Царский Двор. Придворные Будни.

Всем памятен зловредный Министр-Администратор из шварцевского «Обыкновенного чуда». Негодяй держал в черном теле придворных дам, самочинно распоряжался финансами, а под конец скрутил в бараний рог самого короля. О функционировании совершенно несказочного механизма, именуемого Двором, известно меньше, а жаль. Повседневные мелочи характеризуют эпоху и личность монарха едва ли не в большей мере, чем то, что принято называть большой политикой.

Факты и цифры

Главной функцией любого Двора, помимо того что он ведает ежедневным обиходом августейшей семьи, является поддержание престижа монарха. Двор последнего российского императора не был исключением, а престиж всегда стоил дорого. Сегодня мы весьма озабочены тем, кто и сколько платит за госрезиденции и приемы, в начале теперь уже прошлого века это было общеизвестно. У финансирования императорского двора, как у марксизма, было три основных источника (не считая личных средств великих князей, большинство которых было людьми более, чем состоятельными).
Казна обеспечивала «цивильный лист», то есть средства на содержание двора государя, государыни и наследника. Вторым источником были уделы - «независимые от казны учреждения», по мысли создавшего их Павла Первого освобождавшие госбюджет от расходов на содержание императорской фамилии. Уделы выплачивали каждому великому князю со дня его рождения 280 000 рублей в год, но даже такие расходы уступали доходам.

Накануне революции уделы были самыми крупными и благоустроенными сельскими и лесными угодьями России. Что до наличного капитала, то начальник канцелярии Министерства императорского двора приводит цифру в 60 миллионов рублей, подтверждая, что «за триста лет придворным ведомством были накоплены огромные богатства».

Угодья, принадлежащие лично царю, именовались Кабинетом Его Величества и тоже были не из бедных (достаточно вспомнить Нерчинские и Алтайские копи). Неудивительно, что при таком финансировании «по своему великолепию русский двор приближался к Версалю Людовика XIV и Людовика XV».

Сам же Двор, как таковой, состоял из лиц, имевших придворные чины и звания. Во главе всего стоял Министр двора, каковым в последнее царствование являлся сначала барон, а с 1913 года затем граф Фредерикс.

Придворные чины разделялись на два класса. В первый (по положению на 1908 год) входило 15 персон, имевших должности обер-гофмейстера, обер-гофмаршала, обер-егермейстера и обер-шенка. Второй класс насчитывал 134 лица, затем шли 86 лиц «в звании», два обер-церемониймейстера, обер-форшнейдер, егермейстеры, гофмаршалы, директор императорских театров, директор Эрмитажа, церемониймейстеры (14 штатских и 14 «в звании»).

К перечисленным особам следует добавить 287 камергеров, 309 камер-юнкеров, 110 «состоящих при Их Величествах и членах императорской фамилии», 22 духовных лица, 38 медиков, 3 фурьеров, 18 камердинеров, 150 военных чинов (генерал-адъютантов, свитских генералов и флигель-адъютантов), 260 дам разных рангов и 66 дам, удостоенных ордена святой Екатерины.

Потомок шведа

Заправлявший делами Двора Владимир Борисович Фредерикс вел род от поселенного в Архангельске пленного шведского офицера. Швед в плену не растерялся, во всяком случае его потомок дорос до банкира Екатерины Второй и получил баронство. Барон Фредерикс, отец будущего министра, командовал 13 Эриванским полком, участвовал во взятии Парижа, затем состоял генерал-адъютантом при Александре Втором. Сам же Владимир Борисович прошел путь от юнкера лейб-гвардии конного полка до командующего конной гвардией.

«Я – кристалл прозрачный, - говаривал он про себя, - все насквозь видно. Лучше не говорите мне того, что не надо передавать. Могу проболтаться, о делах же не проговорюсь».

Симпатизировавший конногвардейцу Александр Третий сделал его сначала управляющим придворно-конюшенной частью, а затем помощником Министра двора. Когда же у новой императрицы не сложились отношения с предыдущим Министром двора Воронцовым-Дашковым, Николай Второй назначил на эту должность Фредерикса. Впрочем, куда бы ни заносила барона судьба, в глубине души он оставался конногвардейцем. Окно его кабинета выходило на плац, и Фредерикс мог прервать любой доклад возмущенным: «Смотрите, какой болван на третьей лошади с фланга! Так затягивает повод, и конь не понимает, чего от него хочет всадник. А унтер офицер что зевает?!»

Фредерикс был очень богат и предельно честен. Его состояние складывалось из свободных капиталов, доходных домов в районе Николаевского вокзала, имения в Финляндии площадью «чуть ли ни в целый уезд» и не приносящего дохода имения Сиверское, где жила его семья. Управлял потомок шведа своим имуществом лично и весьма успешно, при этом он не только не воровал, но и при нужде расставался с собственными деньгами.

Вскоре по назначении Фредерикса командиром конного полка к нему явился известный ростовщик, у которого разживались деньгами гвардейские офицеры. Визитер хлопотал за своего сына, прося разрешить ему отбыть воинскую повинность в полку. Барон разрешил, подчеркнув, что офицером полка данному вольноопределяющемуся не стать. Папа ушел, сына приняли, он выдержал офицерский экзамен, и ростовщик, забыв о предупреждении, стал добиваться его принятия в полк. Фредерикс ответил вежливым, но категорическим отказом. Заботливый родитель пригрозил опротестовать офицерские векселя на сумму 79 000 рублей, после чего должникам придется покинуть гвардию.

Фредерикс, который «любил порядок и не выносил неосновательных трат», шантажиста выставил, после чего собрал должников и вручил каждому чек, покрывавший его долг. Ростовщику пришлось удовлетвориться деньгами.

Став придворным, барон принялся выдавливать из себя полковые манеры и дошел до того, что «остерегаясь резких замечаний и выражений и боясь их употребить оставлял за собой лишь похвалу, остальное перекладывал на начальника канцелярии.

Хуже губернаторского

Должность Министра двора была, как шутили в те времена, хуже губернаторской. Бесконечные доклады, рассмотрение прошений и прочих бумаг, изучение всего и вся, необходимость быть в курсе дел Государственного совета и Совета министров (царь мог спросить, о чем угодно), сопровождение августейшего семейства – «долг легкий, но отнимающий много времен».

По закону Министр двора должен был присутствовать даже при рождении царских детей, но тут по молчаливому согласию было сделано послабление. Фредерикс ожидал счастливого известия в одной из комнат поблизости, имея при себе пять манифестов о рождении нового члена императорской фамилии: по одному на случай рождения мальчика и девочки и три, если на свет появятся близнецы, чего в доме Романовых отродясь не случалось.

Необходимость лишней писанины министра-кавалериста не угнетала, он вообще относился к бумагам с трепетом. Ставя свою подпись, барон словно бы совершал некое священнодействие и страшно возмущался теми, кто наспех подмахивал документы. Сам Фредерикс сперва расписывался стальным пером, потом брал гусиное и «производил росчерк». Гусиными раритетами желающих снабжал князь Орлов, обнаруживший в своем Стрельнинском дворце изрядный запас времен Екатерины.

Рабочий день Министра двора начинался в 10 утра докладом начальника канцелярии и заканчивался в лучшем случае в семь вечера. Для Фредерикса обычным делом было назначить аудиенцию в десятом часу вечера, но при сверхурочной работе делалось определенное послабление - в начале одиннадцатого в кабинет приносили бутылку хорошего бордосского вина и сухари. Другой отдушиной для Владимира Борисовича была ежедневная поездка на Большую Морскую к куаферу Пьеру. При этом в разъездах министр брился сам, но привычка есть привычка.

Жил же Владимир Борисович в небольшом особняке на Почтамтской. Его супруга Ядвига Алоизиевна сетовала, что Министру двора неприлично не иметь зала для большого приема. Супруг улыбался и отвечал: «Верно, но зато тебе не придется переезжать. Когда меня уволят с должности, ты будешь по-прежнему принимать друзей в своих пяти гостиных. Спокойствие за будущее приятнее возни с устройством больших приемов».

«Он как и все мы, - писал начальник канцелярии Министерства императорского двора генерал Мосолов, - не мог думать, что через десяток лет никто из всех нас не будет считать себя обеспеченным».

В начале революции особняк Фредерикса сожгли, «это было первое насильственное уничтожение частной собственности», ну а сам граф скончался в Финляндии в 1927 году.

Случилось страшное!

Александр Второй упущений по части этикета не прощал, но Александр Третий и Николай Второй к церемониям были совершенно равнодушны. Тем не менее, Двора без этикета и церемоний, а следовательно без обер-церемониймейстера не бывает. При российском таковых было целых два - граф Гендриков и барон Горф.

Как известно, «церемониймейстером может быть только тот, кто серьезно относится к самой идее «церемоний». Гендриков относился, и как относился! Больше всего граф не любил тех, кто не мытьем, так катаньем добивался придворных званий, а затем отлынивал, причем чаще всего прогуливали панихиды по великим князьям. К счастью, манкирование своими обязанностями были при российском дворе в ходу еще при Екатерине.

Матушка императрица со свойственным ей своеобразным юмором высказала предположение, что «неприсутствующие на панихидах сами опасно больны» и велела… взыскивать с них за каждый прогул по 25 рублей. Деньги шли исключительно на молебен о здравии раба Божия камергера или камер-юнкера такого-то.

Гендриков раскопал соответствующий указ и с его помощью загонял прогульщиков на мероприятия, но если б треволнения церемониймейстера вызывали только несознательные придворные!
Мосолов вспоминает, как однажды около 11 вечера у него зазвонил телефон. На проводе был Гендриков и состояние у него было паническое.

- Катастрофа!

- В чем дело? Пожар в Зимнем дворце?!

- Хуже. Жюль Урусов заболел и не будет в состоянии завтра утром выехать навстречу великому герцогу .

- А вы назначьте кого-нибудь другого.

- Немыслимо. Вы же сами сообщили мне, что Жюль Урусов назначен по высочайшему повелению.

- Ждите звонка.

Через пять минут хитрый начальник канцелярии перезвонил и наврал, что связался с Фредериксом (государя, сами понимаете, беспокоить в такое время немыслимо), и тот велел обер-церемониймейстеру найти Урусову замену.

Замену Гендриков в режиме прямого эфира искал около часа, наконец остановился на Гурко. Мосолов повесил трубку и собрался ложиться спать. Не тут-то было! В час ночи новый звонок, еще истеричней предыдущего:

- Гурко – немыслимо! Его парадный мундир в чистке, блестит только одна половина шитья. Что мне делать?! Господи, что мне делать…

- Позвоните в «Аквариум», - нашелся генерал, - пусть поищут князя Мещерского.

К 3 часам ночи Мещерского нашли и осчастливили завтрашними обязанностями. Фредерикс, узнав об этой истории, долго смеялся и выразил Мосолову благодарность за находчивость, а Гендрикову «за похвальное стремление в точности исполнить повеление государя».

«Скверные физиономии»

Александр Второй упущений по части этикета не прощал, но Александр Третий и Николай Второй к церемониям были совершенно равнодушны. Тем не менее, Двора без этикета и церемоний, а следовательно без обер-церемониймейстера не бывает. При российском таковых было целых два - граф Гендриков и барон Горф.

Как известно, «церемониймейстером может быть только тот, кто серьезно относится к самой идее «церемоний». Гендриков относился, и как относился, так что удивляться тому, что перед приемом членов Государственной Думы он созвал целую комиссию из знатоков народных представителей и свидетелей приема парламентских делегаций за границей и лично обошел залы дворца, начертив на полу мелом линии, на которых предполагалось выстроить сановников и депутатов, не приходится.

Церемониймейстер боялся, что депутаты, как «чуждый двору и дворцовым обычаям элемент», не сумеют встать в нужном порядке, но прием прошел успешно. Увы, только с точки зрения этикета!

Сейчас встречи народных избранников с президентом и президентские речи в Думе стали вещью обычной. Иное дело, монарх.

На торжественный прием в Зимний дворец, где «государь сказал Думе свою первую и последнюю тронную речь», думцы явились в самом разном виде. Были депутаты во фраках и депутаты в крестьянской одежде, депутаты в рясах и депутаты в кавказских национальных костюмах, депутаты в «отставных военных мундирах» и депутаты в серых пиджаках.

При виде делегации министр-конногвардеец Фредерикс, предваряя знаменитую фразу соловьевского Ходжи Насреддина о лицах, не отмеченных печатью мудрости, шепнул: «Эти депутаты скорее похожи на стаю преступников, ожидающих сигнала, чтоб зарезать всех, сидящих на правительственной скамье. Какие скверные физиономии!»

Но физиономии физиономиями, а дело делом. Народных избранников приняли по высшему разряду.

Император с семьей вышел из личных покоев. Впереди шли высшие государственные чины и несли регалии – знамя, скипетр, державу и корону. Регалии сопровождали дворцовые гренадеры при полном параде и в высоких медвежьих шапках.

К этому времени в Тронном зале все построились так, как нарисовал граф Гендриков: справа от выхода – депутаты Думы, перед ними - сенаторы, слева – члены Государственного совета, высшие чины двора и министры. Перед ними на возвышении стоял наполовину покрытый горностаевой императорской мантией трон, по обе стороны от которого поместили специальные красные табуреты для регалий.

Вошла августейшая фамилия, остановилась посреди зала. Регалии возложили на табуреты, и государь «принял окропление от петербургского митрополита». Отслужили молебен, после чего обе императрицы и другие высочайшие особы прошли к возвышению с левой стороны трона. Царь остался одиноко стоять посреди зала.

Императрицы сели. Император, чеканя шаг, поднялся к трону. Сел. Ему вручили тронную речь, он встал и прочитал написанное, после чего августейшая фамилия покинула зал «тем же порядком, но без предношения императорских регалий». Душа церемониймейстера была удовлетворена.