Форум официального сайта Веры Камши

Еще одна вещь, которая полностью соответствует всем требованиям конкурса и написана на очень хорошем уровне.  Не думаю, что у автора  были те же ассоциации, что и у меня, я даже не уверена, что он читал вспомнившиеся мне кгиги, но для меня «Черный снег» стал логическим продолжением тем и настроения сразу трех произведений.   
Это купринская «Анафема», «Дочь времени» Джозефины Тэй и «Лачуга должника» Вадима Шефнера.
В «Анафеме» отец Олимпий, понимая, чем это ему обернется, не может пойти против совести и вместо анафемы Льву Толстому, которую должен провозгласить,  провозглашает «Многая лета».
        В «Дочери времени» полицейский, случайно заинтересовавшийся историей Ричарда Третьего доказывает, что давным-давно умерший король не совершал приписываемых ему преступлений, а был благороднейшим человеком своей эпохи. Но он проиграл, а историю пишут победители. Они и написали. 
      Для героев Тэй  борьба за репутацию погибшего короля становится личным делом, они бросают вызов прилипшей к Ричарду лжи, а потом узнают, что… на самом деле историкам истина давным-давно известна, но наука наукой, а «все» продолжают повторять шекспировские сказки о горбатом чудовище.
        В «Лачуге должника» мы видим вполне себе благостное будущее, где никто не должен быть обижен, войны ушли в прошлое, а «пенсия животным, добровольно ушедшим от своих хозяев  распространена и на кошек». И при этом нечаянно ставший бессмертным герой, еще помнящий несовершенный ХХ век, говорит военному историку Кортикову, что вы, теперешние,  не так уж и благополучны, как сами про себя думаете. 
      Почему я вспомнила эти книги в связи с «Черным снегом»? Да потому, что  мы в рассказе  имеем  очень гуманное и очень демократическое будущее. Такое гуманное, что каждого человека нужно вспоминать добрым словом, а для этого надо отыскать в его биографии что-то хорошее и сделать достоянием широкой общественности, для чего существует наделенная широчайшими полномочиями государственная структура.
        И вот следователю этой самой структуры   Павлу Кареву предстоит увековечить добрую память учительницы Феклиной. По ходу следствия выясняется, что ученики Феклину не любили, человеком она была неприятным, даже с единственным сыном не ладила, хоть за неимением лучшего и завещала ему «дело всей жизни».
        Вздохнув, Карев занялся этим самым делом и пропал для общества, потому что Феклина «пыталась пересмотреть всю историю Второй Мировой Войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР, и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены… В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов».
      Профессор Радужный, к которому следователь обратился за консультацией, уютно напоил Карева жасминовым чаем и  оставил от  бедной училки рожки да ножки. Тем не менее дотошный Карев продолжал работу, и чем больше изучает материалы, тем больше понимает, что Феклина права, а потом его  и вовсе ждет сюрприз. Другой ученый, не популяризатор (тут вспоминается словечко отца моего друга Бори Вишневского «популизатор»),  а честный книжник подтверждает, как полную  правоту Феклиной, так и то, что все это давно известно. Просто подававшая большие надежды историк  сделала нечто недопустимое, а именно попыталась популяризировать несвоевременные и ненужные факты. Продолжай дурочка строчить монографии, ей бы никто не мешал, но она попыталась прошибить лбом стену.
          Нет, Феклину не убили, не арестовали, не выслали, с ней поступили гуманно (будущее-то светлое, не тоталитарное, насквозь общечеловеческое). Публикации  получили иронический отпор, после чего о ней просто забыли. А она продолжала биться головой об стену вплоть до сотрудничества с желтой прессой, нажила  репутацию сумасшедшей скандалистки, загубила личную жизнь, проворонила сына, а потом умерла.
        И что прикажете теперь со всем этим делать?  Следователь пишет доклад о проделанной работе. Честно пишет. Очень честно.  Доклад идет на визу шефу. Шеф, понимая подчиненного, но не желая ни ему, ни себе неприятностей, уводит Карева туда, где их не подслушают, и  советует не лезть в это дело, отозвать отчет и  поискать в биографии Феклиной что-нибудь не столь спорное вроде  спасения тонущего  котенка.
          Карев обещает подумать, но и ему самому и шефу ясно, что он не отступит. Одного адепта настырная тетка себе все-таки нашла. Понимает ли Павел Карев, что может оказаться в шкуре Феклиной? Понимает и   не хочет этого, хотя и ему, и начальнику ясно, что отчет он не отзовет и тонущих котят искать не станет. Ну а начальник… Начальник сидит в кабинете, смотрит в стенку и думает, о том, что…  Что он, пожалуй,  даст добро на публикацию,   «великого переосмысления истории всё равно не случится, что бы там ни фантазировал Павлик. Люди из компетентных органов позаботятся о том, чтобы широкого резонанса не было. Историки и журналисты послушно промолчат. А значит – просто каждый из читателей узнает правду, и сам для себя решит, принимать её, или нет. Разделив тем самым груз выбора, который поочерёдно взваливали на себя Викентий Петрович, Павлик, и эта его упёртая историчка… как её там… Феклина...»
      Вот, собственно, и все. Вместо амазонки в бронелифчике или хотя бы молодой, гениальной красотки-ученого – пожилая, погубившая (или, все-таки нет?) свою жизнь учительница. Вместо непробиваемого героя, несущего  добрым словом и бластером свободу и свет  колеблющийся следователь. Вместо Высокомудрого Учителя циничный начальник, который поступает по совести, убеждая себя,  что ничего не изменится, резонанса не будет,  а не будет резонанса, не будет и неприятностей. Совершенно замечательный переходный момент от соглашательства к борьбе или наоборот. Тут, видимо, к борьбе. 
      Нет, как хотите, а вещь хороша. И  более, чем своевременна, потому что  историю таки пишут победители. В нашей то ли утопии, то ли антиутопии пусть не войну, но мир выиграл Запад  и привел Землю  к общему знаменателю. Судя по тому, как обстоят дела на западе с правдой о Второй мировой, и судя по тому, как идут дела на просторах бувшего СНГ прописанный в рассказе сценарий возможен. Увы, возможностей у Резунов и К куда больше, чем у  шекспировского "Глобуса", да и проживающие в России конъюнктурщики не дремлют. Уже сейчас с помощью  «9-х рот», «Первых после бога»  и «Сволочей» казавшиеся еще родившимся в 60-е незыблемыми понятия ставятся под сомнение.
        Можем ли мы быть уверены, что в 2187 году в Севастополе, Москве, Киеве  будут помнить правду, а не повторять гаденькое вранье? 
Наверное, можем, если не станем молча поджимать ноги и ждать героев со сверкающими мечами или пророков, которым с неба  упадут скрижали. Персонажи  «Черного снега» не герои и не пророки, а обычные люди, решившиеся  на поступок. Хотя, может,  герои такие и есть?
            Прошу прощения за размер мнения,  но поднятая автором тема  сама по себе огромна. Что до советов, то их почти нет. Разве что название, которое на мой взгляд несколько притянуто, как и история с лубянским пеплом. Я бы обыграла  слово «портрет», потому что в рассказе их четыре. Портрет героя, который пишет его жена-художница. Портрет благостного будущего. И два портрета Второй Мировой – официальный и написанной Ольгой Федоровной Феклиной 

Большое спасибо за развёрнутый отзыв! Автору всегда приятно видеть, что именно то и видно из текста, что закладывалось.

==Это купринская «Анафема», «Дочь времени» Джозефины Тэй и «Лачуга должника» Вадима Шефнера.==

Нет, я указаных произведений не читал, хотя с "Дочерью времени" действительно интересные совпадения.

С названием согласен, варианты пришлю в приват.

Ещё раз большое спасибо!