 Показать ответы
|
|
Страницы: 1 [2] 3 4 ... 6
|
|
18
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Страдания комиссара Манолеску.
|
было: 05 августа 2013 года, 10:48:07
|
Так же извиняюсь за оффтоп. Просто вспомнил, как отец рассказывал, про мультик "Красная шапочка". В пору воинской службы в Казахстане, как-то довелось ему видеть по телевизору в озвучке для казахов. Тот момент, когда Волк стучится в дверь, и бабушка спрашивает: "Кто там?" - Кем бол? - спрашивает бабушка. И тут Волк таким грубым мужским голосом с непередаваемым казахским произношением отвечает: - Мен Красный шапочка килятор. Восторгу сослуживцев, по папиным словам не было предела  |
|
|
|
|
19
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Без названия
|
было: 05 августа 2013 года, 10:04:37
|
Tany, спасибо огромное за вычитку и замечания.
опаливать - украинизм, по-русски отапливать, обогревать Не совсем согласен. опаливать - повреждать слегка огнем или жаром. Для примера у кого-то из классиков было: "Лицо его было словно опалено страстью, глаза его горели во тьме." |
|
|
|
|
20
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Без названия
|
было: 02 августа 2013 года, 13:43:08
|
Смеется Алин Великан, опьянен кровью пролитой, разгорячен пылом битвы. Будто сам Лоррас стоит у него за спиной. Расправил красные крылья, собирает кровавую жатву на поле брани, чествует воинов клинком огромным, над головой воздетым. Тонет хохот победителя в буре битвы, накатывается вторая волна тисской армии. Удался план, сработал, выманили варваров на местность открытую, не защитит теперь лес, доселе бережно укрывавший. Несется лавина, заволокло поле болотное дымом выстрелов ружейных, сливается все в единый крик победный. Не выстоят хварды, не выдержат луки и топоры против ружей, пистолетов и сабель. Бежит враг, вглубь, в болота непроходимые, на погибель себе. Все ближе победа в битве, что в веках будет названа Болотной…
- Ох, и мастак ты, Фрошка, приврать! – В сердцах покачал головой седой солдат, тонкий прут в его руках расковыривал головни.
- Ну что же вы, братцы, как на духу, так все и было, в подробностях мелочных запомнил! – Невысокий парень лет двадцати от роду от волнения вскочил на ноги. Тонкие усы над верхней губой в слабых сполохах костра поочередно подпрыгивали, словно норовя забраться на нос. Раскрасневшееся во время рассказа худощавое лицо пылало от сознания собственной правоты, живые карие глаза, как два больших жука, впивались то в одного, то в другого солдата, что придвинулись поближе к костру в надежде собрать остатки тепла. – Ну, право, могу даже рану показать!
Рука молодого солдата безвольно болталась на грязной перевязи, некогда белая ткань изрядно почернела за время перехода.
- Сколько уж раз свою отметину показывал, - махнул рукой здоровяк в хвардской шапке с лисьим хвостом. – Поди, все кальсоны уже на тряпки извел!
Сидевшие у огня рванули крепким хохотом, физиономия Фрошки стала наливаться пунцовым.
- Ты, Фрошка, что ни вечер то новую басню затеваешь, - седой солдат отложил прут, вытянув побелевшие ладони ближе к пламени, - И все вроде складно, да все невпопад: то у тебя вражин было пять сначала, то семь, а теперь, глядишь, и все девять объявились! Того и смотри, дойдет, что вы с эйнатом всех блеклых вдвоем урезонили!
Кружок подле костра снова громыхнул слитным смехом, но парня это ничуть не смутило.
- А ты, Вайс, мало того, седой как лунь, так еще и глупый как колода. Пять от девяти уже не сосчитаешь! – Парнишка хотел всплеснуть руками, но позабыл о ране, за что плечо напомнило ноющей болью. Фрошка стиснул зубы, минутная неудача могла здорово повеселить товарищей. – Сказал девять, значит, и было девять!
- Мне украшать нужды нет. Сам так перепугался, думал, сердце из груди выпрыгнет, - неожиданно потупив взгляд, тихим голосом добавил он с такой печалью, что все слушавшие на миг притихли. – Поди, сыщи его потом как зайца в поле!
Солдаты вновь залились густым ржанием, удовлетворенные ловким маневром рассказчика.
- За что тебя люблю, Фрошка, никогда не унываешь, брат! – Седой Вайс утирал от смешливых слез морщинистое лицо. Тонкие впадины прожитых лет мелкой сеткой истерзали лицо бывалого вояки. Уродливый шрам, совсем белесый на морозе, нырял от самого края рта под ворот зимней шинели. Большие руки с огромными почерневшими пластинами ногтей с трудом влезали в варежки из козьей шерсти, что перед походом прислали солдату из дома.
- Подкинь еще дровишек, Вайс! Совсем застынем, - тот самый здоровяк в шапке-трофее кутался в шинель, откуда торчал лишь крупный курносый нос.
- Не гневи Лорраса, Гроссен, - седоволосый задорно подмигнул молодому солдату, занявшему свое место возле костра, - на тебе столько сала, что хварды еще бы год питались в Пустошах и горя не знали.
- Теперь им в пустошах придется друг друга жрать, - с неожиданной злобой огрызнулся солдат и, отвернувшись, замолчал. – И поделом. – Буркнул напоследок Гроссен.
Вайс только покачал головой и натянул мохнатую шапку грубой работы. Свежие чурбаки полетели в костер, и огонь с удвоенной силой принялся за работу.
- Сейчас бы бранвина стаканчик, - жалобно проскулил очень худой солдат с длинными как у кузнечика ногами. По серому отечному лицу и обвислым мешкам под глазами угадывалось пристрастие к хмельным напиткам. Северный холод донимал его пуще других, солдат битый час пытался придвинуться поближе к костру, но здоровенный Гроссен то и дело отпихивал его от себя.
- Цапля, тебе и бочку дай, все мало будет, - Вайс снова принялся шевелить огарки в костре, не переставая подтрунивать над сотоварищами. По всему видно, бывалый военный тот еще заводила и весельчак. Солдаты вокруг костра то и дело посмеивались над его шуточками и ироничными замечаниями.
- Седой Фрай, что ж я виноват, что в меня столько влезает? – Длинноногий, прозванный Цаплей, опять попытался отвоевать место поближе к огню, но встретился с глухой обороной Гроссена. – Вот Гроссен говорят у себя в деревне за раз кабана съедал и все ему ни по чем. Так и у меня с выпивкой, больно уж я до нее охоч. Запала она мне в душу, неладная.
Седой Фрай, как называли Вайса командиры, хотел отпустить очередную колкость, но тоскливый протяжный волчий вой прервал его на полуслове. Солдаты встрепенулись, поднимая головы. Надкусанный лунный диск, совсем бледный в звездном ночном небе, уныло нависал над отдаленными пиками Богберга. В свете лагерных костров снежная равнина уходила вдаль, сливаясь с темнотой морозной ночи. К ее наступлению едкий ледяной ветер стих, войско растянулось цепью костров вдоль обледенелого тракта, устраиваясь на долгожданную ночевку перед последним переходом к замку Веррат. Будет армия ждать на зимних квартирах, пока ветра зимы улягутся, и дальше пока воды весны не отойдут, пока лето неяркое, с ночами холодными и звездами колючими не вступит в Далманию. И снова будут виться стяги, сапоги солдатские землю месить, дозорные костры ночи опаливать.
С края лагеря откуда-то из непроглядной темноты доносились злые окрики капралов. Часовые негромко перекидывались редкими фразами, кое-где возле костров, тихо переговариваясь, тоже не спали. Фрошка повернулся, рассматривая усталый засыпающий походный лагерь. В самом центре высились остроконечные командирские шатры, дымок из очаговых отверстий медленно таял в морозной мгле. Чуть поодаль стояли повозки, кольцом охватывая невысокое строение. Черная ткань полностью скрывала очертания, сливаясь с темнотой.
- Только волков не хватало. – Донеслось из густой бороды солдата, сидевшего по левую руку от парня. Из-под надвинутого капюшона, отороченного лисьим рыжим мехом, виднелись только впалые старческие глаза. Все остальное скрывала густая рыжая борода под цвет меховой оторочки, покрасневший кончик носа едва показывался из-за густых волос.
- Волков бояться – по лесам не шляться, - многозначительно изрек Цапля, напоследок шмыгнув носом, и снова что-то забормотал про стакан бранвина и кружку лютой браги.
- Не боись, Малиновка, - обратился Гроссен к рыжебородому, в очередной раз отпихивая локтем назойливого соседа. – У нас Фрошка есть. Ежели чего кликнет пару раз, так Великан всех волков раскидает.
- Никак ты, Эйх, не уймешься, - насупился молодой солдат, исподлобья поглядывая на здоровяка. – Все тебе завидно, что не тебя, а меня эйнат спас. От топоров и смерти позорной избавил Отец.
Гроссен в ответ лишь глубже закутался в шинель.
- Ты Фрошку не занимай. Он парень верный, хоть и любит дымка напустить. – Посмеиваясь, вступился за юношу Седой Фрай. – Покуда мы с тобой в болотах сидели в засаде, паренек удар на себя принимал. На живца варваров выманивал.
- А про волков, Таубер, не переживай, - добавил он, поглядывая в сторону Малиновки. – Видишь, какой Гроссен Эйх здоровенный? Им всех волков в округе накормить можно, еще и Цапле на закуску останется.
Таубер довольно хмыкнул, улыбаясь одними измученными глазами и поглаживая бороду. Цапля мутным взглядом уставился на здоровенную спину, словно оценивая, сколько бы откусить, чтобы подобраться ближе к теплу.
- А ты, Фросс, на нас не серчай, пошутковали старики и будет, - Вайс придвинулся к насупленному Фрошке, по-отечески приобнял его за плечо. – Ты, малый, настоящий герой. На такое дело не каждый бы вызвался. А уж эйнат спуску никому не даст, никого из своих в беде не бросит. Истинно слово – Отец, даруй Лоррас ему силу во веки вечные.
От похвалы у юноши защипало в носу, а на глаза едва не навернулись слезы радости. Еще никто не называл его героем, а из уст бывалого шутника Седого Фрая такие слова вдвойне приятней.
- Правду говорят, как-то двадцать лучших бойцов побил в кулачном бою за раз, - нос Малиновки на холоде приобрел цвет под стать прозвищу.
- Я слыхал, что сам может телегу, доверху камнями груженную, шестьдесят двойных шагов волочь. Туфовые камни в порошок трет, а молодые деревья надвое ломает не силясь. – Полушепотом пролопотал Цапля, руки жестами вторили рассказу.
- Великий воин, Отец, сам Лоррас в земном обличье, - подвел черту Седой Фрай. – В скольких битвах плечом к плечу стоял с обычными солдатами, хлеб, кровь и пот с нами делил. Правду говорят, что заклятье на него какое-то наложено, не берет ни сталь, ни порох, ни огонь с водой. Сколько рассказов слышал, Мердад его стороной обходит, может действительно сам Лоррас хранит для великих свершений? Рано эйнату в воинство Чернокрылых.
Кто-то приближался к их бивуаку, лавируя между кострами. Высокий человек подходил то к одному, то к другому костру, быстро переговаривался с сидевшими солдатами и двигался дальше.
- Кого там еще чернокрылый на себе несет? – Вайс первым заметил высокую фигуру, но лица разобрать не мог, сколько ни вглядывался в темноту. – Не приведи боги, капрал Штейнмайер пожалует.
- Седой Фрай, Гроссен, - из ночной мглы донесся мягкий, вкрадчивый голос. – Разрешите присесть к вам?
- Леволль? Тебя как сюда занесло? Не видишь что ли, нет места, занято все. Сами кой-как перебиваемся, поищи другой костер, - здоровяк-Гроссен, как всегда не в духе, раздраженно спроваживал незваного гостя.
В слабых отсветах костра показалась высокая худощавая фигура в прохудившейся шинели. Молодой парень выглядел почти одногодкой Фрошки. Вытянутая физиономия носила унылое выражение, а глаза вовсе слегка косили. Большие окуляры нелепо смотрелись на длинном орлином носу с горбинкой, но отличительной особенностью выглядели опущенные книзу уголки тонких губ, что придавало лицу состояние постоянного недоумения. Походный ранец казался огромным на узких плечах, ружье безвольно висело на ремне не хуже раненой фрошкиной руки. В фигуре его чувствовалось что-то изломанное, неестественное.
- Я послушать хотел, - переминался он с ноги на ногу. – Слышал намедни, солдат Викт интересное рассказывал про сражение.
- Фрошка-то знаменитый стал, гляди, - улыбнулся Вайс, подмигивая молодому товарищу.
- Еще один любитель сказок нашелся! – Пробурчал из меховой крепости Гроссен.
- Фросс Викт, собственным лицом! – Поднявшийся паренек с веселой улыбкой протянул здоровую руку, и тут же, немного смутившись, добавил, - можно просто Фрошка.
|
|
|
|
|
21
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: Без названия
|
было: 25 июля 2013 года, 13:29:20
|
Tany
Гуля́ш (венг. gulyás) — национальное блюдо венгров: кусочки говядины или телятины, тушённые со шпиком, луком, перцем (паприкой) и картофелем[1]. Блюдо относится к категории густых супов. Изначально суп с различными добавками был традиционной едой венгерских пастухов и готовился в котлах на костре.
Исходил из этого, а также из того, что гуляш в общем-то являлся (а кое-где и продолжает являться) распространенной солдатской пищей.
Спасибо огромное за вычитку и поправки. Буду продолжать. Надеюсь на Ваше внимание. |
|
|
|
|
22
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Без названия
|
было: 24 июля 2013 года, 00:35:32
|
От автора: Прошу принять тему пока в таком виде, название пока еще не проявилось. но вполне вероятно, скоро даст о себе знать. Критика, вычитка приветствуется и даже боготворится. Заранее спасибо за понимание.
Тени испуганно задергались и прыснули в разные стороны. Тяжелый металлический кубок расплющился о грубую каменную кладку в том месте, где мгновение назад танцевали черные кляксы. Смятый металл жалобно звякнул, яркие рубины поскакали по неровным плитам пола гранатовыми зернами…
Пляшет пламя сотен свечей, вьются тонкие серые струйки, тянутся дымными столбиками к потолку. Тревожно пылают факелы в стальных кольцах, бесится ветер за каменной толщей стен, мечется сквозняками под потолком. Сыростью и холодом тянет от серых изломанных стен, кое-где прикрытых вердюрами. Здесь всегда так, в замке Веррат, холодно, сыро, неуютно. Точат века гладкий камень высоких стен, крошат зубцы на внешней стене, оплавляют узкие черные бойницы. Даже шпиль на северной башне, увенчанный стягом с давно стершимся изображением, изогнулся под гнетом столетий. Обветшали замковые врата, гниль и ржавчина поселились в дереве и стальных полосах оковки. Почернели толстые цепи подъемного моста, что годами не поднимался и врос в промерзлую землю. Заплыл некогда широкий ров коричневой грязью вперемешку с талым снегом. Уснула грозная твердыня, и сон ее длится целую вечность.
И Нагар здесь уже не такой быстрый, не такой шумный, как в предгорьях Богберга. Медленно несет стылые воды река к северным болотам, что лежат к западу от ледяных пустошей.
Само время здесь течет медленней, чем обычно. Скрипит, раскачиваясь, огромный покрытый ржавчиной маятник, из стороны в сторону, замирает, неотвратимо набирает ход. Но все как-то не так, слишком медленно, слишком плавно, слишком поздно. Старостью дышат резные деревянные часы в полукруглой зале со старинными выцветшими шпалерами на стенах, громадные, во всю стену, вырезанные в незапамятные времена из цельного дубового ствола. Тленом и безвременьем пророс замок Веррат, что издавна сторожит северные рубежи Далмании.
Но сегодня все по-другому. Долгожданная победа перевернула все с ног на голову. Ровно десять дней назад эйнат Алин I и его непобедимая армия растоптали, смяли, утопили в болотах варваров племени хвардов, посягнувших на провинцию Далманию. Провинцию великой, единой и неделимой Тисской Эйнии, раскинувшейся от Ледяных земель на севере Далмании до Юсского и Синистерова морей на юге Террики.
Реют в сером небе знамена, покрытые славой. Свивает жгутами, рвет края, хлопает расшитой тканью ветер. Силится вырвать из обмороженных ладоней скользкие древка, но солдатские руки крепко сжимают заветное дерево, покрытое тонкой коркой льда. Через холод, через снег, по изломанной сугробами дороге, возвращается армия. Длинной живой цепью растянулось на несколько миль тисское войско. Вьется темная лента по белому покрывалу заснеженных полей. Все ближе заслуженный отдых, сухая постель и наваристый гуляш, а еще бы бранвина стакан-другой, дабы душу грешную отогреть. Думает солдат о костре, да чтобы вытянуть ноги, да спину ослабить, да сумы походные, чтобы в сторону – одну под голову, другую под ноги. Чувствует – заслужил, побил врага в нелегкой битве, кто на чужой, кто на своей земле. Кто ружьем, кто клинком, а кто и вовсе голыми руками. И в поле заснеженном, когда крупа крошечными лезвиями да по глазам, и в болоте зыбком в жиже мерзопакостной по пояс увязши, и на плоту деревянном, что ходуном под ногами ходит. Видели многие, как бился эйнат, словно великий герой из забытых сказок. Видел Фрошка да все запомнил, сколько дней уже товарищам пересказывает о том, как Алин Великан девятерых положил в одиночку, жизнь его никчемную спас. Каждый день что-то новое добавляет в историю, поворчат бывалые служаки, а все равно слушают. Интересно рассказывает, и ладно все у него так, одно дело не в бумагомаратели подался, занесла нелегкая на службу воинскую.
Тянет к себе земля, веет сырым холодом в спину. Поднимается небо, предрассветное, серое, выше и выше. Чавкает грязь под спиной, ныряет влага под ворот, под шапку, пробирает ознобом. Теплым пятном расползается боль где-то справа в плече, отдает в шею, сводит щеку. Низкое небо, нехорошее, могильной плитой нависает над головой. Не дает подняться, давит на грудь, застит глаза пелена, обволакивает теплом. Сейчас бы уснуть, накрыться лошадиной попоной, прижаться к земле, собрать остатки тепла. К теплому боку Маруни прильнуть, обвить рукой вокруг шеи, вдохнуть полынный запах мягких волос…
Гонит от себя наваждение Фрошка. Знает, чувствует, не любимая его зовет в свои объятья, протянула обтянутую тонкой кожей руку сама Мердад. Бесстрастны серые глаза под накинутым капюшоном, мрачное северное небо отражается в них. Манит, завлекает, взмахнет черными крылами – и не вернуться уже. Унесет в Царство Ночи, заставит занять место в строю бесчисленного воинства Чернокрылых.
Медленно тянется рука к белооперенному древку. А пальцы чужие, не свои, не хотят слушаться, слабеют, не собирается ладонь в кулак единый. Лишь скользят по мокрому дереву, боль лишнюю причиняют. А надо быстрей, ухватиться, сломать по середине, отползти, укрытие найти. Не успеешь – налетят хварды, как коршуны на добычу. В шкурах белых, в шапках с лисьими хвостами, с гиканьем, да с затупленными топорами из стали плохой. Оскалится исчерченное узором татуировки лицо, размахнется широко варвар, опустит смертоносное лезвие. С блеском диким в глазах, с кличем боевым на устах, с чавканьем плоти разрубаемой. Силится подняться на ноги Фрошка, подводит предательская болотная жижа вперемешку с густым мхом, скользят ладони. Лицом в грязь, плечом раненым, глубже стрела заходит в плоть. Перевернуться на спину, встретить смерть лицом. И страшно вроде должно быть, а нет страха, ушел весь в болота, в снежную круговерть, в дозоры ночные и у костра посиделки с сотоварищами. В стрелы смертоносные, за каждым деревом ожидающие. В тычки обидные, капралами наносимые. В окрики офицерские, в мозоли кровавые, в пальцы отмороженные, в сумки походные, от которых спину ломит, не разогнешься. Близко враг, и не один, стая целая. Чуют кровь, скалятся рты пастями волчьими, раздуваются ноздри крыльями хищными, вертятся топоры когтями острыми. Так вот она какая – смерть…
Чернеет небо на мгновенье, воздух резким порывом хлещет по беличьей шапке. Не верит глазам Фрошка. Черный лошадиный круп проносится сверху, метлой бьется хвост. Громадная спина, шкурой беровой укрыта, шапка-скальп с черепушки небрежно накинута на голову, съехала немного на левое ухо. Не видать лица, но любой в армии знает, только один человек одолел страшного черного бера в одиночку в лесах Далмании. Не зря эйната кличут в армии Великаном. Страшный, дикий воин, любят его солдаты, Отцом кличут. За то, что не прячется за спинами, первый в бой идет, не признает оружия стрелкового, сталью честной вершит суд. Меч и топор – вот символы власти Алина, потому и не расстается с ними никогда правитель.
Бьется топор об топор, высекает искры сталь из стали. Выкручивает клинком оружие из рук второго врага, разит прямо в лицо, в татуировку цветную, в глаза, левой рукой. Силен эйнат, как бер, ловок, как барс снежный. Звенят топоры, силятся пробить оборону глухую. Кружат хварды стаей волков вокруг противника могучего, пытаются за спину зайти, ударить исподтишка. Гарцует обученный боевой конь, вертится на одном месте, не подпускает, держит на расстоянии. Сдают нервы у варваров, тот, что пониже остальных да половчее, прыгает со спины, метит в шею кинжалом длинным. Успевает эйнат, будто зверь хищный чувствует опасность. Стремителен меч, в пол оборота, наотмашь, через всю грудь. Валится хвард, краснеет земля, тают снежинки в страшной ране, от которой паром морозным тепло вместе с жизнью выходит. Пока остолбенели, пока не опомнились, еще одного топором могучим по шапке, на глаза сдвинутой. Хрустят кости, лопаются, безумен взгляд у правителя Тисской Эйнии. Мелькает борода косматая, нос приплюснутый с горбинкой, не раз переломанный, глаза дикие, черные, жгучие. Прилипли ко лбу пряди смоляные завитками, струится пот из-под страшной шапки-скальпа.
Чувствуют варвары, что не обычный воин перед ними, не отступают, озверели от крови пролитой, числом хотят взять. На любые хитрости идут, не щадят коня, рубят по крупу топором. Обезумело от боли животное, бросается в сторону, подминает неудачливого варвара, сминает подковами грудь, ломает шею. От свистящей стали подальше, в трясину самую, в жижу зеленую, туда, где только на плотах и можно пройти. Вязнет, по грудь проваливается, кричит дико, знает, что погибель принимает, да еще и седока с собой тянет. Не уймутся соперники, преследуют, прыгает на спину лошади северянин, рубануть норовит сзади. Изворачивается Алин Великан, лишь скользнул топор по плечу, ушел удар в пустоту. Схватились, падают в грязь, выскальзывает меч из руки эйната, но только к лучшему. Вдавливает врага, сжимает свободной рукой горло, вонзает стальной шип на конце рукояти топора в глаз, еще раз в раскрытый от крика рот. Бьется тонущий конь, булькает захлебывающийся хвард, поднимается во весь великанский рост государь, хоть и по колено в болоте, а выше всех на добрых две головы. Двое налетают, один справа, другой – слева, вьются лисьи хвосты, зажимают в тиски, не дают развернуться. Уходит эйнат от топора хвардского, ныряет под второй удар, сталкиваются топорища. Заворожен Фрошка танцем смерти, позабыл и о стреле, в плече засевшей, и о холоде, что руки морозит, и о смерти, что так близко подступалась. Видит, как медленно, словно нехотя выползает из спины нападающего острие меча. Когда успел подхватить клинок правитель Эйнии, глазом не различить, настолько движения быстрые у Великана. Отбрасывает от себя врага, с мечом в животе, прямо на собрата, чтобы запутались, рухнули. Вырывается из трясины, летят брызги. Заплясал боевой топор, большой, тяжелый, как пушинку вертит его эйнат. Кроит черепа, один сверху, добить лежачего пока не выбрался из-под умирающего собрата, второй наискось через голову, скашивает половину. Дымит кровь на холоде, тает поземка, смешалось красное с белым, черное с зеленым. Поет тетива из сухожилий сплетенная, но не зря говорят, что бессмертен государь. Врезается стрела в голову берову, в капюшон-скальп, сбивает с головы. Тонкой струйкой сочится красная кровь по лбу, ныряет под свалявшуюся косматую шкуру. Размах, бросок – лишь раз крутнулся топор, врезается в последнего хварда, отбрасывает назад, перерубает лук, рвет тетиву, крошит руки и успокаивается, засев по рукоять в грудине.
|
|
|
|
|
24
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: "Осколки"
|
было: 15 июля 2013 года, 15:19:11
|
Узкая ладонь в черной перчатке, покоящаяся на подоконнике, отбивала указательным пальцем странный ритм. Неужто Гамбинейро? Сколько лет этой мелодии? «Плач о Рискотрага»? – Стафф отдал должное незнакомцу, старинную песнь помнили не многие. А воспроизвести даже отзвук ее мелодии не смог бы и он, несмотря на то, что в свое время ходил в учениках у самого Людовико Фенолло из Келонской академии.
- Мирон, с вами все в порядке? – Деуш фон Росс обеспокоенно приподнялся в кресле. Гражданский мундир зеленого сукна к лицу располневшему канцеляристу, объемному животу удалось умело скрыться за тканью.
- Вечер добрый, господа, - капитан отвел глаза от пирамидоликого, спасительный платок перекочевал в нагрудный карман. Надо взять за правило носить запах Мэжамель подле сердца.
- Прошу вас, капитан! – Деуш фон Росс достаточно дружелюбным жестом указывал на дубовое драпированное кресло, стоящее перед столом. За прошедший год канцелярист успел осунуться и постареть: щеки заметно обвисли, паутина морщин вокруг глаз расширилась, проседи в волосах добавилось, зато приятный баритон не изменился – в голосе что-то располагающее к общению едва ли не по душам, однако Мирон не обольщался – распространенная особенность среди людей этой профессии. Перехватив еще раз взгляд незнакомого мужчины, пристально следящего за движениями капитана, Стафф собранно, по-военному умостился в удобное кресло, однако по спине все-таки скользнул неприятный холодок. Таинственный незнакомец оказывал излишнее внимание – это раздражало.
- Приношу извинения за столь позднее приглашение, - глаза фон Росса мерцали отблесками свечей. – Дело серьезное и, к сожалению, не терпит отлагательств.
- Полковник Рой обычно предупреждал меня заранее о подобных встречах, - лицо капитана приобрело тот невозмутимый и холодный оттенок, что бывает у людей оторванных от важных дел, но сознающих необходимость по долгу службы.
- Я открою вам один секрет, Мирон. С условием того, что вы сохраните все в тайне. – Не дожидаясь ответа канцелярист продолжил слегка изменившимся задумчивым голосом. – Дело в том, что полковник Рой пропал. Мы сильно обеспокоены сим фактом, и обещаю, приложим максимум усилий для прояснения ситуации.
- Как пропал? – Стафф сохранил прежнюю невозмутимость, выказывая минимальную заинтересованность случившимся. Вопрос звучал не более, чем правилом хорошего тона, когда подчиненный ведет речь о командире.
- Мы это как раз выясняем, - фон Росс слегка наклонил голову в знак того, что он также сильно обеспокоен исчезновением полковника. – Кстати, когда вы в последний раз виделись с полковником?
- Пятого дня прошлой ноды, я как раз отбывал к отцу в имение и зашел к Редрику попрощаться. - Что-то случилось. Редрик не мог просто взять и испариться. Что за странный фарс, неужто я здесь для банального допроса. Змеиное кубло, не зря у них даже герб с подоплекой. Зря Рой с ними связался, нутром чую, что-то здесь нечисто.
- Полковник случаем не делился с вами планами на скорый отъезд? – Физиономия канцеляриста обрела скучное выражение, но живые глаза выдавали противоположное.
- Нет, господин фон Росс, - капитан с легким нажимом произнес фамилию, и с отстраненным выражением лица отвел глаза. Разговор переходил в подобие допроса, и военный выказывал свою неудовлетворенность, задетый за доминскую гордость.
- Вы уж не обессудьте, Мирон, но нам необходимо знать все подробности. Любая мелочь может пригодиться в таком деле, уж поверьте моему немалому опыту. – Фон Росс решил отыграть назад, тонко ощущая изменения в настроении собеседника. – Впрочем, как вы и упомянули, ваш отъезд пришелся как раз на момент исчезновения полковника. Не думаю, что вы чем-то еще можете помочь в этом вопросе. В любом случае спасибо за помощь. Однако это еще не все.
|
|
|
|
|
25
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: "Осколки"
|
было: 10 июля 2013 года, 16:54:37
|
Звенит хрусталь, бегут ручейки трещин, кровь сыплется вместе с осколками, не понять уже, где алые капли, а где красное стекло. Измазанная скатерть сползает на пол, мелькает розовое, синее, черное. Кружат над полом ножи, вилки, столовый сервиз. Этот приподнятый уголок губ, такой жесткий, такой холодный. Слеза, срываясь со щеки, падает, казалось бы, вечность, переливается розовым, черным, синим. «Живи», - тихий и пронзительный шепот, пронизывает, сбивает дыхание, выкладывает мозаику стали в груди…
Мирон почувствовал, как намок платок во вспотевшей ладони. Рука дрожала от напряжения, отзываясь сильной болью в правом предплечье. Лескотское ранение давало о себе знать, и капитан расслабил кисть, не до конца осознавая зачем впился в скомканный квадрат шелка, как в спасительную веревку для утопающего. Сознание постепенно прояснялось, и взгляды Стаффа и незнакомца наконец встретились.
От холодных сине-серых зрачков явственно веяло опасностью. На войне взгляд человека меняется, становится чем-то вроде опознавательных знаков на его мундире. В бою перед тобой проходят сотни глаз, своих и чужих, друзей и врагов, героев и трусов, мучителей и мучеников, тех, кому суждено быть убитым и тех, кому суждено убивать, тех, кто уже стрелял и тех, кто только готовиться сделать свой первый выстрел. Их так много, как морских камней в большой стеклянной колбе, что когда-то хранилась в хижине его матери на берегу бескрайнего моря. Все они источены солью и влагой, словно человеческие лица пропитанные временем – некоторые гладкие, как лица младенцев, некоторые истертые и потрескавшиеся, как изъеденные морщинами старческие физиономии. Но один не похож на другой.
В том, что касалось взглядов, капитан привык доверять своей интуиции и недюжинному опыту – незнакомец представлял куда большую опасность, чем Деуш фон Росс.
Узкое, чересчур бледное, треугольное лицо второго собеседника таило на себе отпечаток чего-то змеиного – по крайней мере именно такая аналогия сразу проскочила в голове капитана. Да и глаза были как у аспида – умные, властные, заманивающие – человек не привык никому подчиняться, настолько сильно проявлялась его хищная природа в этом странном взгляде. Высокая и статная, пусть и слегка худощавая фигура его указывала на его отличную воинскую выправку, правая рука лежала на боку, словно примеряясь к шпаге, хоть у мужчины не было при себе абсолютно никакого оружия.
Да и зачем оно ему здесь, кого тут боятся – все обходят это здание стороной в пяти кварталах, да еще и в такое позднее время, - поразмыслил про себя военный, оценивающе рассматривая странного незнакомца. – Недаром же слухи ходят, что тут есть еще несколько подземных этажей, с казематами, пыточными и прочей прелестью.
Узкий подбородок, узкий разрез тонких губ, кажущихся слегка насупленными от затаенной обиды, аристократически ровный вытянутый нос, слегка расширяющиеся скулы, светлые прямые волосы, расчесанные на пробор посередине – форма лица незнакомца чем-то отдаленно напоминала перевернутую пирамиду, что еще в бытность юнкером Мирон видел в одной из книг по землеописанию заморских народов.
Пирамидоликий, как его про себя окрестил Мирон, был закутан с головы до ног в черный утепленный плащ с меховой оторочкой, хотя в кабинете было достаточно тепло, чтобы не разжигать примостившийся у стены камин. Выглядывающие из-под плаща походные штаны ныряли прямо в ботфорты, сплошь покрытые изрядным слоем грязи.
|
|
|
|
|
26
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / Re: "Осколки"
|
было: 08 июля 2013 года, 22:45:21
|
Мирон постоял еще мгновение, пристально вглядываясь в темноту, и спокойно пошел к лестнице, ведущей на второй этаж, откуда раздавались приглушенные голоса.
Он не был ни трусом, ни глупцом. Сражения закалили не только его плоть, но и душу: гибель стольких людей, ставших за время службы близкими друзьями; плен в Эйлехорте, когда почти полгода его держали в одиночной камере с жесткой и холодной лежанкой, приделанной к стене цепями, и отстойной ямой в углу, которая источала нестерпимую вонь, когда в день давали краюху черствого хлеба с соломой и кружку вонючей протухшей воды; унижения, которые пришлось испытывать от обычных грязных солдат, втаптывающих его в сырую землю на заднем дворе тюрьмы за неповиновение и плевок в лицо начальнику караула – все это он пережил, все мучения прошел, стиснув зубы и не давая воли предательским слезам. Никто не мог назвать его трусом или предателем.
И если все же меня по какой-то причине решили схватить и упрятать в застенки Тайной службы, я не буду сопротивляться. Будет хоть возможность отдохнуть, подумать о прошлой жизни, - с жесткой усмешкой размышлял гвардеец.
Военный пересек комнату, обогнув широкую колонну, однако никто и не пытался его остановить или схватить. Может все не настолько и ужасно? И во мне говорит лишь выпитое с Рогуа вино и страх заключения, который так и не оставил меня после Эйлехорта? Может просто спит все-таки этот чертов караульный? Хотя делать выводы еще рано, сейчас посмотрим, кто там такой разговорчивый.
Говорившие на втором этаже действительно ожидали его прихода, но все было не так сложно и запутанно, как думал капитан Стафф, не понаслышке знающий о делах Тайной службы. Этот орган государственного механизма был учрежден при правителе Асфале и предназначался для выявления мятежников среди местного населения, будь-то дворяне или мещане, или духовенство. Как уже было сказано, в то время по всей стране то и дело вспыхивали очаги крестьянских восстаний, однако созданная служба работала исправно, успевая предупредить мятеж, и окованные сталью сапоги солдат втаптывали в грязь останки своих же отцов и братьев, отправляясь на тушение нового «пожара». После смерти своего создателя какое-то время служба пребывала в небытие. Новый король Вильфрид III вскоре возобновил ее деятельность – по Унгерну сновали шпионы близлежащих держав, причем не особо это и скрывая. То и дело проводились коварные диверсии: то склад с боеприпасами взлетит на воздух, то в казарме ни с того, ни с сего обвалится крыша, погребая несколько сот солдат. Тайная служба стала чем-то вроде Гильдии Тихих Мастеров, созданной при первых Магнавалях и ими же упраздненной после объединения Западных Земель, не забывая при этом о своих старых обязанностях – выявление заговорщиков внутри державы.
Попасть в застенки этой службы и выйти оттуда живым, не говоря уже о том, чтобы выйти невредимым, удавалось единицам. Обычно люди, попавшие сюда по доносу или по подозрению, исчезали, будто и не было их на свете никогда, а все попытки родных узнать хоть что-то о них разбивались о неприступную стену государственной тайны, особо же рьяные имели честь сами вскоре последовать за пропавшим. Конечно «тайные» сильно не усердствовали, как это было в кровавые времена Асфала. Живи тихо, не болтай лишнего, не наживай себе врагов, и агенты Тайной службы, недремлющим оком следящие за каждым подданным королевства, не обратят на тебя своего гибельного внимания.
Подчинялась сия служба напрямую Домину по тайным делам, Керллону Маастру по прозвищу Каракурт, самому известному каверзмейстеру, как его окрестили придворные, Унгерна всех времен. Керллон был непревзойденным мастером шпионажа и плел сети своих интриг далеко за пределами страны, пытаясь влиять на политику других держав. По его словам политика была величайшей из игр, в которые ему приходилось играть. Он упивался собственной властью, мысленно переставляя фигурки королей и министров разных государств на игровом поле, которые участвовали в его хитроумной и вероломной борьбе за власть, строили темными ночами тайные заговоры по свержению королей и наследников престола, продавали сведения шпионам и на государственных советах кричали о предательстве управленческого аппарата. Во всех близлежащих государствах не было такой тайны, которая не достигла чуткого уха «Министера» шпионажа, как его называли остальные Домины. С королем Унгерна он был на «ты», считая себя едва ли не равным его Величества, на что тот отвечал взаимностью, и не обращал никакого внимания на тихое недовольство остальных приближенных государя, сильно завидовавших ему. Многие боялись усиления его власти, поэтому за короткий срок по слухам на него было совершено пять покушений и в последнее время Маастр редко показывался на людях, продолжая плести свои паучьи сети прямо из-за кулис большой политики.
Капитан одолел уже двадцать девять ступеней – последняя, тридцатая, освещалась тусклым светом с лестничного пролета второго этажа, жалкая его струйка выбивалась из-под двери, едва рассеивая наслоившуюся темноту. Военный остановился, чуть прислонившись к мраморным поручням лестницы, исполненным в идее причудливо перевитых между собой гротескных цветов. Из-за двери в конце пролета второго этажа доносился приглушенный разговор, однако разобрать слов говорившего не удавалось.
Тяжелый гонг один за одним, все быстрей и быстрей, споро бьется кровь, пульсирует в висках, сердце затрепетало, словно испуганный заяц при виде охотника. Будто в груди появилась странная пустота, заполняемая вязкой сдавливающей жидкостью, не дает продохнуть, густеет слюна. Ладони вмиг покрылись испариной, скользят по мрамору, взмокла спина, чувствует, как поползла маленькая капля за ухом, ныряет под ворот.
Капитан с трудом взял себя в руки, недоумевая по поводу неожиданно накатившей волны неприятных ощущений. Что со мной? Приступ страха? Такого не было со времен первого боя. Окончательно совладав с собой, военный вытер лоб шелковым платком. Шелк скользнул по лицу, легкий мускусный запах пощекотал ноздри. Странная привычка Мэжамель Йохан-Рени душить его платок перед уходом неожиданно помогла успокоиться: биение сердца выровнялось, щемящее чувство в груди пропало без следа, а поручни перестали предательски выскальзывать из рук. Стафф в недоумении прижал ладонь ко лбу, и помедлив мгновение, уверенно взялся за дверную ручку.
Дверь, сделанная из мореного дуба, под нажатием руки плавно, без скрипа поплыла в сторону, обнажая внутренности комнаты и заполняя лестничную площадку холодным пламенем свечей. Говорившие повернули головы к вошедшему Мирону – их было двое, но один был капитану незнаком. Второй же был человеком, с которым капитану уже приходилось иметь дело – именно он давал указания по поимке ангальского шпиона, именно он сегодня прислал странное письмо. Мужчину средних лет, сидевшего за столом, звали Деуш фон Росс. Какую должность он занимал и кем был по званию Стафф конечно не знал, но догадывался, что этот человек играл не последнюю роль в Тайной службе и занимался делами государственной важности, связанными, как выражался полковник Рой «с определенным риском». Холеные пальцы его с красивым перстнем на мизинце держали в руках несколько листков бумаги, исписанных тонким каллиграфическим почерком. Слегка прищуренные глаза скользнули по вошедшему, словно невиданное животное тонкими щупальцами пробежало по коже, создавая впечатление всеобщей осведомленности о том, кем был и чем жил знакомый человек, стоящий на пороге. Этот знает многое, этот все знает – видимо готовится к встречам, выбирая все плохо защищенные и слабые места оппонента, - Стафф про себя усмехнулся – его совесть и его поступки были чисты, - хотя в любом можно найти изъян, особенно если присмотреться повнимательней.
Кабинет освещался плохо – всего две свечи горели в резном канделябре на краю стола, сделанного все из того же мореного дуба, третья видимо давно потухла и превратилась в причудливую горку воска. Убранство было довольно строгое, можно даже сказать, что здесь царила военная атмосфера – ни золота, ни серебра, ни хрусталя – не в пример чиновничьим кабинета гражданской службы, где каждый стремился выделиться и выставить себя и свой кабинет лучше других. Стол, перед ним кресло из того же дуба, обшитое серого цвета драпировкой, шкаф с бумагами, в углу столик с двумя графинами – видимо, вода и вино – по цвету жидкостей. Единственным украшением выступало красивое резное окно в форме арки, крепящие петельки поблескивали красноватой медью в колыхании свечи. Как раз возле окна и расположился второй человек, застыв как каменное изваяние в напряженной позе при виде вошедшего.
|
|
|
|
|
27
|
Клуб любителей всяческих искусств. / Наша проза / "Осколки"
|
было: 03 июля 2013 года, 12:02:49
|
Унгерн. Рибберсбург.
Тайная служба.
459 год от О. К.
17 день ноды Критиса.
Массивная дубовая двустворчатая дверь, издав протяжный жалобный скрип, медленно исчезла во мраке прохода. Капитан, немного помедлив, уверенно шагнул внутрь помещения…
Вечер обещал быть интересным. Давешний друг и по совместительству сослуживец Рогуа Миллен недвусмысленно намекнул, что в одиозном салоне мадам Йохан-Рени намечается интересная партия. Самые азартные и заядлые игроки обещали сегодня почтить своим присутствием известный своеволием царящих в нем нравов игровой дом. Должен был прийти и Лоффрен Никуа, давние счеты с которым так долго не давали капитану покоя. Условившись встретиться с приятелем около половины девятого у черного входа, Мирон Стафф отправился на свою съемную квартиру. Однако на столь долгожданную игру попасть ему было не суждено.
По дороге его перехватил верховой посыльный. Представившись посланником господина фон Росса, он передал военному тонкий пакет и мгновенно удалился, не удосужившись ответить ни на один вопрос. В пакете, скрепленном сургучным гербом Тайной службы – шпагой с переплетенными змеями, оказалось письмо:
«Капитану гвардии королевских стрелков Мирониму Геройе Стаффу.
Вечером семнадцатого дня ноды Критиса в указанное время незамедлительно явиться в Тайную службу.
Данное письмо огласке не придавать. После прочтения – уничтожить.
Деуш фон Росс»
Письмо из Тайной службы, да еще и подобного содержания, было событием из ряда вон выходящим. И уж конечно, достаточно веской причиной, чтобы изменить свои планы на вечер. Недолго посетовав на прихоти судьбы и отослав к приятелю слугу, который должен был передать, что в связи с возобновившимися болями от застарелого ранения капитан, к величайшему сожалению, не сможет посетить сегодняшнюю игру и просит великодушно его за это извинить, Стафф в назначенное время прибыл к зданию Тайной службы, находившемуся на северо-востоке столицы.
Неприметное трехэтажное здание, выполненное в позднегицианском стиле, ничем не выделялось на фоне подобных ему столичных канцелярских зданий, расположенных по соседству. Тем не менее столичные жители прекрасно представляли себе, чем дышат его стены и какие малоприятные вещи могут крыться за ними, предпочитая обходить серое строение стороной. Гвардеец уже бывал здесь в прошлом году, поэтому рассматривать и любоваться в очередной раз вотчиной столичной Тайной службы не собирался. К тому же подходило указанное в письме время, и военный предпочел поторопиться.
На первом этаже не было ни души. Специально отгороженный караульный пост был пуст, расставленные свечи не горели, а узкий проход вглубь помещения освещал только далекий свет масляной лампы.
Это еще что такое? – капитан невольно поморщился, дав глазам привыкнуть к царившему полумраку. - Час конечно уже поздний, но где же караульный? Неужто где-то спит? Да нет, - тут же заверил он себя, - этого просто не может быть. ЗДЕСЬ не спят даже в такое время…
Мысль, пришедшая в этот миг ему в голову, сначала показалась просто безумной. Однако, прикинув все что он знал и слышал о Тайной службе, гвардеец решил, что его суждения не лишены здравого смысла.
Засада? Как ни странно, но для спектакля слишком уж мрачновато и довольно очевидно. Однако, в чем может заключаться причина? – военный упорно потянулся к этой мысли. – Я всего лишь капитан гвардии королевских стрелков. Да чин немалый, но в то же время не настолько важный, чтобы мои сведения могли представлять интерес для «тайных»? – от возникших вопросов кругом шла голова, но он продолжал размышлять, перебирая в памяти все, что произошло за недавнее время. Не обнаружив в своих последних действиях ничего подозрительного, за исключением нескольких визитов в заведения с довольно сомнительной репутацией, гвардейский капитан решил освежить в памяти все основных вехи своей стремительной карьеры.
Нет, он был честным воином. Его отец принадлежал к числу тех дворян, что честно кладут свои судьбы на алтарь воинской службы, при этом не стремясь всеми возможными средствами получить тех выгод, что могут обеспечить спокойную старость и благосостояние для потомства. Единственное, чего престарелый родитель смог добиться для своего сына, так это зачисления на обучение в Военную Академию. Несомненно, старый вояка, ветеран нескольких войн, его отец хотел, чтобы наследник продолжил доблестное дело своих предков, снискав славу и не опорочив светлого имени Стаффов, известных в армии, как честные, умелые и бесстрашные воины.
По окончании срока обучения, поступив на службу в регулярные войска, Мирон Стафф, согласно Крунского циркуляра Унгернской короны, получил чин младшего лейтенанта. И в этом же звании принял свой первый бой. Воспоминания одно за одним тенями прошлого всплывали из памяти. Да, тогда Унгерну приходилось вести частые, истощавшие и обескровливающие государство, войны. Королевство Ангалия и герцогство Релития оспаривали права Унгерна, наследственного королевства Унгернской империи, на пограничные территории. Оба противника, выросшие из отделившихся герцогств, пытаясь оторвать себе кусок побольше, держали в напряжении кордоны постоянными внезапными нападениями. Из крестьян и мещан выжимали все соки, чтобы добыть средства для армии. Изнемогающие от голода, неурожая и постоянных поборов села и деревни подымали восстания и бунты, которые либо сами постепенно сходили на нет под усиленным гнетом господ, либо жестоко пресекались отрядами регулярной армии по приказу воинственного короля Асфала Второго Кровавого – самого жестокого из всех королей, правивших в королевстве. В стране царила разруха и страшный голод, люди умирали тысячами, а человеческая жизнь ничего не стоила. Однако, короля-воина, достаточно слабо разбирающегося в политике и унаследовавшего от своего прадеда природную жестокость и воинственность, мало интересовали внутренние, но оттого не менее серьезные проблемы. Несмотря на все увещевания Коронного Совета, призывающего государя обратить взор в первую очередь вглубь своей страны, приоритетом, а со временем и настоящей навязчивой идей, Асфала оставалось сохранение наследственных земель династии Локеронов. Проживи государь еще на несколько лет больше и вероятно на карте мира уже не было бы такой страны, как Унгерн. Недаром ходили, да что там, до сих пор ходят слухи, что Асфала отравило его же приближенное окружение, когда стало понятно – продлись эта безумная агония войны еще год и от королевства останется один лишь пепел и прах.
Зато за последние десять лет правления короля Мирон прошел путь по карьерной лестнице от младшего лейтенанта до капитана, взлетев высоко за совсем короткий срок. Хотя особо гордиться здесь было конечно нечем. В те годы офицерские ряды таяли как восковые свечи: убить или взять в плен офицера противника, чем старше по званию, тем лучше, считалось особым подвигом, достойным ордена. Самые меткие бойцы только и занимались тем, что охотились за золотыми эполетами, сверкающими в солнечных лучах на поле брани. Возмещать пустующие ряды приходилось молодыми, отчаянными и рвущимися к званиям офицерами, готовыми без устали рисковать своими жизнями, оправдывая оказанное им доверие. Да он сам был таким и нисколько этого не смущался.
Пришла в голову капитану и другая мысль. До этого дня ему уже несколько раз приходилось выполнять задания различной степени важности, полученные от «тайных», так, например год назад, по распоряжению господина фон Росса, гвардейским стрелкам довелось изловить ангальского прознатчика, попавшегося на наблюдении за армейскими складами. Конечно, подобное сотрудничество между Тайной службой и гвардией королевских стрелков выглядело довольно странным, но капитан Стафф не привык задавать лишних вопросов. Полковник Редрик Рой, под началом которого он нес службу, был несомненно намного более осведомлен в этом деле, к тому же Мирон, как подчиненный привык беспрекословно следовать приказам старшего по званию. Редрик заслужил уважение солдат, будучи опытным воином и благочестивым человеком. Никому из гвардейцев и в голову не могло прийти связывать его имя с какими-нибудь грязными делишками, свойственными «тайным», поэтому подобное содействие воспринималось подчиненными офицерами должным образом, как исполнение своих обязанностей в мирное время. Да и распоряжения, отдаваемые Роем и фон Россом, никогда не шли в разрез с воинской честью или солдатской верой. Да и можно было ли относить поимку иностранных шпионов или устранение вражеских групп, замаскированных под мирное население, как к поступкам, порочащим честь дворянина, или противоречащим постулатам кэррианской церкви?
|
|
|
|
|
Страницы: 1 [2] 3 4 ... 6
|
|
|
