -- и такой ужас в этих словах. -- Ну так какая разница? -- какая разница, кто выстрелит последним, хочешь ты сказать, все равно потом придут они, с кучей патронов. И все кончится. -- Витек, я тебя умоляю, дай... дай застрелиться... а то ведь придут, мучить будут, не могу, Витек, боюсь, страшно мне... Знакомый голос расползается, плавится от синей жары. Ты уже не узнаешь его, ибо он неузнаваем. Застрелиться? Страшно? А то ведь придут, мучить будут? -- А ты отдай, отдай патрончик-то... отдай патрошечку... а я тебе -- воды, хочешь? Еще глоточек остался, ну? -- вновь наплывает этот знакомый чужой голос. Патрон. А ведь ты и не подумал о таком выходе. А ведь все так просто. Один раз нажать на курок -- и все кончится. Не будет больше ни этой проклятой жары, ни тех сволочей, что вот-вот пойдут в атаку, ни этого скулящего голоса рядом... друг, называется... товарищ, мать его... он, видите-ли застрелится, а я -- как знаешь? Глоток воды у него видите-ли остался! Словно этим глотком здесь напьешься. Глоток. Долгий, благословенный, как жизнь глоток. Еще раз, на миг почувствовать себя человеком. А там и застрелиться можно. Вот только патрон-то всего один... и его придется отдать... за глоток. Или не отдавать? Отобрать? Пусть только попробует сопротивляться! У меня патрон. В автомате. Отдаст как миленький. Или не отдаст? А если не отдаст, я его... И останусь без патрона. Получится, что я его ему отдал. Этому нытику. Этому паникеру. Этому трусу. За какой-то глоток. Кулаки сжимаются сами собой. "Сволочь, Федька, сволочь!" Ты пропускаешь удар, не замечая его. Слабый удар, никуда не годный. Такой же скверный, как и твой собственный. И все же его хватает, чтоб сбить тебя с ног. "Сволочь, Федька, сволочь! Легкой смерти захотел, гад?!" -- Умереть мне надо, Витек, умереть, -- наклоняясь над тобой, бормочет Федька. -- Ведь если ж меня мучить станут, я ж не выдержу, я им все скажу... Ну пристрели ж ты меня, сука! -- Господи, -- шепчешь ты, давясь сухими рыданиями. -- Вы что, салаги, о*уели? -- раздается в ответ Глас Божий, и в окоп спрыгивает старшина Сидоренко. -- Вы что не поделили, дурни стоеросовые?! -- Патрон, -- выдыхаешь ты. -- Глоток, -- шепчет Федька. -- Салабоны, *** вашу мать! Глоток можно и пополам поделить, а патрон должен быть у того, кто стреляет лучше! ... | ||
 |
