Московит

Продолжим, пожалуй... Подмигивание

-------

Голос Астафьева прервался от всхлипа, плечи затряслись. Он будто постарел за считанные мгновения на многие годы. Степка сам чуть не прослезился от страха и жалости, глядя на грозного начальника и представляя, каково придется ему пред светлыми очами царскими…
-------
На удивление, обошлось лишь испугом, хоть и немалым.
Алексей Михайлович, торопливо прочтя список и отмахнувшись от робких разъяснений дьяка (спешил, дескать, новик, приставленный к Посольскому приказу, оттого и клякс насажал, и подчерки всюду, уж прости великодушно, государь), сначала помолчал, глядя куда-то в сторону. Только жила на шее трепетала, наливаясь, да темнело лицо. Потом взглянул прямо в глаза Астафьеву. Обомлевшему дьяку померещилось и вовсе чудное: будто исчезла куда-то небольшая, аккуратно подстриженная борода царя-батюшки, да и одежа его будничная испарилась, а сам государь и великий князь Всея Руси стал выше ростом, тощим, как жердь, одетым по немецкой моде в какой-то кургузый кафтанчик с большими накладными карманами, короткие штаны, чулки и башмаки диковинного вида, гладко выбритым и круглолицым, аки кот (тьфу ты, господи, что за наваждение!) А глазищи его безумные так и прожигали, в трепет вгоняя… Хотел уже Астафьев, облившийся холодным потом, возопить дурным гласом: «Чур, чур меня!», но тут развеялось наваждение, и снова обрел царь прежний облик. Хотя глядел сердито, что уж там…
-Дождались! – вымолвил Алексей Михайлович, скрипнув зубами. – Я так и думал: новой Смутой грозят! Ах, щучьи дети… А все твоя вина! Не упустил бы Андрюшку… - голос царя, налившись силой, загудел и бил по ушам, словно молот кузнечный по наковальне.
Ноги бедного дьяка уже начали подгибаться, но на колени упасть не успел: государь жестом остановил, приказывая стоять по-прежнему.
-Да что толку в поклонах твоих! Хоть лоб отбей, Андрюшка уже у князя Вишневецкого! Упустили вора! Ох, беда-то какая! Только-только с бунтом управились, а тут - на тебе! Ну, что теперь делать?! Что скажешь? Как отвести угрозу сию?
-Извести вора! - собрав остатки храбрости, кое-как вымолвил Астафьев. – Вместе с самозванкой, которая смеет за твою, государь, свояченицу себя выдавать! Заслать надежного человека, чтобы их прирезал, или яду подсыпал…
-Ты от страха, я гляжу, ума лишился! – оборвал царь. – Уж Вишневецкий-то, поди, их бережет, как зеницу ока. Иль ты на его месте не берег бы? И стражники к ним наверняка приставлены, и пищу пробуют… Не подберешься.
-А ежели подкупить кого из стражников, либо слуг? Людишки-то слабы, государь, к искусу склонны… Посулить золотишка, да побольше, они сами все сделают!
-Побольше! – ехидно, по-простонародному передразнил государь. – В казне у нас, сам ведаешь, не густо. Иначе не пришлось бы с солью этой распроклятой… Прости, Господи! – он торопливо перекрестился, обернувшись к иконостасу.
-Так вели забрать в казну имущество Морозова! – не утерпел дьяк. – Чтобы хоть тем искупил вину свою великую!
-Ты говори, да не заговаривайся! – повысил голос царь, нахмурившись. – Хоть Борис Иванович во многом и винен, а всему есть предел. Будто мало мне… Кх-м! – торопливо закашлялся самодержец, сделав вид, что воздух попал не в то горло. И очень неумело, к слову.
Дьяк Астафьев тоже сделал вид, что ничего не заметил.
«Значит, правду баяли, будто царица снова за Морозова просила, презрев запрет, да еще с шумом и слезами… Ох, бабы! Да что же с ними делать-то?!»
-Ради такого, никаких денег не жаль, - промолвил царь. – Хоть казна и оскудела, а отвести Смуту надобно любой ценой. Думай, кому дело сие поручить можно. А заодно поразмысли, нет ли других путей. Главное, нужно следить за каждым шагом вора Андрюшки! Ведать о том, что они с князем Вишневецким замышляют, что делают! Подбери человека потолковее… И не одного! К гетману этому самозваному, к Хмельницкому, тоже нужно надежного человека приставить. Чует сердце, не прост он, ох, не прост! В письмах смиренен да учтив, помощи нашей просит, под руку нашу стремится, со всем войском своим да народом, а как на деле? Не вышло бы худа! Есть ли резон Вечный мир* с Речью Посполитой рушить? О, Господи, как же тяжко бремя государево…
-Войны с ляхами да литвинами не нужно, сохрани Боже! – закрестился дьяк. – А вот использовать Хмельницкого ради твоей, государь, да отечества нашего выгоды – другое дело. Коль у врага-соседа в его дому свары да беспорядки, он ослабнет, а другим соседям от того одна польза.
-Истинно, так! – кивнул царь. – Вот, к примеру, Иоанн Васильевич выждал, покуда ханства татарские ослабеют, а потом уж припомнил им вековечные обиды. Всю Волгу-матушку, со всеми окрестными землями да народами, навечно под свою руку забрал! А почему? Не стало прежней Орды, распалась на части, а они перегрызлись меж собою. Вот тут-то конец им и пришел! – глаза Алексея Михайловича сверкнули, словно представил себя на месте молодого царя Ивана, еще не ставшего Грозным, который посылал войско штурмовать Казань. – За все расплатились!
-Золотые слова, государь! – угодливо склонил голову Астафьев. – Вот пусть Хмельницкий и грызется с Речью Посполитой. Коли угодно тебе будет, можно ему и помочь… Втайне, конечно! – торопливо уточнил дьяк. – Чтобы не дать повода к войне. Опять же, он защищает святую веру от поругания! До чего дошло, чтобы храмы православные в аренду жидам и латынам сдавать! Как только земля под святотатцами-магнатами не разверзлась?! Богохульники окаянные…
-Веру защищает, спору нет, а только и себя не забывает, - вздохнул Алексей Михайлович. – Хитер он, гетман этот. Ох, хитер! А также смел и умен, этого не отнять. Будто волк. Ну да ничего, и самого матерого волка затравить можно, при надобности. Пусть пока чужих овечек режет. А коли начнет наших таскать, тут ему и конец! Ступай, дьяче. Помысли о моих словах, прикинь, что и как делать. А я о Хмельницком, да о самозванцах этих – нахмурившись, потряс исчерканным листом, зажатым в руке, - с думными боярами говорить буду. Дело сложное, тут все надобно взвесить, и как следует.