 Показать ответы
|
|
Страницы: 1 2 [3] 4 5 ... 85
|
|
31
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 13 июня 2017 года, 11:06:53
|
- Пан Лаврентий! Як ше маш?
Увидев, что вампир, раскрыв объятия, направился к Лавруше, добрая половина гостей выдохнула с облегчением. Другая половина, не знавшая о старинной дружбе двух нелюдей, продолжала таращиться на него с суеверным ужасом. Егор даже потянулся к шмату сала, обильно приправленному чесноком, но под грозное шиканье Софьи положил его обратно.
- Козюша! – сдвинув мешавшие видеть венки, Лаврентий узнал гостя и умиленно сложил перед грудью перепончатые ручонки. – Дорогой!
По лицу "Козюши" пробежала едва заметная судорога, но он быстро справился с собой. Расцеловавшись с юбиляром, он вручил ему резной костяной гребень, а затем уселся прямо на свой роскошный плащ возле лаврушиной коряги. Двое нелюдей принялись оживленно шушукаться о чем-то, не замечая, что вокруг них образовался круг свободного пространства шагов в десять. Даже тритоны куда-то расползлись, предпочтя не выяснять, употребляет ли заграничный гость только теплую кровь или иногда бывает неразборчив.
- Небось косточка-то человеческая, – мечтательно протянула Агафья, пристально вглядываясь в вампирий подарок. – Давно такой хотела, мне бы кто подарил, эх...
- Ну, как тебе трехсотый годочек пойдет, я Казимиру намекну, – пообещала Людмила. – Пусть заранее обгладывает.
Русалка негодующе плеснула хвостом и скрылась в камышах.
Появление Казимира приглушило всеобщее веселье ненадолго. Уже через четверть часа здравицы в честь Лаврентия зазвучали вновь, попрятавшаяся в кустах лесная мелочь высыпала на берег и принялась отплясывать со свежими силами, а Софья с Катериной, обнявшись, завели какую-то душевную, но крайне тоскливую песню. Привалившийся к ним Фомич длинным жабьим языком пытался облизать стенки опустевшей бутыли. Судя по сошедшимся на переносице зрачкам, получалось у лешего неплохо.
Люся почти успокоилась, решив, что отсутствие Семена пошло торжеству на пользу, как вдруг к нежному аромату кувшинок и влажной травы примешалась едкая вонь серы. Бес, как обычно, возник ниоткуда прямо посреди утоптанной полянки, едва не придавив копытом излишне любопытного ежа. Ничего удивительного в таком появлении не было, поэтому гости отвлеклись от своих развлечений не сразу. Шум и гам стихали постепенно, пока на берегу не воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим храпом уставшей Фроси. Довольный произведенным эффектом Семен гордо подбоченился.
- Ик? – слабо удивился Фомич.
- Матка боска... – поддержал его Казимир, чем вызвал бурное недовольство окружавшей его нечисти.
- Здрасьте, гости дорогие! – упитанное брюшко не помешало бесу раскланяться на три стороны. – Соскучились, небось, без вашего Семы? Ну, сейчас-то пойдет потеха!
- Семен, – Людмила задумчиво склонила голову к плечу. – А это кто?
- Как кто? – просиял рогатый, оборачиваясь. – Подарочек! Я ж знаю, Лавруше такие нравятся.
Сам водяной не спешил согласиться с этим утверждением. Подав знак носильщикам, он медленно и величаво подплыл на своей коряге к бесу и осторожно потыкал "подарочек" пальцем. Насупил лохматые брови, почесал бороду и вдруг звонко, по-детски расхохотался.
- Хе! А то ж! |
|
|
|
|
32
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 13 июня 2017 года, 11:05:59
|
2.
Юбиляр оказался по-королевски пунктуален. Не успела сменившая Фомича в дупле кукушка прокуковать двенадцать раз, как дальние камыши раздвинулись, и оттуда величаво выплыла длинная, кудрявая и слегка зеленоватая борода. Вслед за ней показался не менее роскошный нос, а за ним – и весь остальной Лаврентий, небывало торжественный и нарядный. Пышную шевелюру водяного украшал венок из кубышек, длинные усы были подкручены и напомажены, а мощный хвост в лунном свете переливался всеми цветами радуги. Перемещаться по суше Лаврентий при необходимости мог, но не любил, так что и в этот раз предпочел путешествовать, восседая на облепленной тиной разлапистой коряге. Передвигался этот трон усилиями тритонов, раков и прочих водных гадов, безропотно взваливших на свои спины громоздкую конструкцию. А что поделать – начальство...
Первой слово взяла Ефросинья. Во-первых, гостья, отметившая трехсотлетие еще в прошлом веке, была самой старшей из собравшихся, а во-вторых, она единственная приходилось Лаврентию кровной родственницей. Оспаривать ее главенство не осмелились даже Дуняша с Агафьей. Сварливые, как все русалки, сегодня они вели себя на удивление прилично, лишь недобро позыркивали из зарослей да скалили острые зубки в якобы вежливых улыбках.
Фрося оказалась немногословна. Пожелав "своему юному и резвому племянничку" хорошего аппетита, крепких зубов да побольше утопших молодух, она преподнесла Лаврентию склянку с чем-то мутным, ядовито-желтым и омерзительно пахнущим. Немного разбиравшаяся в болотной травологии Людмила опознала в снадобье коллеги мазь от радикулита. Сама она хотела приготовить что-нибудь подобное, но побоялась, что Лавруша обидится. Пришлось вручить ожерелье из лягушачьих черепов, которое, впрочем, тоже было принято на ура. Восторженно хрюкнув, водяной нацепил его прямо поверх бороды и немедленно принялся грызть одну из бусин.
Остальные гости тоже не поскупились на подарки. На исходе второй бутыли бороду Лаврентия украшало уже три ожерелья, а голову – четыре венка. Даже за ушами торчало по букетику ромашек, преподнесенных смущенной Катериной. Мужчины оказались более практичны: банник Иннокентий вручил юбиляру собственноручно сплетенную рыбачью сеть, Фомич, взволнованно чирикая, извлек откуда-то длинный ржавый прут, который после недолгого совещания был опознан как шомпол для чистки ушей, но больше всего удивил Егор. Зардевшись не хуже Катерины, домовой разложил на влажной траве целую вереницу деревянных уточек. Деревенский резчик удавился бы от зависти, поглядев на столь тонкую работу: казалось, что птички вот-вот откроют клювы и огласят заводь громким кряканьем. Решив, что это хорошая идея, Люся незаметно щелкнула пальцами. Наградой ей послужили дружный русалочий визг, благодарный взгляд Егора и счастливый смех Лавруши.
Тонкий месяц кокетливо выглядывал из-за ажурной белесой тучки, оживленные Катериной вьюнки, шелестя, оплетали стволы деревьев, многочисленные светлячки вспыхивали то тут, то там, словно живые звезды. Праздник уже перевалил за середину, когда Люся вспомнила про негодяя Семена, который так и не соизволил вернуться. Конечно, сейчас Лавруша не замечает его отсутствия, но что будет завтра, когда водяной станет вспоминать веселую ночку и пересчитывать подарки? Чем-чем, а провалами в памяти Лаврентий, несмотря на солидный возраст, не страдал. А уж если ему случалось затаить обиду, то длится она могла годами, даже если все вокруг успевали забыть, из-за чего приключилась распря. Не то чтобы кикимору беспокоила судьба безалаберного беса, скорее сказывалась привычка контролировать все, что можно, будь то порядок в собственном болоте или чужой день рожденья.
- Ты нынче дерганая какая-то. Случилось чего? – с затаенным любопытством поинтересовалась Агафья, почесывая между рожек присоседившегося к ней водяного черта. Тот явно перебрал бражки и теперь пускал пузыри, уткнувшись носом в ил.
- Да так, мелочи, – отмахнулась кикимора, не желая разделять свои опасения с русалкой. Как пить дать, растреплет сей же час по всей округе.
- М-м, понятно, – многозначительно протянула та. – А чегой-то Семы нигде не видать? Вроде ж был недавно...
Людмила только чертыхнулась сквозь зубы. Вот и недооценивай русалок. Дуры дурами, но что не надо, подмечают сразу.
- Так кто ж этого шалопая разберет. Может, тоже веночек собирает, да увлекся.
- Пятый? – с сомнением протянула Агафья. – Да ведь у Лавруши и так уже глаз не видно...
- Красота требует жертв, – отрезала кикимора. – Кстати, Казимир тоже что-то не торопится...
Стоило помянуть вампира, он явился тут же. Зашелестели кожистые крылья, заверещала впечатлительная Катерина, и прямо на середину празднично накрытого пня плюхнулась здоровенная летучая мышь. Оценив обстановку, она неуклюже проковыляла к краю, оттолкнулась кривыми лапками и с хлопком перекинулась в худощавого черноволосого мужчину в плаще. Сдув пылинку с белоснежного манжета, тот обвел гостей несколько надменным взглядом и вдруг оскалился, да так, что застывшая с разинутым ртом Катерина с щелчком его захлопнула. Судя по раздавшемуся поскуливанию, она что-то себе прикусила. |
|
|
|
|
33
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 13 июня 2017 года, 11:04:05
|
Спасибо. )
Продолжу-ка я здесь, чтобы не плодить темы.
Подарок
1.
- Сема! Сема-а!
- Хр-р...
- Семен, скотина хвостатая!
- Р-р-р...ам-м-ням-ням...
- Нет, вы только поглядите! Дрыхнет и ухом не ведет. Зенки, говорю, продери, орясина рогатая!
Развалившийся под кустом бузины бес открыл один глаз. Смерив мутным взглядом пытавшуюся добудиться его кикимору, он недовольно дернул мохнатым ухом, перевернулся на другой бок и захрапел еще слаще, перемежая басовитые рулады трогательным причмокиванием. Негодяю нисколечко не мешали ни вопли раздосадованной болотницы, ни холод, просачивающийся от земли сквозь уютное ложе мха, ни зудение комаров, круживших прямо над щетинистой мордой. Комары бесовской кровью брезговали, но отказаться от своего предназначения – отравлять отдых спящим – не могли. Так и вились над пятачком сизой стайкой, будто заколдованные.
- Ты подарок Лаврентию приготовил? – вкрадчиво осведомилась кикимора, будто бы невзначай наступив на длинный, сложенный восьмеркой хвост.
Смена тактики принесла успех. По крайней мере, прикидываться спящим Семен перестал. Раздраженно выдернув из-под босой, но неприятно тяжелой и холодной пятки свою собственность, бес с кряхтением и оханьем принял сидячее положение и негодующе воззрился на обидчицу. Комары с ликованием закружились вокруг загнутых рожек, образуя подобие венца.
- Люсенька, ну вот чё ты орешь, а? – тоскливо вздохнул Сема, прихлопнув пару особо наглых кровососов.
- Кому Люсенька, а кому Людмила Ильинична! Я ору, потому что мы тут уж неделю с ног сбиваемся, готовимся, чтоб нашему Лавруше праздник устроить, один ты дрыхнешь сутки напролет. Дуняша с Агафьей вон гирлянды из кувшинок смастерили, красоту тут навели, Егор с хутора бражки приволок, Фомич светлячков согнал, чтоб как днем было, Катерина Лавруше лохмы три дня расчесывала, теперь хоть косы заплетай. Ефросинья, тетка его, со своих болот аж с полнолуния добиралась, даже Казимир заглянуть обещал. Один ты, гад, не чешешься.
- Ну почему же. Чешусь, – бес не преминул подтвердить слово делом. – Ты прямо скажи: чего надо? Какой от меня сейчас прок? Вот как начнется веселье, я и сгожусь. Сплясать, бражки попить, девок за косы потягать, хвост кому-нибудь подпалить – это да, тут без Семена никуда. Но до полуночи ж далеко еще, пока надо сил подкопить...
- Далеко? – в притворном изумлении вскинула брови Люсенька. – Уж час, как стемнело, неторопливый ты наш! Гости почти все здесь! Того и гляди сам Лаврентий объявится, а ты тут кверху пузом разлегся, будто не его, а тебя чествовать будем. А не он ли тебя, овчину блохастую, полвека назад от священника в омуте своем спрятал? Не он ли выхаживал потом, когда ты, дубина, не догадался пасть свою дырявую захлопнуть и тины нахлебался? Не он ли тебя перед шурином своим выгораживал, когда ты тому в пруд бочку тухлой рыбы опрокинул?
- Ладно, ладно, не трынди, – смутился Семен. – Ща все будет.
Немного отойдя ото сна, бес уже и сам понял, что оплошал. Даже удивительно, что радостная и торжественная суматоха, творящаяся на берегу речной заводи, не насторожила его раньше. Пожалуй, он еще никогда не видел столько лесных, полевых, речных и болотных обитателей вместе, да к тому же в таком волнении. В камышах что-то громко плескалось и повизгивало, в траве – шуршало и копошилось, в ветвях – вспыхивало и потрескивало, а между всем этим – бегало, прыгало, топало, хлопало крыльями, било хвостами и копытами, репетировало поздравительные речи, прихорашивалось, ругалось и мирилось не меньше трех дюжин совершенно разных созданий. Мрачно попыхивала трубкой уставшая с дороги Фрося, нервно переплетала белесые пряди полуденница Софья, хлопотали над угощениями юная ведьмочка Катерина и домовой Егор. Мелкая нечисть, шныряющая то тут, то там, так и норовила спереть что-нибудь с превращенного в стол огромного пня, но всякий раз получала по ушам от бдительного охраняющего припасы банника. Особенно внимательно тот следил за тремя здоровенными запотевшими бутылями, в которых плескало что-то мутное. Спокойнее всех вел себя леший Фомич. Он просто забрался в дупло и громко ухал оттуда, время от времени срываясь на невнятное бормотание.
- Подарок, значит, – задумчиво протянул Семен, почесав козлиную бородку. По правде сказать, он понятия не имел, чем можно порадовать справляющего трехсотлетний юбилей водяного. Для своих преклонных лет Лавруша превосходно сохранился, другое дело, что он, по слухам, и в младые годы был несколько... экстравагантен. А уж после того, как в него молния ударила восемьдесят с лишним лет назад...
- Идеи есть? – грозно сощурилась нависшая над бесом Людмила.
- Ну конечно, – не моргнув глазом соврал Сема и растаял в едком облачке серы.
Хозяйка болот неодобрительно покачала головой, но в этот раз ловить беглеца за хвост не стала. Он изворотливый, придумает что-нибудь, а у нее и так хлопот хватает... |
|
|
|
|
34
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Мед поэзии / Re: Страницы блокнота - IV
|
было: 11 июня 2017 года, 11:54:10
|
curious, спасибо. )
Эпистолярное
Знаешь, паршивое нынче лето – будто февраль, промозглое.
Если однажды чернил не хватит, стану писать водой.
Дом мой укрыт тишиной, как пледом: ни шепотка, ни возгласа,
Пух тополиный промокшей ватой падает на ладонь.
Я бы сложил из письма кораблик, но не заменишь лужами
Моря, и ветер угаснет в тонких фантиках-парусах.
Так и живу, выбираю грабли, чтобы по лбу заслуженно.
Хуже бесплотных мечтаний только тяга о них писать.
Видишь, я жалуюсь на погоду – всё, как велят приличия,
Лишь бы намёками не тревожить память о прежних нас.
Время ползёт через спящий город медленно, по-улиточьи.
Мысли дробя и абзацы множа, маюсь опять без сна.
Эта привычка сродни заразе – мерить слова конвертами,
Прятать за изгородь строчек то, что вслух не произнести.
Только так странно ложатся фразы – путано, исковеркано,
Что перечитывать будет тошно девять из десяти.
Впрочем, я знаю: бумага стерпит, сгинет в почтовом ящике.
Мало ли в мире других печалей, глупых и мелких бед...
Новое утро и кофе с терпким привкусом настоящего
Напоминают: порой молчанье – это и есть ответ.
|
|
|
|
|
36
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Мед поэзии / Re: Страницы блокнота - IV
|
было: 14 мая 2017 года, 18:17:04
|
Вам всем спасибо. )
passer-by, ну, это материи сложные и тонкие. На мой взгляд, Киплинг излишне категоричен, хотя дети Марфы мне как хомо практикусу и закоренелому агностику ближе и понятней. Но, конечно, не хлебом единым. Тут я полностью согласна с Tany: должен быть баланс. А какие правильные пропорции небесного и земного в этом балансе - каждый решает сам.  |
|
|
|
|
37
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Мед поэзии / Re: Страницы блокнота - IV
|
было: 12 мая 2017 года, 10:26:33
|
Спасибо большое. 
Ну, вот более умиротворяющее.
Марфа
Мария прощалась с Богом,
От Марфы шел человек...
Аля Кудряшева
Наплывала тень на Иерусалим,
Вил гнездо закат из ветвей олив.
Город засыпал, свет лампадный гас...
Марфа допоздна не смыкала глаз.
В сумрак за окном глядя, как в провал,
Думала опять: "В чём я не права?
В том ли, что резка, не смотрю легко?
Что не по нутру праздность и покой?
Господи, прошу – вразуми, ответь:
Кто же сын Твой – бог или человек?
Что мне чудеса? Крошки от хлебов...
В хлопотах простых – вся моя любовь:
Был бы сыт, одет, весел и согрет,
Прожил мирно жизнь, к сроку постарел.
Не благословив, пусть бы он ушёл,
Знать бы только: всё будет хорошо".
Маялась душа, чуяла беду,
Таяла в мольбе горечь тяжких дум.
"Лучше пол мести и готовить снедь..."
Марфа в эту ночь видела во сне:
Сея мудрость слов, будто зёрен горсть,
Не Марии – ей улыбался гость.
Не сестра – она, сбросив груз тревог,
Обо всём забыв, слушала его.
|
|
|
|
|
38
|
Наша жизнь и наши праздники / Адресное / Re: Виват-138
|
было: 04 мая 2017 года, 23:21:00
|
Спасибо большущее! 
И да, Морис, с прошедшим! Сил, энергии, вдохновения, побольше радостей и поменьше волнений. Очень приятно соседствовать в календаре. )) |
|
|
|
|
39
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 11 апреля 2017 года, 15:24:24
|
Спасибо!
passer-by, еще есть, но я лучше попозже выложу. Во-первых, этого "еще" немного, а во-вторых, пусть отлежится это. Не хочется перебивать впечатление. В других рассказах другие краски и другие эмоции. А по поводу пафоса - ничего страшно. Меня саму в процессе написания нещадно уносило в этот пафос, да и вообще штырило нещадно. Так что это уже отредактированная версия рассказа, в изначальной я от избытка чувств изрядно хватила лишку. 
|
|
|
|
|
40
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 10 апреля 2017 года, 10:41:03
|
Когда дверь закрылась, Сара еще некоторое время ворчала на нерадивых практикантов, превративших приличную больницу в форменный дурдом, но Томаш не слушал ее. Глупо улыбаясь, он смотрел прямо перед собой в распахнутое окно, за которым падали редкие капли. Он так давно не видел, как нарисованное им становится реальностью, что забыл, как это бывает. Отголосок чужого счастья - не придуманного, сотворенного с помощью карандаша и бумаги, а живого, настоящего - забрался в душу легко и незаметно и теперь бился внутри, словно огонек лампады.
- Безобразие, - веско повторила Сара, в последний раз неодобрительно зыркнув на дверь. - Ходят тут, день деньской от них покоя нет. Шумят, бумажками размахивают, пациентов, вон, мне пугают... Так вот, о чем это я. Повезло, говорю, вам.
- Почему? - Томаш даже не сразу вспомнил, о чем шла речь.
- Да потому что все сгорело, а вы живы. И вы еще не рады?
- Рад, - после долгой паузы ответил Томаш. - Вы даже не представляете как.
- Так-то лучше, - покровительственно хмыкнула Сара. Кажется, она была несколько озадачена столь быстрой переменой в настроении пациента. - Краски можно купить, деньги заработать... Да что я говорю, вы же и сами понимаете. Рисовать-то не бросите?
- Не брошу. Ни за что.
Она одобрительно улыбнулась и попрощалась до вечера. Проводив ее взглядом, Томаш осторожно опустился на подушки. Теплота в груди никуда не делась, он почти боялся дышать, чтобы случайно не растерять ее. Страх перед будущим не ушел, но теперь к нему добавилось странное ощущение, что все рано или поздно образуется. Построить свое пусть не счастье, пусть хотя бы относительное благополучие тяжелее, чем чужое, но разве он пытался? Кареглазый приятель Моравека научил его рисковать, и для первого раза получилось не так уж плохо. Он жив, он не предал свой дар, а что до потерь... Сара права: краски, бумага и никогда не принадлежавшие ему деньги - это не так уж и много.
Новак поднял забинтованные руки и бережно положил на одеяло. Непослушные пальцы под толстым слоем марли оживали постепенно, напоминая о себе в основном болью, но это была правильная боль. Она сулила выздоровление.
Томашу неудержимо хотелось рисовать. |
|
|
|
|
41
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 10 апреля 2017 года, 10:40:57
|
6.
- Обедать будете?
Томаш нехотя разлепил веки и постарался сфокусировать взгляд на появившемся над ним лице. С каждым разом это получилось все быстрее, однако тренироваться предстояло еще немало...
- Я не голоден.
- Ах да, ну конечно. Вы же воздухом питаетесь, - вздохнула медсестра, поправляя капельницу.
Томаш лишь слабо улыбнулся. Ему нравилась эта немолодая добродушная женщина с круглым лицом и сеточкой тонких морщин в уголках глаз. Ее звали Сара, и она обращалась с ним не как с забинтованной с ног до головы колодой, которой он, по сути, и являлся, а как с человеком. Пусть чужим, пусть больным и нелюдимым, но все-таки...
- Какая сегодня погода? - мягко спросил Томаш, стараясь не принюхиваться к запаху, поднимавшемуся над еще не остывшим варевом. Сложно было сказать, что это был за суп, но сейчас его аромат казался Томашу самым аппетитным на свете. Беда в том, что он пока не мог есть, не расплескивая еду по всей простыне, поэтому предпочитал это делать в одиночестве и совсем по чуть-чуть.
- Как всегда в это время года, - пожала плечами медсестра. - Мерзкая. Зато воздух такой чистый... К вам так никто и не приходил?
- Нет. Я же говорил...
- Что никто не придет. Да помню я. Думала, вдруг вы стесняетесь известить кого надо.
- Почему? - удивился Томаш.
- Так вы всего стесняетесь, - заявила Сара. - Вы вот кто по профессии?
- По профессии... Боюсь, уже никто.
- Как это? - озабоченно нахмурилась она.
Томаш снова закрыл глаза, стараясь отгородиться от чужого беспокойства. Это было странно и непривычно - знать, что кому-то есть дело до того, как он себя чувствует, о чем думает, чего хочет... Иногда даже неприятно. Вопросы вынуждали вспоминать недавние события и задумываться о будущем, а ни того, ни другого Томаш мучительно не хотел. Он знал, что белое спокойствие больничной палаты продлится недолго, что за порогом приютившей его клиники остался мир, все такой же равнодушный, расчетливый и порой жестокий, что ему предстоит заново учиться жить в этом мире... Как? Не имея за душой ничего, кроме сомнительного дара, который привел его на эту койку, и не зная, куда теперь идти... Иногда Томашу казалось, что он справится, но чаще - что лучше бы пожарные приехали чуть позже.
- Я был художником. Но теперь... Все сгорело. И я не знаю, хочу ли я начать заново.
- Художником? - Сара сочувственно посмотрела на его стянутые бинтами руки. - Да уж, несладко вам придется поначалу. А почему не знаете?
- Кому это нужно в наше время? К тому же я плохой художник. Я не умею рисовать то, что люди хотят видеть, - неожиданно для себя усмехнулся Томаш. - Странно, правда?
- Что ж тут странного? Они порой такого хотят, что никакой волшебник не сотворит. А на правду глаза закрывают. Правда-то, она редко кому нравится, что в зеркале, что в жизни. Значит, говорите, все сгорело?
- Да.
- И картины, и краски, и кисти...
- Да.
- И бумага? Или на чем вы там рисуете?
- Вы думаете, пожар мог пощадить бумагу? - улыбнулся Томаш.
- Ах, ну да, - спохватилась Сара. - И все ваши вещи?
- Да.
- И деньги?
- Да.
- Тогда вам повезло.
Огорошенный таким ответом, Томаш на время потерял дар речи. А как только обрел...
Шум, раздавшийся в коридоре, больше всего напоминал птичий гомон. Пестрая разноголосица просачивалась под закрытую дверь, набирая громкость и без сожаления разрушая неживую, стерильную тишину палаты. Вскоре к голосам прибавился и звук шагов. Спустя несколько секунд дверь отворилась и в помещение, о чем-то оживленно споря, ворвалась группа молодых людей. Увидев распластанного на койке Томаша, они притихли и дружно поспешили ретироваться, но дверной проем отказался вмещать столько человек одновременно.
- Вы что, совсем?! - зашипела на них медсестра. - Кафедра в конце коридора, сколько раз повторять!
- Извините, мы... Мы уже уходим! - попыталась оправдаться невысокая девушка с кипой тетрадок, прижатой к груди.
- Быстро!!! - страшным голосом прошептала Сара.
Одна тетрадка все же выпала из рук девушки. Неловко пытаясь поднять ее, студентка выронила все остальные и тут же, ойкнув, принялась собирать. Сара гневно сопела, остальные студенты нетерпеливо переминались за порогом, а Новак не мог отвести взгляда от рассыпавшихся по плечам девушки медовых волос. Серые глаза смотрели в пол, но Томашу не было необходимости смотреть в них, чтобы узнать. А еще - понять, что их выражение неуловимо изменилось с тех пор, как он видел их в последний раз. Он просто почувствовал это, так же как и всегда, когда чутье художника брало верх над зрением обычного человека. Боль ушла, растворившись в чем-то новом. Любопытстве, влюбленности, азарте, спокойствии? Кто знает... Да это не так уж и важно. |
|
|
|
|
42
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 10 апреля 2017 года, 10:40:18
|
5.
Дождь весело плясал по брусчатке, смывая с угловатых камней серую городскую пыль. Косые струи тонкой штриховкой закрашивали небо, тротуары, стены домов, витрины магазинов, автомобили, людей... Прохожие ускоряли шаг, спеша укрыться от льющейся на них воды, и тихонько чертыхались сквозь зубы, когда очередному бойкому ручейку удавалось проскользнуть за воротник или в рукав. Никто не оглядывался по сторонам, предпочитая внимательней смотреть под ноги, и неудивительно, что медленно бредущий по краю тротуара бедолага без зонта мало у кого вызывал интерес. Он промок до нитки, но почему-то не ускорял шага, лишь с отсутствующим видом смотрел перед собой, сквозь мягко шелестящую завесу дождя. Вряд ли он замечал хоть что-либо, кроме нее...
Томаш не помнил, как он дошел до дома, как поставил на электрическую плиту чайник, как вылил старую заварку и помыл кружку. Обжигающий вкус чая привел его в чувство, когда было уже далеко за полночь. Пальцы неприятно подрагивали, словно он несколько часов таскал тяжести, а едва залеченный мизинец противно ныл. Машинально сунув руку в карман, Томаш вытащил пачку стодолларовых банкнот и тут же неловко уронил ее на пол. Поднимать деньги он не стал.
Так и не допив чай, Новак прилег на кровать. В голове шумело, и те немногие мысли, которые там остались, казались тяжелыми и неповоротливыми, словно большие рыбы в тесном аквариуме. Томаш понимал четко только одно: ему надо бежать. Моравек нетерпелив, он любит оканчивать дела быстро и эффективно. Вряд ли Павел станет ждать дурных вестей о своем враге, чтобы расплатиться с Томашем. И вряд ли он собирается использовать его талант в дальнейшем. Слишком ненадежно, слишком сложно, слишком невероятно. Возня с трепетными натурами не для Моравека, да и мало ли какая опасная блажь может взбрести в затуманенную возвышенными идеями голову? Куда спокойнее и дальновиднее полагаться на людей вроде Петера. Художник же сделал свое дело, и теперь ему предстоит уйти со сцены... Он и уйдет. У него почти нет вещей, зато есть деньги: такой суммы вполне хватит, чтобы уехать в какой-нибудь тихий городок и обосноваться там. Да, он слишком любит Прагу, чтобы расстаться с ней вот так - сбежав как воришка, уличенный полицейским, но выбора нет. Первое время будет тяжело, но он привыкнет. Он ко всему привыкал, всегда, неужели не сможет и в этот раз? Только бы отдохнуть хоть немного, всего одну ночь... Просто выспаться, без снов и нервных пробуждений затемно, чтобы в голове хоть немного прояснилось. Он отдал сегодня слишком много сил, да и куда он пойдет среди ночи? Нужно всего лишь дождаться завтра. И тогда все решится...
Томаш заснул почти сразу, даже не раздевшись. Тяжелая, лихорадочная полудрема быстро сменилась глубоким забытьем. Как он и хотел - без снов. Таким глубоким, что когда в комнате едко запахло гарью, Томаш и не подумал проснуться.
Пожарные так и не смогли спасти дом. Старая развалина, полная высохшей деревянной мебели, прогорела от подвалов до крыши. По слухам, пожар начался на верхних этажах и быстро охватил все здание. Причину пока не установили: скорее всего, кто-то закурил в постели, да так и уснул. Спасшиеся жильцы наперебой обвиняли друг друга, пока не пришли к выводу, что во всем виноват не то бомж, не то наркоман, живший на чердаке и частенько засиживавшийся со светом до поздней ночи. Одни говорили, что он задохнулся в дыму, другие уверяли, что пожарные вытаскивали кого-то сверху, третьим было плевать, кто виноват и жив ли он, лишь бы им возместили причиненный пожаром ущерб. Как бы то ни было, назвавшийся Петером широкоплечий человек, бродивший возле обгоревшего остова дома несколько дней спустя, остался доволен услышанным. Он душевно поболтал со всезнающими кумушками, которые не преминули слететься на пепелище, словно любопытные вороны, придирчиво осмотрел почерневшие дыры окон, пару раз сфотографировал разрушенное здание на мобильник и уехал, мягко хлопнув дверью дорогой иномарки. Соседки пошушукались ему вслед и лишь пожали плечами. Мало ли что здесь понадобилось столь представительному господину, и уж навряд ли он может иметь отношение к случившейся трагедии... |
|
|
|
|
43
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 10 апреля 2017 года, 10:39:56
|
4.
Моравек нервничал. Это было заметно по тому, как он слегка ослабил тугой узел галстука, а еще по внушительной горе окурков, наполнивших пепельницу. Заказчик выполнил просьбу Томаша и не отвлекал его во время работы, но почти пять часов ожидания вместо обещанных трех изрядно потрепали нервы обычно хладнокровного бизнесмена. Петер сидел рядом с ним и нервничал еще более заметно: некогда безукоризненно лежавшие волосы явно теребили, причем недавно.
- Вы закончили? – нетерпеливо бросил Моравек, поднимаясь навстречу Томашу.
- Да.
- Я могу увидеть портрет?
- Да.
Больше вопросов не последовало. Быстрым и точным движением обогнув художника, Моравек направился к мольберту.
Новак не стал оборачиваться. Он знал, что сейчас происходит за его спиной. Павел кружит вокруг портрета, словно охотящийся хищник, придирчиво изучая каждый штрих. Он не верит Томашу, и поэтому пытается найти подвох, незначительное отличие, которое могло бы разрушить его задумку. Разбирайся он сам в живописи, это было бы куда проще, но Моравек никогда не интересовался искусством. Он надеется на свою внимательность и цепкость, столько раз выручавшую его на пути к вершине жизни, и все равно чувствует, как что-то ускользает от его взгляда... Что именно?
Томаш закусил губу, пытаясь прогнать истерическую ухмылку. Он почти не верил, что выберется отсюда целым и невредимым, но это вдруг перестало волновать его. Страх куда-то ушел, сменившись азартным, нервным напряжением, словно изображенный на портрете человек поделился с художником своим безрассудством. Этот парень не боялся Моравека, он рискнул и выиграл. Но получится ли у Томаша? Он же всегда был неудачником. В этот раз проигрыш будет стоить дорого, очень дорого, но Моравек пока молчит... И ждать невыносимо.
Стараясь не выдать себя, Томаш сунул в карманы подрагивающие руки и посмотрел на Петера. Тот смерил его оценивающим взглядом и одобрительно хмыкнул.
- Блестящая работа, - изрек, наконец, Моравек. - Я восхищен, господин Новак. Вы нарисовали именно то, что я хотел увидеть. Это подействует?
- Да. Думаю, да.
- Вот видите, все оказалось не так уж и страшно. Стоило ли упрямиться? - с укоризной протянул Моравек, возвращаясь в комнату. - Присаживайтесь, Томаш.
В его голосе не было угрозы, напротив, он звучал подчеркнуто доброжелательно, но Томашу вдруг стало холодно. Страх вернулся в один момент, обрушившись на него, словно снежная лавина, и парализовав волю, разум, даже, кажется, тело.
- Зачем? - пробормотал Томаш, не осмеливаясь взглянуть на своего нанимателя.
- Как зачем? Думаю, столь удачное окончание дела стоит отпраздновать чашечкой кофе. Или вы предпочитаете что-то покрепче?
- Нет. Я бы хотел... Я устал. Мне нужно домой.
- Домой вы всегда успеете, - отмахнулся Моравек. - Неужели вас даже гонорар не интересует?
Томаш медленно выдохнул, стараясь не выдать своего смятения. Больше всего на свете ему хотелось вырваться из этой со вкусом обставленной комнаты и бежать, бежать со всех ног... Но это произойдет не раньше, чем Моравек уверится в том, что заказ выполнен. Игру надо довести до конца, как бы тяжело ни было. А значит, нельзя отказываться ни от кофе, ни от гонорара. Надо подойти, отодвинуть стул и сесть напротив, не избегая пристального взгляда зеленых глаз и не вздрагивая от каждой фразы Моравека. Для начала хотя бы стронуться с места...
Павел наблюдал за его мучениями все с той же вежливой улыбкой, от которой кровь стыла в жилах. Дождавшись, когда Томаш присядет, он принялся помешивать поданный кофе, рассуждая о том, как дешево в наше время ценится настоящее искусство. Присоединившийся к ним Петер время от времени поддакивал, подобострастно глядя на шефа. Кажется, он испытывал облегчение от того, что его школьный товарищ не стал больше перечить грозному Моравеку. Томаш надеялся продержаться хотя бы несколько минут, однако тягучий монолог, выдаваемый за беседу, длился почти полчаса. Только после этого Моравек счел возможным вспомнить о деньгах.
- Десять тысяч, как договаривались. Половину сейчас, половину - когда я получу подтверждение того, что у вас получилось. Устраивает?
Томаш медленно кивнул. Он прекрасно понимал, что щедрость Моравека не сулит ему ничего хорошего. Однако не взять деньги означало бы расписаться в своем обмане. Поэтому он послушно сунул в карман тугую пачку новеньких купюр и даже сумел выдавить из себя слова благодарности.
- Петер свяжется с вами, - пообещал Моравек, нетерпеливо поглаживая край блюдца. Представление закончилось, и теперь он желал как можно скорее вернуться к портрету. Томаш не стал ему мешать. Чувствуя, как ноги становятся ватными, он вежливо кивнул и не оглядываясь вышел. |
|
|
|
|
44
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 10 апреля 2017 года, 10:39:27
|
Грифель коснулся бумаги, протянув за собой бледно-серую линию, затем еще одну, и еще, и еще... Молодой парень беспечно и гордо улыбался с глянцевой фотобумаги, не подозревая, что ждет его вскоре. Да и откуда ему знать, ведь он сейчас далеко, за много километров от промозглой чешской осени... Он весел, доволен жизнью и самую малость взволнован, но это немудрено, ведь он провернул такую аферу, что менее везучие коллеги по бизнесу могут лишь кусать локти от зависти. Удача любит дерзких, вот и кареглазый не прогадал, сыграв в кошки-мышки со старым матерым львом... Выиграв у него. Победа пьянит, ударяет в голову не хуже шампанского, но особенную прелесть ей придает близость той, ради кого все и затевалось. Моравек, да и все вокруг считали ее лишь красивой куклой, но они были либо слепцами, либо дураками, а может, дурак он сам, но это не так уж важно. В его жизни хватало разочарований, и он научился не принимать их близко к сердцу. Нужно просто жить, для себя или для кого-то еще, и не оглядываться назад, ведь впереди еще так много непройденных дорог. Некоторые ведут в никуда, другие и вовсе могут стать последним, что он запомнит в своей жизни, но он готов рискнуть. Лишь бы по-прежнему чувствовать на губах невесомый, как прикосновенье ветра, привкус шампанского...
Карандаш выпал из пальцев, сухо стукнув о бетонный пол. Тяжело дыша, Томаш подошел к окну и распахнул створки. В лицо ударила волна сырого, по-ноябрьски горького воздуха. Он пах совсем иначе, чем тот ветер, который сейчас вдыхал одурачивший Моравека аферист. Мальчишка... Беспечный, эгоистичный, удачливый, а главное, счастливый мальчишка, неужели он думал, что его так просто оставят в покое? Неужели он не боялся мести, которую сейчас руками Томаша творит обманутый им враг? Или он вообще не умеет бояться? Не умеет бояться, завидовать, ненавидеть... Не умеет страдать. Или все же нет?
Обернувшись к портрету, художник несколько минут стоял неподвижно, затем медленно наклонился и поднял карандаш. Пришедшая в голову идея сперва показалась ему безумной, но она принесла с собой надежду, отмахнуться от которой Томаш не смог. До сих пор, глядя на фото, он пытался увидеть настоящее, но всегда ли кареглазый чувствовал то же, что и сейчас? Неужели он только улыбался, неужели ни разу не испытывал боли, не терял, не отчаивался, не мучился от одиночества? Человек не может быть счастлив всю жизнь, даже в самой удачной судьбе бывают горькие минуты. Что если заглянуть чуть глубже, проникнуть под покров нынешнего благополучия? У Томаша легко получалось видеть недавнее прошлое, но он не пытался пройти чуть дальше назад... Обычно этого и не требовалась, но сейчас не осталось другого выхода. Моравек проницателен, если портрет будет недостаточно реалистичен, он мигом заметит это. Томашу придется использовать свой дар, так или иначе... Разница только в этом «или». И насколько она окажется значима, зависит лишь от Томаша.
С величайшей осторожностью художник возвращался к событиям, минувшим неделю назад, месяц, два, полгода, год... Картинки чужой жизни мелькали, словно в ретроспективе, отматываясь назад. Томаш увидел немало радостного, стыдного, расчетливого, глупого, искреннего, обидного... Неприятности не обошли стороной бывшего приятеля Моравека, но ему раз за разом удавалось выходить сухим из воды. А вот горя - настоящего горя так и не находилось...
Томаш облизал губы и украдкой смахнул со лба каплю пота. Ворошить чужое прошлое оказалось не так уж просто, и чем дальше он удалялся от точки отсчета под названием «сегодня», тем тяжелее становился каждый следующий шаг. Но он уже зашел слишком далеко, чтобы отступать. Значит, нужно терпеть.
Он нашел искомое на исходе третьего года. Чужая боль полоснула по нервам бритвой, но Томаш не позволил себе упустить только-только обретшее четкость видение. Знакомое до мелочей фото давно померкло, расплылось, как отражение на потревоженной глади воды. Словно его никогда и не существовало... Словно фото еще не было сделано. Сейчас художник видел кареглазого совсем другим. Сошедшиеся в одну линию брови, упрямо сжатые губы, подрагивающие ресницы, стиснутые кулаки... Павел Моравек отдал бы многое, чтобы увидеть это. Что ж, он получит то, что хочет.
Томаш еще никогда не рисовал так быстро. Карандаш летал над бумагой, рискуя вырваться из пальцев и в то же время составляя с ними одно целое. Быстрые, порой неаккуратные штрихи ложились на лист, торопясь поймать мгновение, которое художнику удалось выловить из вязкой мути прошлого. Время сопротивлялось, норовя возобновить привычный ход, а заодно увлечь за собой наглеца, дерзнувшего перечить главнейшему из законов природы, но Томаш держался. Ему осталось не так уж много: вот тут слегка подправить уголок губ, вот тут почетче обрисовать скулу, и, конечно, не забыть глаза... Глаза - это самое важное, без них портрет не будет настоящим, он так и останется убогой мазней, в которую не поверит даже Петер. Только бы не отвлечься, не замешкаться, не ошибиться... Совершить подобное второй раз Томашу не под силу. У него есть только одна попытка. Одна попытка - и две жизни на кону...
Когда он оторвался от мольберта, за окном уже начало смеркаться. Розоватые закатные лучи длинными лентами тянулись через всю комнату, придавая обстановке слабое подобие уюта. В легких кольнуло, словно Томаш долгое время провел без воздуха и только сейчас вынырнул на поверхность. Не веря своим глазам, он сделал шаг назад и невольно вздрогнул. Темноволосый человек, глядящий на него с портрета, был все так же красив, дерзок и хитер, но при этом абсолютно несчастен. А еще он был на два с лишним года моложе, чем тот, кто улыбался с приколотого к мольберту фото. |
|
|
|
|
45
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Художник
|
было: 10 апреля 2017 года, 10:26:45
|
3.
Моравек не назвал ему имени того, чью жизнь хотел сломать, да Томаш и не спрашивал. Имя не имело значения: все, что нужно, художник узнавал по лицу. Ему предоставили более чем достаточно дисков и фотоснимков и оставили в одиночестве в небольшой светлой комнате с квадратным окном. Сквозь него открывался дивный вид на реку. Отыскав глазами то место, где он рисовал в последний раз, Томаш грустно покачал головой. Ивы облетели совсем, выстлав все вокруг желто-рыжей листвой, сквозь тонкие ветви виднелась темная, будто свинцовая вода. Лебеди по-прежнему плавали неподалеку, а девушки с медовыми волосами, разумеется, и след простыл. Хотя какая теперь разница, где она... Главное, что у нее все хорошо. Совсем не так, как станет вскоре у молодого кареглазого мужчины, чьи фотографии разложены на диване за спиной у Томаша.
Сначала художник пытался смотреть видео, но вскоре досадливо отбросил пульт. Сладить с новомодным dvd-плеером оказалось сложно, да и от тех нескольких кадров, что Томаш смог-таки просмотреть, было мало толку. Безымянный человек улыбался с них глупо и широко, словно манекен, а рядом точно так же скалился Моравек. Они жали друг другу руки, перекидывались плоскими шутками, громко смеялись над ними... Каждый пытался заверить другого в вечной дружбе, и оба не верили в это ни секунды. Потом в кадре появилась изящная шатенка с пухлыми губами и томными, бархатными глазами. Дальше Новак не смотрел. О своей жене Моравек не сказал ни слова, но Томаш не сомневался, что на нее Павлу плевать. Она была очередным трофеем, который в итоге все же уплыл к другому, изящной статуэткой, которую хорошо поставить на камин, чтобы потом хвастаться перед гостями. Такие люди, как Моравек, вряд ли умеют любить. Наверняка его бывший друг ничем не лучше, так к чему терзаться?
Томаш нехотя поднял с дивана первую попавшуюся фотографию. На ней, как назло, вновь оказались Моравек с женой. Со следующими двумя повезло больше: на одной нужный Томашу человек сидел за столом, держа возле уха мобильной телефон, на другой он гордо демонстрировал пойманную на удочку рыбину. После недолгого колебания Новак выбрал последнее фото. Оно было настоящим, без налета угодливой фальши и напускной успешности. Кареглазый прожил запечатленный миг искренне, все душой, и теперь Томаш мог читать его как открытую книгу.
Подойдя к мольберту, Новак закрепил фото над листом бумаги. Задумчиво коснулся все еще непослушного мизинца, сделал шаг назад, потом вперед, принялся перебирать карандаши... Он зачем-то тянул время, хотя понимал, что передумать и отказаться уже нельзя. Моравек не оставил ему выбора. Он получит то, что хочет, так или иначе, так зачем медлить? Лучше покончить со всем этим и уйти, не важно, с деньгами или без. Лишь бы оказаться подальше отсюда...
Тряхнув головой, Томаш на секунду зажмурился, а потом вперил взгляд в приколотое к мольберту фото. Безымянный был красив той мужественной, неброской красотой, что свойственна деловым людям. Волевой подбородок с ямочкой, небольшие проницательные глаза под густыми бровями, подвижные губы, привыкшие изображать любые гримасы, короткая спортивная стрижка, атлетичная фигура... Спортсмен или просто следит за собой? Такой вряд ли станет прилежно заниматься нелюбимым делом, так что скорее первое. Дерзкий взгляд выдает лидера, но изредка из глубины все еще рвется что-то озорное, мальчишеское. Увлекающийся, азартный человек, он умеет радоваться жизни, брать от нее все, даже то, что ему не принадлежит... Чужие деньги. Чужую жену. Ради чего? Удовлетворения амбиций? Минутного злорадства от победы над заклятым соперником? Самодовольной радости от обладания заслуженным призом? Это не так уж сложно и выяснить. |
|
|
|
|
|
