Конкурс. От Серпьента Кулебрина

Нахлобучив фуражку на голову, коротко подстриженную по последней таянской моде, штандартенфюрер контрразведки Нэо фон Рамиэрль критически оглядел себя в зеркало. Суровый взгляд трезвенника со стажем, гордый профиль борца за справедливость, контактные линзы с вертикальными зрачками для пущей конспирации, новенький, с иголочки, черный мундир, повязка со скрещенными оленьими рогами на рукаве – все в его облике указывало на активного сторонника идеи освобождения сына Папы. Согласно трудовому соглашению, подписанному в двух экземплярах (свой экземпляр Нэо тут же пустил на самокрутки), его новыми обязанностями были борьба с вражескими шпионами, т.е. с такими подозрительными аморальными личностями, как, например, всем известный Роман Ясный, шпионивший на эльфов, а также защита господарской особы от злоумышленников, намеривающихся подбить ему правый глаз. С первой частью своей задачи Нэо фон Рамиэрль справлялся пока исправно, периодически затаскивая Романа Ясного в кабак и напаивая его там до бесчувствия. Что касается остальных обязанностей, то, подсчитав первую зарплату, Рамиэрль понял, что ее хватает только на борьбу с вражескими разведчиками (язык не поворачивался назвать Романа шпионом), а потому он этим и ограничится. Но, к сожалению, от того же Романа Ясного Годой был пока надежно защищен. Нет-нет, не гвардией, не телохранителями, а бюрократическим аппаратом. Благодаря бородке, скрываемой под беретом лысине и выбитым зубам, из-за которых Годой приобрел акцент истинного вождя пролетариата, к Михаю почему-то обращались – товарищ Годой и несли отовсюду подарки, явно принимая его за кого-то другого. Ходоки осаждали кабинет Михая денно и нощно, писцы, ведшие учет подношений не отходили от него ни на шаг. Рамиэрль не боялся михаевского окружения, но понимал, что даже панку не под силу проломиться сквозь такую толпу. Так что с подбиванием глаза пришлось пока повременить, но для себя Рамиэрль решил, что дослужится до королевского гвардейца, потом дождется начала войны, а когда войска под командованием Астена войдут в город, улучив момент отсутствия в замке остальных гвардейцев, подобьет таки Михаю глаз, тем самым повторив подвиг брата Серсеи Ланнистер, героя его детских книг и тайного кумира.
Смахнув с плеча несуществующую пылинку, Рамиэрль показал зеркалу непристойный жест и вышел из кабинета.
На сегодня у него была назначена встреча со связным. Связного в лицо Рамиэрль не знал, но получил вчера из Центра пароль “В Убежище хорошая погода” и отзыв “А в Идаконе опять идут дожди”.

...Рамиэрль уже четвертый час сидел в названном ему кафе и запивал второй блок сигарет восемнадцатой чашкой кофе. Связного все не было. Рамиэрль периодически смотрел на часы, рассеянно отмечал про себя, что товарищ из Центра что-то задерживается, и в глубине души надеялся, что тот сегодня и вовсе не придет. Вообще, за то, что его дезинформировали по поводу встречи, следовало кому-нибудь что-нибудь подбить, путь даже не правый глаз и не Годою, но сегодня Рамиэрль был настроен на редкость миролюбиво. Все его внимание было сосредоточено на блондинке, сидевшей за соседним столиком. Блондинка была облачена в так не шедшие ей свободные широкие одежды для беременных, в волосы вплетены красные, белые и синие ленточки. Также на ней были солнцезащитные очки, видимо для конспирации, и маленькая изящная корона. Блондинка обворожительно улыбалась ему, а Рамиэрль безнадежно краснел, мучительно искал слова, с которыми к ней можно подойти, и краснел еще безнадежнее. Наконец, блондинка встала из-за стола; сердце Рамиэрля сжалось от страха, что она сейчас выйдет на улицу и затеряется в толпе. Но нет, блондинка сделала несколько шагов, подошла к его столику и села напротив Нэо. Минут пятнадцать она, не отрываясь, смотрела на него, опустив подбородок на сцепленные ладони. Рамиэрль безнадежно бледнел и краснел одновременно, так и не находя слов.
- Скажу тебе по секрету, – не спеша и чуть язвительно, нарушила тишину девушка, – тот столик, за которым ты сидишь – девятый. А восьмой, за которым мы должны были встретиться, – это тот, где только что сидела я.
И она ласково посмотрела на него, как на маленького простуженного бегемотика, страдающего паранойей.
В голове Рамиэрля все перемешалось. Тысяча мыслей и воспоминаний, ощущений и образов, пронеслась в ней одновременно. Вот он делает свои первые шаги, первый раз попробовав царку, – о, он воистину похож на новорожденного; в первые месяцы своей жизни он точно так же ползал и не мог говорить. Вот Эанке, достойная внучка своей бабушки, уговаривает его поиграть в Серсею и Джейме, героев их детских книг. Вот он, потерявший смысл жизни, пытаясь обрести себя, медитирует на берегу Лужи в течение почти года, отрешившись от всего земного и уйдя в себя; его заносит снегом, птицы вьют у него на голове и в первой, старенькой, акустической лютне гнезда, белый беспечный вьюнок обвивает его, Рамиэрль не реагирует даже на предложения выпить и нескромные предложения Эанке. Вот он устраивает драку на торжественном открытии мунтского кабака “Щедрый нобиль”. Вот Астен в очередной раз забирает двухсотлетнего сына-подростка из полицейского участка; Рамиэрль всю свою сознательную жизнь не мог удержаться от актов вандализма в мунтском метро, украшая двери и стены надписями типа “Nightwish forever”, “Алиса. Мы вместе!”, “<censored>”, “Попса must die!”; собственно, по появлению свежих надписей горожане узнавали о возвращении Романа Ясного, грядущих концертах, оргиях и дебошах. Вот его оставляют в восьмом классе на второй год. Вот его оставляют во втором классе на восьмой год. Вот он, возвращаясь с перемены, на которой вышел покурить, поскальзывается и падает на лед с битым стеклом, после чего у него на запястье остаются два шрама. Вот он, гордый и счастливый, приносит в дневнике свою первую, и как оказалось последнюю, пятерку. Вот он крутится как кот в бетономешалке, рассекая по Эланду с первым крупным туром, давая концерт за концертом. Вот он снова не помнит, что было вчера, и как зовут девушку, спящую рядом с ним. Вот он, пятнадцатилетний, греет на груди маленькую белую кошку – августовские ночи холодны и вообще у него в очередной раз разбито сердце. Вот он с некоторым сомнением и спортивным интересом смотрит на девяностошестипроцентную царку и цитирует “Гамлета”; Шекспира Рамиэрль терпеть не может, но фраза хорошая. Вот он летней ночью сидит на краю леса и пишет одну из своих первых песен. Вот он чинит гусеницу своего танка за номером ноль ноль девять...
Крутящиеся в голове мысли подсунули образ игрового автомата, на котором выскочили три семерки. Вот оно что! Ему действительно был нужен столик номер восемь, во всем виноват его танк и подсознательная тоска по дому. Когда Рамиэрль первый раз попал в Убежище и Астен с не отводящей от него глаз Эанке устроили ему экскурсию по родным пенатам, больше всего ему понравилось большое длинное знание с полукруглой крышей – ангар, в котором стояли все танки клана.
Но следующая, пришедшая в голову мысль, потрясла Рамиэрля до глубины души. Он забыл о танках, о Луже, об Эанке, о мунтских дебошах, лютнях, царке, школе; о чернокосых смазливых гоблиншах. Он осознал произошедшее каждой клеточкой всего своего существа. Случилось непредвиденное, непредсказанное, непредреченное, нежданное, нечаянное, невозможное, непоправимое, да и, по сути, совсем ненужное. Нэо влюбился.