Царский Двор. Маленькие тайны большого Двора.

Последний российский Двор состоял из 1543 персон. Всех этих людей объединяла не только политика и празднества, но и повседневность. Они не просто присутствовали при высочайших выходах, танцевали на балах и слонялись по дворцовым коридорам. Придворные, как ни странно это звучит, работали - гофмаршалами, егермейстерами, «Портретными дамами», фрейлинами. У них были свои обязанности, подчас весьма нелегкие, их связывали особые отношения, и тем, кто относился к своим обязанностям честно, приходилось нелегко. Особенно при столкновении с теми, кого сейчас называют «халявщиками».

Тяжела ты, жизнь придворная

Сегодня придворные звания звучат странно, но изначально в них был заложен совершенно определенный смысл. При Петре немецкие гофмаршалы и егермейстеры вытеснили исконных постельничих, конюших и стольников, но суть не изменилась. Другое дело, что придворные давно не являлись слугами, и все-таки их звания «не были абсолютно теоретическими, с ними соединялись некоторые фактические исполнение соответствующих обязанностей».

Обер-форшнейдер в сопровождении двух офицеров-кавалергардов с обнаженными палашами следовал за блюдами, подносившимися императору во время большого коронационного обеда, а обер-шенк во время того же обеда подавал новому царю золотой кубок с вином. Обер-егермейстер был обязан присутствовать на высочайших охотах, шталмейстеры помогали августейшей чете садиться в парадную карету, обер-шталмейстер сопровождал эту карету верхом, ну а обер-церемониймейстеры и вовсе трудились не покладая рук, ног и языка. О страданиях начальника канцелярии Министерства двора речь пойдет ниже.

Были и общие для всех ограничения и огорчения. Так ни один придворный не мог вступить в брак без разрешения Его Величества. Были и другие неудобства, в частности присвоенные каждому званию мундиры, которые шли далеко не всем и были весьма непросты в ношении.

Различалась форма бальная, праздничная, обыкновенная и походная, причем значимость чина подчеркивалась количеством золотого шитья. Так у обер-гофмейстера, каким бы аскетом он не был по натуре, «не было ни одного шва без арабесок и гирлянд». Военные на выходы были обязаны являться в свитской форме, а не в форме полков, в которых числятся, а дамам приходилось появляться в «русских» платьях со шлейфами.

Русского, впрочем, в этих туалетах было мало. Платье, открывающее оба плеча вне зависимости от возраста и красоты кожи, шилось из белого атласа и дополнялось шлейфом красного бархата с золотым шитьем, а на голову водружался красный, бархатный кокошник. Желающие могли дополнять ансамбль в меру своего богатства и вкуса. И дополняли. Так супруга предводителя дворянства одного из уездов Петроградской губернии «носила в виде пуговиц девять или десять изумрудов, величиной каждый с голубиное яйцо». А теперь представьте, как это выглядело в сочетании с красным бархатом.

Полковник и музыкант

Нервным центром двора была канцелярия Министерства императорского двора, которую с марта 1900 по весну 1916 года возглавлял еще один конногвардеец Александр Александрович Мосолов. Его вступление в должность было ознаменовано затяжной позиционной войной с новыми подчиненными.

Дело в том, что большинство канцеляристов приходились родственниками камердинеров великих князей. Это были «люди без высшего образования и нужного для службы воспитания, попавшие в министерство по протекции их высочеств, доставлявших тем удовольствие своим приближенным слугам».

Благодаря, как нынче выражаются, блату, чиновники считали себя неуязвимыми. «В начале моей службы, - вспоминает Мосолов, - они позволяли себе подсовывать мне на подпись бумаги противоположные моим распоряжениям Не обходилось без злоупотреблений особенно при пожаловании званий придворных поставщиков. Пришлось хранить переписку по таким вещам под ключом».

Постепенно сыновей, племянников и внуков удалось распихать по местам, «где они по меньшей мере вредить не могли». Надо отдать справедливость Мосолову, он брал на работу не знакомых и родственников, а питомцев Александровского лицея и училища правоведения. Отдельной песней стала борьба бывшего конногвардейца с помощником начальника канцелярии, действительным статским советником Злобиным. Сей государственный муж обожал высокий штиль и при этом был отличный музыкантом.

Статский генерал со Станиславской лентой, Злобин был шокирован тем, что ему навязли в начальники какого-то полковника, но терпел и творил. Увы, полковник был слишком прозаичен. Однажды при чтении ответа на какую-то бумагу, он заметил, что последняя фраза аннулирует смысл всего сказанного выше, на что и указал. Злобин на мгновенье задумался:

- Да, но как она музыкальна!

Стало ясно, что с помощником следует расстаться. Мосолов отделался от Злобина проверенным российским способом - двинул на повышение. Обладатель Станислава стал управляющим капитула орденов. Там он был на месте, гордился должностью и получил «все возможные русские знаки отличия». А музыкальность в конце концов спасла Злобина от голодной смерти - в эмиграции он работал тапером.

Красота это страшная сила!

Благодаря изъятию высочайших особ из компетенции судебных установлений, многочисленные претензии к членам императорской фамилии шли на высочайшее имя через Министерство двора, и если б только они. Просители шли валом, и добрый Фредерикс, «опасаясь своего мягкосердечия распорядился никого к нему не пускать, а направлять к начальнику канцелярии».

Канцелярия приняла удар на себя, основной же ударной силой были лица, добивавшимися протекции и, как бы сейчас сказали, материальной помощи. Последняя статья была традиционной и даже имела свое название «комнатные деньги». Раньше ими ведал личный камердинер императора, но предшественник Фредерикса пришел к выводу, что при выдачах «проявляется неуместность». После введения охраны доступ посетителей в Зимней дворец практически прекратился, и «комнатные деньги» в сумме 40 000 рублей ежегодно перевели в канцелярию.

Шли эти средства, главным образом, на пособия потомкам придворно-служивому сословию, и связанным со Двором лицам «в случае острой нужды, для окончания учебных заведений и, в виде исключения, офицерам-гвардейцам, не имевшим возможности содержать себя в полку, где служили их отцы и деды».

Приемным днем в канцелярии была суббота, но персоны высокопоставленные являлись тогда, когда считали нужным. К означенным персонам помимо членов Государственного совета и первых придворных чинов, относились и … члены императорского яхт-клуба.

Высокие гости заводили светские беседы, спорили, поучали, советовали, рекомендовали, вымогали, просили, требовали. Очень часто речь шла о вещах противозаконных, причем визитер это прекрасно понимал. Когда ему указывали на невозможность удовлетворить его требования, он совершенно искренне удивлялся: «Если б это было законно, мне незачем было беспокоить Его Величество».

Принимать и выслушивать их было потрудней, чем командовать полком. Ситуацию лучше всего характеризует девиз советских продавщиц «вас много, а я одна», но Мосолов был воспитан иначе. Он сидел и слушал: «прерывать эти излияния не приходилось, опыт показал мне, что это только затягивает разговор и, к тому же, раздражает посетителя».

Ходатаи постарше начинали с жалоб на здоровье, рекомендовали свих врачей и придуманные ими средства, справлялись о здоровье родственников и знакомых, другие обсуждали театральные новости или международное положение, а дела стояли.

Впрочем, за пределом своих кабинетов Министр двора и начальниц канцелярии подвергались не меньшей опасности. Их хватали за пуговицу везде - в клубах, в театрах, на балах. Чаще всего целью схватившего было составить кому-нибудь протекцию. Подчас это делалось весьма своеобразно.

Так после традиционного вторничного обеда в «Новом клубе» к Мосолову подошел начальник Главного тюремного управления Галкин-Вросский и сходу заявил:

- Он очень красивый, страшно богатый, отлично воспитанный. Он в придворном мундире будет, действительно, украшением Двора. Это не то, что обезьяна, которую вы недавно пожаловали. Ему мундир пристал как корове – седло.

- А как фамилия вашего протеже?

Ходатай замялся и подозвал маркера:

- Как фамилия красивого молодого человека, который проиграл мне три партии?

- Князь Карагеоргиевич, Ваше высокопревосходительство!

- Да нет же! Карагеоргиевича я хорошо знаю, он у меня выигрывал. А вот другого как зовут?

В конце концов начальник канцелярии Министерства императорского двора позорно сбежал, предложив сообщить фамилию красавца в письменном виде.

Будьте вежливы!

Среди дам придворные традиции поддерживала обер-гофмейстерина светлейшая княгиня Мария Михайловна Голицына, дама примечательная во всех отношениях.

Мария Михайловна одевалась по моде позапрошлого года, всем «тыкала», курила по ее собственному выражению, как капрал, а ее шляпы злые языки величали «произведением придворно-экипажного ведомства». Обер-гофмейстерина считала ниже своего достоинства воспитывать молоденьких фрейлин, но к солидным дамам была беспощадна, предпочитая распекать метресс на глазах трепетавших перед ними девиц.

Однажды светлейшая княгиня Лопухина-Демидова закурила в присутствии императрицы, которая не терпела табачного дыма. Александра Федоровна промолчала, Голицына спокойно встала, подошла к курильщице, вырвала у нее папироску и швырнула за борт (дело было во время путешествия по Днепру). В повисшей тишине раздались слова обер-гофмейстерины: «Милый друг, ты забываешь, что курить в присутствии Ее Величества нельзя».

Славившаяся своей вспыльчивостью Лопухина-Демидова промолчала, а Голицына, когда все разошлись, объяснила, что «постаревшим при дворе вельможам надо подавать пример молодым, слишком склонным к вольностям в присутствии молодой императрицы».

Случалось Марии Михайловне вступаться и за мужчин. Так заметив, что графиня Воронцова, имевшая «зуб» против Фредерикса, не ответила на приветствие нового начальника канцелярии двора, обер-гофмейстерина бросилась в бой:

- Позволь представить тебе Мосолова, он только что назначен.

- Я его давно знаю.

- В таком случае позволь узнать, почему ты не ответила на его поклон? У себя дома ты можешь поступать, как тебе угодно, но при дворе надлежит быть вежливой.

Как правило уроки Марии Михайловны шли впрок.

Сделайте мне диадему!

В любой семье, как известно, не без урода, чего уж говорить, о такой громадине, как двор последнего российского императора. Случались там персонажи, урезонить которых не удавалось даже Голицыной. В своих воспоминаниях генерал Мосолов с неподдельным ужасом пишет о супруге корнета конвоя Его Величества Светлейшая княгиня Грузинская (в девичестве Безобразова). По сравнению с ней доведшая до сумасшествия директора банка чеховская Мерчуткина начинает казаться женщиной приятной и ненавязчивой.

Светлейшая княгиня придавала «больше значения роду своего мужа, чем это соответствовало современной действительности». Она буквально взяла в осаду Министерство двора, то жалуясь на страшную нужду, то обременяя церемониальную часть спорами, где ей стоять на выходах. По мнению высокочтимой дамы супруге потомка грузинских царей следовало находиться ни больше, ни меньше между членами императорской фамилии.

Измученные церемониймейстеры спрятались за предписание Николая Первого, согласно которому потомки владетельных кавказских семей в третьем колене занимают место по рангу в русской службе, то есть место у дамы корнетское.

Княгиня не сдалась и пошла в обход. Будучи в деликатном положении, она обратилась в канцелярию с просьбой, «чтобы Его Величество согласился стать восприемником». Николай Второй в таких просьбах, как правило, не отказывал, поощрил он чадолюбие и на этот раз.

Надо сказать, что в положении царского крестника были и сугубо материальные выгоды: ребенок воспитывался и получал образование за казенный счет и мог рассчитывать на службу по Министерству двора, а при нужде - на помощь из «комнатных денег», о которых уже было сказано. Имела право на ценный подарок и мать, на чем и строился далеко идущий расчет Грузинской-Безобразовой.

Мадам сообразно ее рангу полагался подарок по вкусу на сумму около 600 рублей или же деньги, как таковые. Засыпавшая канцелярию жалобами о том, что ей «нечего есть» княгиня от презренной монеты отказалась и заказала диадему.

Начальник камерной части пытался объяснить счастливой матери, что приличную диадему за 600 рублей не сделать, но княгиня уперлась, прося «украсить ее хотя бы уральскими камнями». Обратились в канцелярию, Мосолов дрогнул и не в добрый час распорядился сделать диадему «на сумму до тысячи рублей». Сделали. И началось.

Германский посол граф Пурталес давал бал. Княгиня Грузинская позвонила ему и объяснила, что она - владетельная особа, которой сам государь поднес корону, а посему ее обязательно следует пригласить. Честный немец пригласил. Дама ринулась в конюшенную часть с требованием предоставить ей придворную карету для поездки на бал. Разумеется, ей отказали. Княгиня не растерялась и вновь позвонила Пурталесу, потребовав автомобиль.

Бедный посол, не понимая с кем имеет дело, бросился за разъяснениями к обер-церемониймейстеру. Тот пришел в ужас, все раскрылось, дошло до царя.

Николай вызвал Фредерикса и потребовал объяснений. Пришлось сфотографировать злосчастную диадему и представить государю длиннейший всеподданнейший доклад. Светлейшая княгиня Грузинская стала притчею во языцех, что отнюдь не мешало ей по-прежнему атаковать Министерство двора своими просьбами.