Форум официального сайта Веры Камши

Вообще я еще и прозу пишу. И иногда даже ее выкладываю. Пусть будет и здесь.  :)

                                                                                                                                                  Он пишет белое на белом,
                                                                                                                                                  И божий свет струится в нем...
                                                                                                                                                  (с) С. Калугин

1.

Девушка смотрела на лебедей. Большие белые птицы величаво изгибали шеи, пытаясь выловить из мутной реки редкие крошки хлеба, сварливо переругивались, расправляли крылья и чистили перья, иногда перелетали с места на места... Она просто сидела у самой кромки воды и смотрела. На лебедей, на затянутое тучами небо, на отражавшую его гладь Влтавы. А художник, примостившийся в тихом уголке между облетающих ив, смотрел на нее.
Он взялся за карандаш не сразу. В этот раз для того, чтобы увидеть, потребовалось время, хотя обычно ему хватало всего пары мгновений и одного пристального взгляда. К счастью, его случайная модель даже не думала уходить. Она сидела неподвижно уже больше получаса, лишь иногда поднимая руку, чтобы стереть набегавшие на глаза слезы. Ветер ласково перебирал золотые с рыжим отливом пряди, словно пытаясь утешить, теребил обмотанный вокруг шеи платок, касался прохладными пальцами испачканных тушью щек, но девушка не обращала на него внимания. Художника она не замечала тем более, так что он мог не опасаться непонимания и вполне закономерного возмущения. Многие из тех, кого он рисовал, относились к его маленькому хобби весьма холодно. Кто-то просто уходил, кто-то грубил, кто-то грозил пожаловаться в полицию... Он не обижался. Он понимал, что чувствуют эти люди.
Постепенно лист под его руками утратил свою белизну. Короткие и длинные, темные и едва заметные штрихи медленно складывались в портрет, перенося на бумагу черты той, что сидела на берегу. Тонкие дуги бровей, чуть-чуть приподнятый кверху аккуратный нос, широко распахнутые серые глаза (тут крадущий цвета грифель ни капли не соврал), мягко очерченные скулы, упрямая линия губ... Точности портрета могли бы позавидовать фотографы, но одно явное отличие между живой девушкой и нарисованной все же было. Первая плакала, вторая улыбалась.
Поначалу художник хотел нарисовать улыбку широкой и открытой, но передумал. Этой девушке не пришлась бы к лицу слишком явная, заражающая всех вокруг радость. Те, кто держат горе в себе, даже в одиночестве пытаясь сохранить лицо, и радуются обычно в душе. Они улыбаются иначе: робко, осторожно, словно боясь спугнуть пляшущие в глазах смешинки. Его безымянная муза не обидится на то, что он не стал уподоблять ее звездам глянцевых журналов, сверкающим белозубыми улыбками с обложек. Она, скорее всего, никогда не увидит этот портрет, а если и увидит, то ей уже будет не до обид. Счастливые люди редко на кого-то обижаются, да и что взять с бедного художника, залюбовавшегося завитком возле уха или родинкой над губой...
Он не заметил, как девушка ушла. Ему больше не нужно было постоянно видеть ее перед собой: теперь он жил тем, что выходило из-под его рук, становясь все более настоящим. В приступе вдохновения он не обратил внимания на то, как случайно забредшая в его укромный уголок женщина, одна из полчища туристов, что наводняли находящийся неподалеку Карлов мост, остановилась за плечом художника, да так и простояла там до тех пор, пока он не закончил рисунок. Сделав последний штрих, он отложил карандаш и шумно выдохнул, пытаясь успокоить отчаянно колотившееся сердце. Как и всегда в такие моменты, в груди стало тесно и горячо, но он знал, что так и надо. Именно так и надо, а все остальное имеет мало значения...
- Quanto costa? – тихо спросила замершая позади женщина.
Художник обернулся рывком. Он не любил, когда его отвлекают от его же работ, но в глазах пожилой итальянки с фотоаппаратом на груди читалось неподдельное восхищение.
- How much? – повторила она, указывая на портрет.
Художник лишь улыбнулся. Он не знал ни итальянского, ни английского, но эти фразы слышал неоднократно. И всегда повторял один и тот же заученный ответ.
- Sorry. Not for sale.
Туристка расстроено вздохнула, но, всмотревшись в его лицо, понимающе кивнула и отошла в сторону. Он надеялся, что больше его не побеспокоят, но сегодня привычное убежище оказалось на удивление людным местом.
- Гляжу, ты и впрямь мастер? – тяжелая рука легла на плечо, мешая повернуться, но этого и не требовалось: художник узнал голос. Несмотря на прошедшие годы, прокуренный, с хрипотцой баритон ничуть не изменился. Судя по мертвой хватке сжавших плечо пальцев, обладатель голоса тоже остался прежним. – Пойдем, разговор есть.

2.

- Итак, Томаш Новак, тридцать шесть лет, холост, детей нет, близких родственников тоже. Не судим, в армии не служил по состоянию здоровья. Безработный. Живет за счет частных уроков рисования и торговли живописью. Ни то, ни другое не приносит стабильного дохода. Снимает чердак на окраине. Все правильно?
Томаш рассеяно наблюдал за тем, как тает пенка на поданном ему капучино. Аромат кофе манил. Художник давно не пил ничего подобного, с утра до вечера хлебая растворимую дрянь по 50 крон за банку. Ему странно было думать, что содержимое маленькой чашки, стоящей перед ним, стоит в разы дороже. В ресторане, в который его привели, о дороговизне кричало все, начиная от нахально блестящих столовых приборов, заканчивая вычурными зеркалами в полстены. Это тоже казалось странным: хозяин ресторана, Павел Моравек, отнюдь не выглядел безвкусным человеком. Подтянутый и элегантный, он совсем не вписывался в атмосферу чрезмерной роскоши, которая окружала его. Впрочем, Томаш в своих стареньких джинсах, потертой куртке и черпающих воду ботинках наверняка выглядел здесь еще более чужеродно.
- Вы молчите. Я что-то упустил?
- Нет, все правильно.
- Тогда почему вы молчите?
- Простите, я задумался.
- О чем же, если не секрет?
- У вас прекрасное заведение. Я... никогда не бывал в таких местах.
Моравек довольно осклабился и полез в карман. Щелкнул портсигар, запах кофе растворился в тонкой струйке табачного дыма. Тоже, как ни странно, ароматного.
- Не сомневаюсь. Итак, господин Новак, как вы уже поняли, я тщательно изучил вашу биографию. Полагаю, вы также догадываетесь, почему я это сделал. И что мне от вас нужно.
Вместо ответа Томаш перевел взгляд на сидящего по правую руку от Моравека человека. Художник уже знал, зачем его привели сюда и кому он обязан сомнительной радостью знакомства с одним из влиятельных дельцов Праги. Они с Петером никогда не были приятелями, но вышло так, что именно случайно встреченному однокласснику Томаш выболтал секрет, который не доверял никому. Позднее он не раз жалел об этом. Как видно, не зря.
- И что же?
- Вы хотите, чтоб я говорил прямо? Хорошо. Петер рассказал мне вашу историю. Разумеется, сначала я не поверил. Спьяну любой наболтает все, что угодно, а уж когда речь заходит о натурах творческих, с тонкой душевной организацией... Умение менять человеческую судьбу посредством картинок – чушь какая! – Моравек неприятно усмехнулся. – Однако Петер был весьма убедителен. К тому же он не похож на легковерного человека. Ему нужны были доказательства, и он получил их. Что там у вас в папке? Портреты? Думаю, про некоторые из них мой помощник многое может рассказать. Но суть не в этом... Видите ли, Томаш, я нуждаюсь в ваших услугах.
Новак вновь уставился в чашку. Он знал, что будет дальше. Сейчас Моравек предложит свою цену. Потом увеличит ее вдвое. Потом втрое, вчетверо... Насколько хватит его щедрости. А потом начнет угрожать. Томаш хорошо умел читать по лицам. Слишком хорошо.

Он понял это еще в школе, когда впервые попробовал рисовать не обычные детские каракули, а настоящие портреты. Стоило ему взять карандаш и повнимательней вглядеться в лицо человека, как он вдруг понимал, что у того на душе, что его гнетет или радует, о чем он больше всего думает и чего страстно желает. А потом Томаш начинал рисовать, и все менялось. Отдаленное, скрытое неприступной стеной времени будущее вдруг становилось ближе, сначала обретая лишь размытые очертания, но постепенно становясь все четче и четче. Это он, Томаш рисовал то, чего его еще нет, но что теперь обязательно случится. Одноклассница залила чернилами белый фартук и боится, что ее отругают дома? Ничего подобного, ее отца после долгого ожидания наконец-то повысили по службе, поэтому в доме сегодня будет праздник и никто не обратит внимания на испорченную школьную форму. Учительница пришла на урок с темными кругами под глазами из-за того, что всю ночь просидела у постели больной матери? Не беда, старушка поправится и проживет еще десяток лет, радуя всех не по годам здравым умом и хорошим настроением. У кондуктора в трамвае умерла собака? Через три месяца он найдет у своего порога смешного лопоухого щенка, который станет ему верным другом. Незнакомая молодая женщина рыдает на парковой скамье, из-за того, что две недели назад потеряла долгожданного ребенка? Через полтора года у нее родится двойня, мальчик и девочка...
Томаш рисовал все чаще и чаще, отыскивая в толпе угрюмые, озабоченные, усталые, печальные, окаменевшие от горя лица. С головой погружаясь в чужую жизнь, он бережно, с любовью выправлял те линии, которые казались ему неправильными. Хорошие люди не должны страдать, так пусть они улыбаются, смеются, радуются каждому дню, не боясь, что когда-нибудь за этим последует новая боль. Томаш рисовал счастье и был счастлив сам.
Его мало волновало, что творчество отбирает слишком много его собственной жизни. По сути, этой жизни у него и не было. Он жил в маленькой комнатушке под самой крышей, перебиваясь скудными завтраками из хлеба, консервов и дрянного кофе и еще более скудными ужинами из чего придется. Летом его убежище превращалась в пекло, а зимой – в ледяную берлогу, а по ночам было слышно, как по черепице стучат коготками голуби и вороны. Плохонькие акварельки с изображениями любимых туристами достопримечательностей не пользовались спросом – кто захочет покупать что-то у тощего, похожего на бродягу типа с длинными патлами, но позволяли хоть как-то сводить концы с концами. Ни друзей, ни родных у Томаша не было, но он привык к этому. Одиночество тяготило его лишь изредка, когда он долго никого не рисовал. Тогда он шел на улицу и очень скоро снова нырял в ласковые и теплые волны будущего счастья,  пусть не своего, но зато им самим сотворенного. Это было делом его жизни, его предназначением... И все же он изменил ему. Всего однажды, но последствия той ошибки долго отравляли память Томаша. Поддавшись кратковременной ярости – чувству разрушительному и непривычному, он убедился, что умеет не только дарить счастье, но и отнимать. И второе удалось ему едва ли не лучше... Он обещал себе никогда больше не совершать подобного, но теперь Моравек потребует именно этого. И Томашу придется согласиться, потому что отказа его опасный наниматель не потерпит.
- Господин Новак? – напомнил о себе Моравек. – Вы меня вообще слышите?
- Да, слышу.
- Ну так что же?
- Вы хотите, чтоб я написал портрет вашего знакомого... вашего врага, - обреченно произнес Томаш. – Вы хотите, чтобы я нарисовал его несчастным, раздавленным, уничтоженным. Вы бы могли использовать свои связи, чтобы достать его, но не хотите марать руки. Этот человек увел вашу жену и сбежал с ней и частью ваших денег. Теперь вы хотите отомстить. Для этого вам нужен я.
Бледно-зеленые глаза Моравека удивленно расширились. Несколько секунд он потрясенно взирал на Томаша, а затем медленно растянул губы в улыбке. Редкие, тяжелые аплодисменты гулко разнеслись по почти пустому в непопулярный утренний час ресторану.
- Ай да Петер! Вот теперь я верю. Ты и впрямь привел того, кого нужно. Господин Новак, признаюсь, вам удалось меня не на шутку удивить, а это редко кому удается. В таком случае, ближе к делу. Какова ваша цена?
Томаш виновато улыбнулся и вновь перевел взгляд на Петера. Старый знакомый красноречиво поднял брови, призывая не дурить. Он чувствовал повисшее над столом напряжение и боялся разочаровать своего хозяина. Томаш лишь пожал плечами.
- Я не приму этот заказ.
Улыбка не сбежала с губ Моравека, но она больше не сияла притворным радушием. Так мог бы улыбаться василиск, превращая свою жертву в камень одним взглядом. Вот только Томаш почему-то не каменел, напротив, он наконец-то притронулся к чашке с кофе и даже отпил пару глотков. Петер дернул щекой и задрал глаза к потолку.
- Что ж, мой помощник предупредил, что вы вряд ли сразу согласитесь. Давайте цену назову я. Две тысячи долларов вас устроит?
На эти деньги Томаш мог бы прожить несколько месяцев, а то и полгода. Облизав приставшую к губам кофейную пенку, он отрицательно покачал головой.
- Мало? Ну хорошо, три тысячи.
Томаш повторил свое движение. Петер скрипнул зубами и принялся теребить браслет выглядывающих из-под рукава пиджака часов.
- Четыре? Пять? – почти радостно предложил Моравек, подаваясь вперед.
- Я не приму этот заказ.
- Не наглейте, Томаш. Десять тысяч – моя последняя цена.

Новак закрыл глаза и постарался успокоить бешено скачущие мысли. Десять тысяч – это много. Это очень много для такого оборванца, как он. Квартиру на них не купить, да, но если подойти к делу с умом... Но он ведь не сможет. Он медленно будет тратит эти деньги все на ту же плохую еду и некачественную одежду, а еще на бумагу, краски, тушь и карандаши, и в итоге останется тем же, кем был. Вот только на его совести будет уже не одно, а два несмываемых пятна. Да, он не знает того человека, которому хочет навредить его наниматель... Пока не знает. Если Томаш возьмется за его портрет, неведомый враг Моравека на какое-то время станет для него ближе всех на свете. Он заглянет в его душу, чтобы обречь на страдание, так как он сможет потом просто умыть руки и пойти дальше своей дорогой? Даже если он никогда больше не услышит об этом человеке, даже если в этот раз все обойдется... Хотя вряд ли Моравек заплатит ему прежде, чем убедится, что его замысел сработал. Наверняка он дождется подтверждения этого и лишь потом радостно сообщит Томашу об их общем успехе, с улыбкой вручая деньги. Ради этого удовольствия Моравек не побрезгует встретиться с художником лично, как бы он не презирал нищего выскочку, пытающегося в одиночку изменить мир.
- Я не могу, - устало повторил Томаш. – Вы не понимаете, о чем просите...
- Нет, Томаш. Это вы не понимаете, от чего отказываетесь. Какое вам дело до судьбы этого подлеца? Спасайте бедных овечек и невинные души. Могу вас заверить: он к их числу не относится. Он предал меня. Разве хороший человек способен на предательство? Он унизил меня, обманул, выставил на посмешище. Разве это заслуживает прощения или жалости?
- Я не знаю.
- Как мило, - восхитился Моравек. – Такой знаток морали, как вы, и не знаете. Ваша совесть и так уже запятнана, к чему столь трепетно оберегать ее? Напомните, кстати, что стряслось с тем мерзавцем, который чем-то вам не угодил? Он, кажется, повесился?
Томаш дернулся, как от пощечины. Внимательно следивший за его реакцией Моравек довольно кивнул.
- Вряд ли вы добивались именно такого финала... Но что произошло, то произошло. Меня это вполне устраивает. Не то чтобы я желал своему недавнему приятелю смерти, но не скрою, мне будет приятно, если он ни с того ни с сего полезет в петлю. Изящное решение.
- Ни за что! – в ужасе выдохнул Томаш.
- Ну что за ослиное упрямство, ей-богу. Десять тысяч, господин Новак. Подумайте хорошенько.
- Нет!
Его собеседник с досадой откинулся на спинку стула и потянулся за новой сигаретой. Он больше не улыбался.
- Это глупо, - задумчиво произнес Моравек, поигрывая зажигалкой. – Вы ведь поняли, что у меня в голове, значит, вы можете предугадать и то, что последует за вашим отказом. Поэтому угрожать я вам, пожалуй, не стану. Вы выслушаете меня все с той же скорбной миной и снова откажетесь. Угрозы хороши, когда они подкреплены действиями... Петер, закрой ненадолго ресторан и позови сюда Кувалду.
- Соглашайся, придурок! – процедил сквозь зубы Петер, нехотя поднимаясь из-за стола. – Лучше сейчас.
Томаш упрямо мотнул головой. Ему было страшно, но не настолько, чтобы принять предложение Моравека. Страху он противостоять умел. Страху, но не боли...
Кувалда оправдал свое прозвище. Двухметровый дылда с улыбкой дауна взглянул на Томаша сверху вниз и деловито закатал рукава.
- Мизинец. Левый, - лениво приказал Моравек.
Когда в суставе что-то хрустнуло, Томаш взвыл и вцепился в скатерть, дернув ее на себя. Остатки кофе выплеснулись на белоснежную салфетку, жалобно звякнула оставленная в чашке ложечка. Кувалда отпустил его руку и почти бережно положил на стол.
- Мизинец – палец, конечно, полезный, но не самый необходимый для художника, - изрек Моравек, внимательно изучая вьющую над столом струйку дыма. – У вас есть еще целых девять, не так ли? Каким продолжим?
Томаш не отвечал, баюкая здоровой рукой искалеченную кисть. Злые слезы обожгли глаза и ушли, оставив после себя четкое и ясное понимание: он согласится. Не сейчас, так секундой позже, когда Кувалда возьмется за следующий палец. Так зачем тянуть...
- Кувалда, на твой выбор, - широким жестом предложил Моравек. Здоровяк хмыкнул, осмотрев руки Томаша, и потянулся к ним своими лапищами. Новак тихо застонал.
- Томаш, ну прекрати! – не выдержал Петер. Он хотел было взять художника за плечо, но короткое «Не лезь!» Моравека прозвучало раньше.
- Кувалда, продолжай.
- Я согласен, - выдохнул Томаш за миг до того, как почувствовал шершавое прикосновение чужих рук. – Я согласен! Только перестаньте...
- Так бы сразу, - Моравек досадливо цокнул языком, выражая свое глубокое неодобрение. – Что вам потребуется для работы?
- У меня все есть.
- А наш натурщик? Лично я вам его, к сожаленью, представить не смогу, но есть фото и видео.
- Лучше видео. Но фото тоже.
- Когда вы сможете приступить к работе?
- Как только заживет палец. Сейчас слишком больно, это отвлекает...
- Я понимаю. Хорошо, я найду вам врача. Сроки?
- Два-три часа.
- С вами приятно иметь дело, господин Новак, - обрадовался Моравек. - Петер, подготовь все. О гонораре поговорим по завершении работы.

3.

Моравек не назвал ему имени того, чью жизнь хотел сломать, да Томаш и не спрашивал. Имя не имело значения: все, что нужно, художник узнавал по лицу. Ему предоставили более чем достаточно дисков и фотоснимков и оставили в одиночестве в небольшой светлой комнате с квадратным окном. Сквозь него открывался дивный вид на реку. Отыскав глазами то место, где он рисовал в последний раз, Томаш грустно покачал головой. Ивы облетели совсем, выстлав все вокруг желто-рыжей листвой, сквозь тонкие ветви виднелась темная, будто свинцовая вода. Лебеди по-прежнему плавали неподалеку, а девушки с медовыми волосами, разумеется, и след простыл. Хотя какая теперь разница, где она... Главное, что у нее все хорошо. Совсем не так, как станет вскоре у молодого кареглазого мужчины, чьи фотографии разложены на диване за спиной у Томаша.
Сначала художник пытался смотреть видео, но вскоре досадливо отбросил пульт. Сладить с новомодным dvd-плеером оказалось сложно, да и от тех нескольких кадров, что Томаш смог-таки просмотреть, было мало толку. Безымянный человек улыбался с них глупо и широко, словно манекен, а рядом точно так же скалился Моравек. Они жали друг другу руки, перекидывались плоскими шутками, громко смеялись над ними... Каждый пытался заверить другого в вечной дружбе, и оба не верили в это ни секунды. Потом в кадре появилась изящная шатенка с пухлыми губами и томными, бархатными глазами. Дальше Новак не смотрел. О своей жене Моравек не сказал ни слова, но Томаш не сомневался, что на нее Павлу плевать. Она была очередным трофеем, который в итоге все же уплыл к другому, изящной статуэткой, которую хорошо поставить на камин, чтобы потом хвастаться перед гостями. Такие люди, как Моравек, вряд ли умеют любить. Наверняка его бывший друг ничем не лучше, так к чему терзаться?
Томаш нехотя поднял с дивана первую попавшуюся фотографию. На ней, как назло, вновь оказались Моравек с женой. Со следующими двумя повезло больше: на одной нужный Томашу человек сидел за столом, держа возле уха мобильной телефон, на другой он гордо демонстрировал пойманную на удочку рыбину. После недолгого колебания Новак выбрал последнее фото. Оно было настоящим, без налета угодливой фальши и напускной успешности. Кареглазый прожил запечатленный миг искренне, все душой, и теперь Томаш мог читать его как открытую книгу.
Подойдя к мольберту, Новак закрепил фото над листом бумаги. Задумчиво коснулся все еще непослушного мизинца, сделал шаг назад, потом вперед, принялся перебирать карандаши... Он зачем-то тянул время, хотя понимал, что передумать и отказаться уже нельзя. Моравек не оставил ему выбора. Он получит то, что хочет, так или иначе, так зачем медлить? Лучше покончить со всем этим и уйти, не важно, с деньгами или без. Лишь бы оказаться подальше отсюда...
Тряхнув головой, Томаш на секунду зажмурился, а потом вперил взгляд в приколотое к мольберту фото. Безымянный был красив той мужественной, неброской красотой, что свойственна деловым людям. Волевой подбородок с ямочкой, небольшие проницательные глаза под густыми бровями, подвижные губы, привыкшие изображать любые гримасы, короткая спортивная стрижка, атлетичная фигура... Спортсмен или просто следит за собой? Такой вряд ли станет прилежно заниматься нелюбимым делом, так что скорее первое. Дерзкий взгляд выдает лидера, но изредка из глубины все еще рвется что-то озорное, мальчишеское. Увлекающийся, азартный человек, он умеет радоваться жизни, брать от нее все, даже то, что ему не принадлежит... Чужие деньги. Чужую жену. Ради чего? Удовлетворения амбиций? Минутного злорадства от победы над заклятым соперником? Самодовольной радости от обладания заслуженным призом? Это не так уж сложно и выяснить.

Грифель коснулся бумаги, протянув за собой бледно-серую линию, затем еще одну, и еще, и еще... Молодой парень беспечно и гордо улыбался с глянцевой фотобумаги, не подозревая, что ждет его вскоре. Да и откуда ему знать, ведь он сейчас далеко, за много километров от промозглой чешской осени... Он весел, доволен жизнью и самую малость взволнован, но это немудрено, ведь он провернул такую аферу, что менее везучие коллеги по бизнесу могут лишь кусать локти от зависти. Удача любит дерзких, вот и кареглазый не прогадал, сыграв в кошки-мышки со старым матерым львом... Выиграв у него. Победа пьянит, ударяет в голову не хуже шампанского, но особенную прелесть ей придает близость той, ради кого все и затевалось. Моравек, да и все вокруг считали ее лишь красивой куклой, но они были либо слепцами, либо дураками, а может, дурак он сам, но это не так уж важно. В его жизни хватало разочарований, и он научился не принимать их близко к сердцу. Нужно просто жить, для себя или для кого-то еще, и не оглядываться назад, ведь впереди еще так много непройденных дорог. Некоторые ведут в никуда, другие и вовсе могут стать последним, что он запомнит в своей жизни, но он готов рискнуть. Лишь бы по-прежнему чувствовать на губах невесомый, как прикосновенье ветра, привкус шампанского...
Карандаш выпал из пальцев, сухо стукнув о бетонный пол. Тяжело дыша, Томаш подошел к окну и распахнул створки. В лицо ударила волна сырого, по-ноябрьски горького воздуха. Он пах совсем иначе, чем тот ветер, который сейчас вдыхал одурачивший Моравека аферист. Мальчишка... Беспечный, эгоистичный, удачливый, а главное, счастливый мальчишка, неужели он думал, что его так просто оставят в покое? Неужели он не боялся мести, которую сейчас руками Томаша творит обманутый им враг? Или он вообще не умеет бояться? Не умеет бояться, завидовать, ненавидеть... Не умеет страдать. Или все же нет?
Обернувшись к портрету, художник несколько минут стоял неподвижно, затем медленно наклонился и поднял карандаш. Пришедшая в голову идея сперва показалась ему безумной, но она принесла с собой надежду, отмахнуться от которой Томаш не смог. До сих пор, глядя на фото, он пытался увидеть настоящее, но всегда ли кареглазый чувствовал то же, что и сейчас? Неужели он только улыбался, неужели ни разу не испытывал боли, не терял, не отчаивался, не мучился от одиночества? Человек не может быть счастлив всю жизнь, даже в самой удачной судьбе бывают горькие минуты. Что если заглянуть чуть глубже, проникнуть под покров нынешнего благополучия? У Томаша легко получалось видеть недавнее прошлое, но он не пытался пройти чуть дальше назад... Обычно этого и не требовалась, но сейчас не осталось другого выхода. Моравек проницателен, если портрет будет недостаточно реалистичен, он мигом заметит это. Томашу придется использовать свой дар, так или иначе... Разница только в этом «или». И насколько она окажется значима, зависит лишь от Томаша.
С величайшей осторожностью художник возвращался к событиям, минувшим неделю назад, месяц, два, полгода, год... Картинки чужой жизни мелькали, словно в ретроспективе, отматываясь назад. Томаш увидел немало радостного, стыдного, расчетливого, глупого, искреннего, обидного... Неприятности не обошли стороной  бывшего приятеля Моравека, но ему раз за разом удавалось выходить сухим из воды. А вот горя - настоящего горя так и не находилось...
Томаш облизал губы и украдкой смахнул со лба каплю пота. Ворошить чужое прошлое оказалось не так уж просто, и чем дальше он удалялся от точки отсчета под названием «сегодня», тем тяжелее становился каждый следующий шаг. Но он уже зашел слишком далеко, чтобы отступать. Значит, нужно терпеть.
Он нашел искомое на исходе третьего года. Чужая боль полоснула по нервам бритвой, но Томаш не позволил себе упустить только-только обретшее четкость видение. Знакомое до мелочей фото давно померкло, расплылось, как отражение на потревоженной глади воды. Словно его никогда и не существовало... Словно фото еще не было сделано. Сейчас художник видел кареглазого совсем другим. Сошедшиеся в одну линию брови, упрямо сжатые губы, подрагивающие ресницы, стиснутые кулаки... Павел Моравек отдал бы многое, чтобы увидеть это. Что ж, он получит то, что хочет.
Томаш еще никогда не рисовал так быстро. Карандаш летал над бумагой, рискуя вырваться из пальцев и в то же время составляя с ними одно целое. Быстрые, порой неаккуратные штрихи ложились на лист, торопясь поймать мгновение, которое художнику удалось выловить из вязкой мути прошлого. Время сопротивлялось, норовя возобновить привычный ход, а заодно увлечь за собой наглеца, дерзнувшего перечить главнейшему из законов природы, но Томаш держался. Ему осталось не так уж много: вот тут слегка подправить уголок губ, вот тут почетче обрисовать скулу, и, конечно, не забыть глаза... Глаза - это самое важное, без них портрет не будет настоящим, он так и останется убогой мазней, в которую не поверит даже Петер. Только бы не отвлечься, не замешкаться, не ошибиться...  Совершить подобное второй раз Томашу не под силу. У него есть только одна попытка. Одна попытка - и две жизни на кону...
Когда он оторвался от мольберта, за окном уже начало смеркаться. Розоватые закатные лучи длинными лентами тянулись через всю комнату, придавая обстановке слабое подобие уюта. В легких кольнуло, словно Томаш долгое время провел без воздуха и только сейчас вынырнул на поверхность. Не веря своим глазам, он сделал шаг назад и невольно вздрогнул. Темноволосый человек, глядящий на него с портрета, был все так же красив, дерзок и хитер, но при этом абсолютно несчастен. А еще он был на два с лишним года моложе, чем тот, кто улыбался с приколотого к мольберту фото.

4.

Моравек нервничал. Это было заметно по тому, как он слегка ослабил тугой узел галстука, а еще по внушительной горе окурков, наполнивших пепельницу. Заказчик выполнил просьбу Томаша и не отвлекал его во время работы, но почти пять часов ожидания вместо обещанных трех изрядно потрепали нервы обычно хладнокровного бизнесмена. Петер сидел рядом с ним и нервничал еще более заметно: некогда безукоризненно лежавшие волосы явно теребили, причем недавно.
- Вы закончили? – нетерпеливо бросил Моравек, поднимаясь навстречу Томашу.
- Да.
- Я могу увидеть портрет?
- Да.
Больше вопросов не последовало. Быстрым и точным движением обогнув художника, Моравек направился к мольберту.
Новак не стал оборачиваться. Он знал, что сейчас происходит за его спиной. Павел кружит вокруг портрета, словно охотящийся хищник, придирчиво изучая каждый штрих. Он не верит Томашу, и поэтому пытается найти подвох, незначительное отличие, которое могло бы разрушить его задумку. Разбирайся он сам в живописи, это было бы куда проще, но Моравек никогда не интересовался искусством. Он надеется на свою внимательность и цепкость, столько раз выручавшую его на пути к вершине жизни, и все равно чувствует, как что-то ускользает от его взгляда... Что именно?
Томаш закусил губу, пытаясь прогнать истерическую ухмылку. Он почти не верил, что выберется отсюда целым и невредимым, но это вдруг перестало волновать его. Страх куда-то ушел, сменившись азартным, нервным напряжением, словно изображенный на портрете человек поделился с художником своим безрассудством. Этот парень не боялся Моравека, он рискнул и выиграл. Но получится ли у Томаша? Он же всегда был неудачником. В этот раз проигрыш будет стоить дорого, очень дорого, но Моравек пока молчит... И ждать невыносимо.
Стараясь не выдать себя, Томаш сунул в карманы подрагивающие руки и посмотрел на Петера. Тот смерил его оценивающим взглядом и одобрительно хмыкнул.
- Блестящая работа, - изрек, наконец, Моравек. - Я восхищен, господин Новак. Вы нарисовали именно то, что я хотел увидеть. Это подействует?
- Да. Думаю, да.
- Вот видите, все оказалось не так уж и страшно. Стоило ли упрямиться? - с укоризной протянул Моравек, возвращаясь в комнату. - Присаживайтесь, Томаш.
В его голосе не было угрозы, напротив, он звучал подчеркнуто доброжелательно, но Томашу вдруг стало холодно. Страх вернулся в один момент, обрушившись на него, словно снежная лавина, и парализовав волю, разум, даже, кажется, тело.
- Зачем? - пробормотал Томаш, не осмеливаясь взглянуть на своего нанимателя.
- Как зачем? Думаю, столь удачное окончание дела стоит отпраздновать чашечкой кофе. Или вы предпочитаете что-то покрепче?
- Нет. Я бы хотел... Я устал. Мне нужно домой.
- Домой вы всегда успеете, - отмахнулся Моравек. - Неужели вас даже гонорар не интересует?
Томаш медленно выдохнул, стараясь не выдать своего смятения. Больше всего на свете ему хотелось вырваться из этой со вкусом обставленной комнаты и бежать, бежать со всех ног... Но это произойдет не раньше, чем Моравек уверится в том, что заказ выполнен. Игру надо довести до конца, как бы тяжело ни было. А значит, нельзя отказываться ни от кофе, ни от гонорара. Надо подойти, отодвинуть стул и сесть напротив, не избегая пристального взгляда зеленых глаз и не вздрагивая от каждой фразы Моравека. Для начала хотя бы стронуться с места...
Павел наблюдал за его мучениями все с той же вежливой улыбкой, от которой кровь стыла в жилах. Дождавшись, когда Томаш присядет, он принялся помешивать поданный кофе, рассуждая о том, как дешево в наше время ценится настоящее искусство. Присоединившийся к ним Петер время от времени поддакивал, подобострастно глядя на  шефа. Кажется, он испытывал облегчение от того, что его школьный товарищ не стал больше перечить грозному Моравеку. Томаш надеялся продержаться хотя бы несколько минут, однако тягучий монолог, выдаваемый за беседу, длился почти полчаса. Только после этого Моравек счел возможным вспомнить о деньгах.
- Десять тысяч, как договаривались. Половину сейчас, половину - когда я получу подтверждение того, что у вас получилось. Устраивает?
Томаш медленно кивнул. Он прекрасно понимал, что щедрость Моравека не сулит ему ничего хорошего. Однако не взять деньги означало бы расписаться в своем обмане. Поэтому он послушно сунул в карман тугую пачку новеньких купюр и даже сумел выдавить из себя слова благодарности.
- Петер свяжется с вами, - пообещал Моравек, нетерпеливо поглаживая край блюдца. Представление закончилось, и теперь он желал как можно скорее вернуться к портрету. Томаш не стал ему мешать. Чувствуя, как ноги становятся ватными, он вежливо кивнул и не оглядываясь вышел.

5.

Дождь весело плясал по брусчатке, смывая с угловатых камней серую городскую пыль. Косые струи тонкой штриховкой закрашивали небо, тротуары, стены домов, витрины магазинов, автомобили, людей... Прохожие ускоряли шаг, спеша укрыться от льющейся на них воды, и тихонько чертыхались сквозь зубы, когда очередному бойкому ручейку удавалось проскользнуть за воротник или в рукав. Никто не оглядывался по сторонам, предпочитая внимательней смотреть под ноги, и неудивительно, что медленно бредущий по краю тротуара бедолага без зонта мало у кого вызывал интерес. Он промок до нитки, но почему-то не ускорял шага, лишь с отсутствующим видом смотрел перед собой, сквозь мягко шелестящую завесу дождя. Вряд ли он замечал хоть что-либо, кроме нее...
Томаш не помнил, как он дошел до дома, как поставил на электрическую плиту чайник, как вылил старую заварку и помыл кружку. Обжигающий вкус чая привел его в чувство, когда было уже далеко за полночь. Пальцы неприятно подрагивали, словно он несколько часов таскал тяжести, а едва залеченный мизинец противно ныл. Машинально сунув руку в карман, Томаш вытащил пачку стодолларовых банкнот и тут же неловко уронил ее на пол. Поднимать деньги он не стал.
Так и не допив чай, Новак прилег на кровать. В голове шумело, и те немногие мысли, которые там остались, казались тяжелыми и неповоротливыми, словно большие рыбы в тесном аквариуме. Томаш понимал четко только одно: ему надо бежать. Моравек нетерпелив, он любит оканчивать дела быстро и эффективно. Вряд ли Павел станет ждать дурных вестей о своем враге, чтобы расплатиться с Томашем. И вряд ли он собирается использовать его талант в дальнейшем. Слишком ненадежно, слишком сложно, слишком невероятно. Возня с трепетными натурами не для Моравека, да и мало ли какая опасная блажь может взбрести в затуманенную возвышенными идеями голову? Куда спокойнее и дальновиднее полагаться на людей вроде Петера. Художник же сделал свое дело, и теперь ему предстоит уйти со сцены... Он и уйдет. У него почти нет вещей, зато есть деньги: такой суммы вполне хватит, чтобы уехать в какой-нибудь тихий городок и обосноваться там. Да, он слишком любит Прагу, чтобы расстаться с ней вот так - сбежав как воришка, уличенный полицейским, но выбора нет. Первое время будет тяжело, но он привыкнет. Он ко всему привыкал, всегда, неужели не сможет и в этот раз? Только бы отдохнуть хоть немного, всего одну ночь... Просто выспаться, без снов и нервных пробуждений затемно, чтобы в голове хоть немного прояснилось. Он отдал сегодня слишком много сил, да и куда он пойдет среди ночи? Нужно всего лишь дождаться завтра. И тогда все решится...
Томаш заснул почти сразу, даже не раздевшись. Тяжелая, лихорадочная полудрема быстро сменилась глубоким забытьем. Как он и хотел - без снов. Таким глубоким, что когда в комнате едко запахло гарью, Томаш и не подумал проснуться.

Пожарные так и не смогли спасти дом. Старая развалина, полная высохшей деревянной мебели, прогорела от подвалов до крыши. По слухам, пожар начался на верхних этажах и быстро охватил все здание. Причину пока не установили: скорее всего, кто-то закурил в постели, да так и уснул. Спасшиеся жильцы наперебой обвиняли друг друга, пока не пришли к выводу, что во всем виноват не то бомж, не то наркоман, живший на чердаке и частенько засиживавшийся со светом до поздней ночи. Одни говорили, что он задохнулся в дыму, другие уверяли, что пожарные вытаскивали кого-то сверху, третьим было плевать, кто виноват и жив ли он, лишь бы им возместили причиненный пожаром ущерб. Как бы то ни было, назвавшийся Петером широкоплечий человек, бродивший возле обгоревшего остова дома несколько дней спустя, остался доволен услышанным. Он душевно поболтал со всезнающими кумушками, которые не преминули слететься на пепелище, словно любопытные вороны, придирчиво осмотрел почерневшие дыры окон, пару раз сфотографировал разрушенное здание на мобильник и уехал, мягко хлопнув дверью дорогой иномарки. Соседки пошушукались ему вслед и лишь пожали плечами. Мало ли что здесь понадобилось столь представительному господину, и уж навряд ли он может иметь отношение к случившейся трагедии...

6.

- Обедать будете?
Томаш нехотя разлепил веки и постарался сфокусировать взгляд на появившемся над ним лице. С каждым разом это получилось все быстрее, однако тренироваться предстояло еще немало...
- Я не голоден.
- Ах да, ну конечно. Вы же воздухом питаетесь, - вздохнула медсестра, поправляя капельницу.
Томаш лишь слабо улыбнулся. Ему нравилась эта немолодая добродушная  женщина с круглым лицом и сеточкой тонких морщин в уголках глаз. Ее звали Сара, и она обращалась с ним не как с забинтованной с ног до головы колодой, которой он, по сути, и являлся, а как с человеком. Пусть чужим, пусть больным и нелюдимым, но все-таки...
- Какая сегодня погода? - мягко спросил Томаш, стараясь не принюхиваться к запаху, поднимавшемуся над еще не остывшим варевом. Сложно было сказать, что это был за суп, но сейчас его аромат казался Томашу самым аппетитным на свете. Беда в том, что он пока не мог есть, не расплескивая еду по всей простыне, поэтому предпочитал это делать в одиночестве и совсем по чуть-чуть.
- Как всегда в это время года, - пожала плечами медсестра. -  Мерзкая. Зато воздух такой чистый... К вам так никто и не приходил?
- Нет. Я же говорил...
- Что никто не придет. Да помню я. Думала, вдруг вы стесняетесь известить кого надо.
- Почему? - удивился Томаш.
- Так вы всего стесняетесь, - заявила Сара. - Вы вот кто по профессии?
- По профессии... Боюсь, уже никто.
- Как это? - озабоченно нахмурилась она.
Томаш снова закрыл глаза, стараясь отгородиться от чужого беспокойства. Это было странно и непривычно - знать, что кому-то есть дело до того, как он себя чувствует, о чем думает, чего хочет... Иногда даже неприятно. Вопросы вынуждали вспоминать недавние события и задумываться о будущем, а ни того, ни другого Томаш мучительно не хотел. Он знал, что белое спокойствие больничной палаты продлится недолго, что за порогом приютившей его клиники остался мир, все такой же равнодушный, расчетливый и порой жестокий, что ему предстоит заново учиться жить в этом мире... Как? Не имея за душой ничего, кроме сомнительного дара, который привел его на эту койку, и не зная, куда теперь идти... Иногда Томашу казалось, что он справится, но чаще - что лучше бы пожарные приехали чуть позже.
- Я был художником. Но теперь... Все сгорело. И я не знаю, хочу ли я начать заново.
- Художником? - Сара сочувственно посмотрела на его стянутые бинтами руки. - Да уж, несладко вам придется поначалу. А почему не знаете?
- Кому это нужно в наше время? К тому же я плохой художник. Я не умею рисовать то, что люди хотят видеть, - неожиданно для себя усмехнулся Томаш. - Странно, правда?
- Что ж тут странного? Они порой такого хотят, что никакой волшебник не сотворит. А на правду глаза закрывают. Правда-то, она редко кому нравится, что в зеркале, что в жизни. Значит, говорите, все сгорело?
- Да.
- И картины, и краски, и кисти...
- Да.
- И бумага? Или на чем вы там рисуете?
- Вы думаете, пожар мог пощадить бумагу? - улыбнулся Томаш.
- Ах, ну да, - спохватилась Сара. - И все ваши вещи?
- Да.
- И деньги?
- Да.
- Тогда вам повезло.
Огорошенный таким ответом, Томаш на время потерял дар речи. А как только обрел...
Шум, раздавшийся в коридоре, больше всего напоминал птичий гомон. Пестрая разноголосица просачивалась под закрытую дверь, набирая громкость и без сожаления разрушая неживую, стерильную тишину палаты. Вскоре к голосам прибавился и звук шагов. Спустя несколько секунд дверь отворилась и в помещение, о чем-то оживленно споря, ворвалась группа молодых людей. Увидев распластанного на койке Томаша, они притихли и дружно поспешили ретироваться, но дверной проем отказался вмещать столько человек одновременно.
- Вы что, совсем?! - зашипела на них медсестра. - Кафедра в конце коридора, сколько раз повторять!
- Извините, мы... Мы уже уходим! - попыталась оправдаться невысокая девушка с кипой тетрадок, прижатой к груди.
- Быстро!!! - страшным голосом прошептала Сара.
Одна тетрадка все же выпала из рук девушки. Неловко пытаясь поднять ее, студентка выронила все остальные и тут же, ойкнув, принялась собирать. Сара гневно сопела, остальные студенты нетерпеливо переминались за порогом, а Новак не мог отвести взгляда от рассыпавшихся по плечам девушки медовых волос. Серые глаза смотрели в пол, но Томашу не было необходимости смотреть в них, чтобы узнать. А еще - понять, что их выражение неуловимо изменилось с тех пор, как он видел их в последний раз. Он просто почувствовал это, так же как и всегда, когда чутье художника брало верх над зрением обычного человека. Боль ушла, растворившись в чем-то новом. Любопытстве, влюбленности, азарте, спокойствии? Кто знает... Да это не так уж и важно.

Когда дверь закрылась, Сара еще некоторое время ворчала на нерадивых практикантов, превративших приличную больницу в форменный дурдом, но Томаш не слушал ее. Глупо улыбаясь, он смотрел прямо перед собой в распахнутое окно, за которым падали редкие капли. Он так давно не видел, как нарисованное им становится реальностью, что забыл, как это бывает. Отголосок чужого счастья - не придуманного, сотворенного с помощью карандаша и бумаги, а живого, настоящего - забрался в душу легко и незаметно и теперь бился внутри, словно огонек лампады.
- Безобразие, - веско повторила Сара, в последний раз неодобрительно зыркнув на дверь. - Ходят тут, день деньской от них покоя нет. Шумят, бумажками размахивают, пациентов, вон, мне пугают...  Так вот, о чем это я. Повезло, говорю, вам.
- Почему? - Томаш даже не сразу вспомнил, о чем шла речь.
- Да потому что все сгорело, а вы живы. И вы еще не рады?
- Рад, - после долгой паузы ответил Томаш. - Вы даже не представляете как.
- Так-то лучше, - покровительственно хмыкнула Сара. Кажется, она была несколько озадачена столь быстрой переменой в настроении пациента. - Краски можно купить, деньги заработать... Да что я говорю, вы же и сами понимаете. Рисовать-то не бросите?
- Не брошу. Ни за что.
Она одобрительно улыбнулась и попрощалась до вечера. Проводив ее взглядом, Томаш осторожно опустился на подушки. Теплота в груди никуда не делась, он почти боялся дышать, чтобы случайно не растерять ее. Страх перед будущим не ушел, но теперь к нему добавилось странное ощущение, что все рано или поздно образуется. Построить свое пусть не счастье, пусть хотя бы относительное благополучие тяжелее, чем чужое, но разве он пытался? Кареглазый приятель Моравека научил его рисковать, и для первого раза получилось не так уж плохо. Он жив, он не предал свой дар, а что до потерь... Сара права: краски, бумага и никогда не принадлежавшие ему деньги - это не так уж и много.
Новак поднял забинтованные руки и бережно положил на одеяло. Непослушные пальцы под толстым слоем марли оживали постепенно, напоминая о себе в основном болью, но это была правильная боль. Она сулила выздоровление.
Томашу неудержимо хотелось рисовать.

Чудесно, эрэа Leana! Так щемяще-светло, грустно-прозрачно... душевно!  :)

Да, чудесно! :D "Портрет Дориана Грея" наоборот...

Читаешь - и текст околдовывает :D. Столько в этой истории разлито света, тепла и надежды, упрямо пробивающихся сквозь горечь и боль, как трава весной сквозь перегнившую палую листву, а герои ее - потрясающе живые... Спасибо огромное! :)

Мне очень понравился рассказ. Очень. Просто прекрасно.
Никак не могла собраться с мыслями, чтоб написать здесь. Удивительная ни на что не похожая история.
Один мудрый человек сказал: «Счастье — это возможность и талант приумножать вокруг себя счастливых». В твоём рассказе всё это в полной мере присутствует, как и та доброта, которая бесценна именно потому, что она истинная. Доброта. То, что так бесценно в человеке.
Спасибо, если есть что-то ещё, то хотелось бы продолжить здесь чтение. :)

[spoiler]Извини, если тебе показалось пафосно, но меня просто "дёрнуло" за мою душу.[/spoiler]

Спасибо!  :)

[spoiler]passer-by, еще есть, но я лучше попозже выложу. Во-первых, этого "еще" немного, а во-вторых, пусть отлежится это. Не хочется перебивать впечатление. В других рассказах другие краски и другие эмоции.
А по поводу пафоса - ничего страшно. Меня саму в процессе написания нещадно уносило в этот пафос, да и вообще штырило нещадно. Так что это уже отредактированная версия рассказа, в изначальной я от избытка чувств изрядно хватила лишку.  8) [/spoiler]

Прекрасная история!  :) И написано замечательно. И горько, и светло.
Спасибо! :)

Восхитительно!

Спасибо. )

Продолжу-ка я здесь, чтобы не плодить темы.



1.

- Сема! Сема-а!
- Хр-р...
- Семен, скотина хвостатая!
- Р-р-р...ам-м-ням-ням...
- Нет, вы только поглядите! Дрыхнет и ухом не ведет. Зенки, говорю, продери, орясина рогатая!
Развалившийся под кустом бузины бес открыл один глаз. Смерив мутным взглядом пытавшуюся добудиться его кикимору, он недовольно дернул мохнатым ухом, перевернулся на другой бок и захрапел еще слаще, перемежая басовитые рулады трогательным причмокиванием. Негодяю нисколечко не мешали ни вопли раздосадованной болотницы, ни холод, просачивающийся от земли сквозь уютное ложе мха, ни зудение комаров, круживших прямо над щетинистой мордой. Комары бесовской кровью брезговали, но отказаться от своего предназначения – отравлять отдых спящим – не могли. Так и вились над пятачком сизой стайкой, будто заколдованные.
- Ты подарок Лаврентию приготовил? – вкрадчиво осведомилась кикимора, будто бы невзначай наступив на длинный, сложенный восьмеркой хвост.
Смена тактики принесла успех. По крайней мере, прикидываться спящим Семен перестал. Раздраженно выдернув из-под босой, но неприятно тяжелой и холодной пятки свою собственность, бес с кряхтением и оханьем принял сидячее положение и негодующе воззрился на обидчицу. Комары с ликованием закружились вокруг загнутых рожек, образуя подобие венца.
- Люсенька, ну вот чё ты орешь, а? – тоскливо вздохнул Сема, прихлопнув пару особо наглых кровососов.
- Кому Люсенька, а кому Людмила Ильинична! Я ору, потому что мы тут уж неделю с ног сбиваемся, готовимся, чтоб нашему Лавруше праздник устроить, один ты дрыхнешь сутки напролет. Дуняша с Агафьей вон гирлянды из кувшинок смастерили, красоту тут навели, Егор с хутора бражки приволок, Фомич светлячков согнал, чтоб как днем было, Катерина Лавруше лохмы три дня расчесывала, теперь хоть косы заплетай. Ефросинья, тетка его, со своих болот аж с полнолуния добиралась, даже Казимир заглянуть обещал. Один ты, гад, не чешешься.
- Ну почему же. Чешусь, – бес не преминул подтвердить слово делом. – Ты прямо скажи: чего надо? Какой от меня сейчас прок? Вот как начнется веселье, я и сгожусь. Сплясать, бражки попить, девок за косы потягать, хвост кому-нибудь подпалить – это да, тут без Семена никуда. Но до полуночи ж далеко еще, пока надо сил подкопить...
- Далеко? – в притворном изумлении вскинула брови Люсенька. – Уж час, как стемнело, неторопливый ты наш! Гости почти все здесь! Того и гляди сам Лаврентий объявится, а ты тут кверху пузом разлегся, будто не его, а тебя чествовать будем. А не он ли тебя, овчину блохастую, полвека назад от священника в омуте своем спрятал? Не он ли выхаживал потом, когда ты, дубина, не догадался пасть свою дырявую захлопнуть и тины нахлебался? Не он ли тебя перед шурином своим выгораживал, когда ты тому в пруд бочку тухлой рыбы опрокинул?
- Ладно, ладно, не трынди, – смутился Семен. – Ща все будет.
Немного отойдя ото сна, бес уже и сам понял, что оплошал. Даже удивительно, что радостная и торжественная суматоха, творящаяся на берегу речной заводи, не насторожила его раньше. Пожалуй, он еще никогда не видел столько лесных, полевых, речных и болотных обитателей вместе, да к тому же в таком волнении. В камышах что-то громко плескалось и повизгивало, в траве – шуршало и копошилось, в ветвях – вспыхивало и потрескивало, а между всем этим – бегало, прыгало, топало, хлопало крыльями, било хвостами и копытами, репетировало поздравительные речи, прихорашивалось, ругалось и мирилось не меньше трех дюжин совершенно разных созданий. Мрачно попыхивала трубкой уставшая с дороги Фрося, нервно переплетала белесые пряди полуденница Софья, хлопотали над угощениями юная ведьмочка Катерина и домовой Егор. Мелкая нечисть, шныряющая то тут, то там, так и норовила спереть что-нибудь с превращенного в стол огромного пня, но всякий раз получала по ушам от бдительного охраняющего припасы банника. Особенно внимательно тот следил за тремя здоровенными запотевшими бутылями, в которых плескало что-то мутное. Спокойнее всех вел себя леший Фомич. Он просто забрался в дупло и громко ухал оттуда, время от времени срываясь на невнятное бормотание.
- Подарок, значит, – задумчиво протянул Семен, почесав козлиную бородку. По правде сказать, он понятия не имел, чем можно порадовать справляющего трехсотлетний юбилей водяного. Для своих преклонных лет Лавруша превосходно сохранился, другое дело, что он, по слухам, и в младые годы был несколько... экстравагантен. А уж после того, как в него молния ударила восемьдесят с лишним лет назад...
- Идеи есть? – грозно сощурилась нависшая над бесом Людмила.
- Ну конечно, – не моргнув глазом соврал Сема и растаял в едком облачке серы.
Хозяйка болот неодобрительно покачала головой, но в этот раз ловить беглеца за хвост не стала. Он изворотливый, придумает что-нибудь, а у нее и так хлопот хватает...

2.

Юбиляр оказался по-королевски пунктуален. Не успела сменившая Фомича в дупле кукушка прокуковать двенадцать раз, как дальние камыши раздвинулись, и оттуда величаво выплыла длинная, кудрявая и слегка зеленоватая борода. Вслед за ней показался не менее роскошный нос, а за ним – и весь остальной Лаврентий, небывало торжественный и нарядный. Пышную шевелюру водяного украшал венок из кубышек, длинные усы были подкручены и напомажены, а мощный хвост в лунном свете переливался всеми цветами радуги. Перемещаться по суше Лаврентий при необходимости мог, но не любил, так что и в этот раз предпочел путешествовать, восседая на облепленной тиной разлапистой коряге. Передвигался этот трон усилиями тритонов, раков и прочих водных гадов, безропотно взваливших на свои спины громоздкую конструкцию. А что поделать – начальство...
Первой слово взяла Ефросинья. Во-первых, гостья, отметившая трехсотлетие еще в прошлом веке, была самой старшей из собравшихся, а во-вторых, она единственная приходилось Лаврентию кровной родственницей. Оспаривать ее главенство не осмелились даже Дуняша с Агафьей. Сварливые, как все русалки, сегодня они вели себя на удивление прилично, лишь недобро позыркивали из зарослей да скалили острые зубки в якобы вежливых улыбках.
Фрося оказалась немногословна. Пожелав "своему юному и резвому племянничку" хорошего аппетита, крепких зубов да побольше утопших молодух, она преподнесла Лаврентию склянку с чем-то мутным, ядовито-желтым и омерзительно пахнущим. Немного разбиравшаяся в болотной травологии Людмила опознала в снадобье коллеги мазь от радикулита. Сама она хотела приготовить что-нибудь подобное, но побоялась, что Лавруша обидится. Пришлось вручить ожерелье из лягушачьих черепов, которое, впрочем, тоже было принято на ура. Восторженно хрюкнув, водяной нацепил его прямо поверх бороды и немедленно принялся грызть одну из бусин.
Остальные гости тоже не поскупились на подарки. На исходе второй бутыли бороду Лаврентия украшало уже три ожерелья, а голову – четыре венка. Даже за ушами торчало по букетику ромашек, преподнесенных смущенной Катериной. Мужчины оказались более практичны: банник Иннокентий вручил юбиляру собственноручно сплетенную рыбачью сеть, Фомич, взволнованно чирикая, извлек откуда-то длинный ржавый прут, который после недолгого совещания был опознан как шомпол для чистки ушей, но больше всего удивил Егор. Зардевшись не хуже Катерины, домовой разложил на влажной траве целую вереницу деревянных уточек. Деревенский резчик удавился бы от зависти, поглядев на столь тонкую работу: казалось, что птички вот-вот откроют клювы и огласят заводь громким кряканьем. Решив, что это хорошая идея, Люся незаметно щелкнула пальцами. Наградой ей послужили дружный русалочий визг, благодарный взгляд Егора и счастливый смех Лавруши.
Тонкий месяц кокетливо выглядывал из-за ажурной белесой тучки, оживленные Катериной вьюнки, шелестя, оплетали стволы деревьев, многочисленные светлячки вспыхивали то тут, то там, словно живые звезды. Праздник уже перевалил за середину, когда Люся вспомнила про негодяя Семена, который так и не соизволил вернуться. Конечно, сейчас Лавруша не замечает его отсутствия, но что будет завтра, когда водяной станет вспоминать веселую ночку и пересчитывать подарки? Чем-чем, а провалами в памяти Лаврентий, несмотря на солидный возраст, не страдал. А уж если ему случалось затаить обиду, то длится она могла годами, даже если все вокруг успевали забыть, из-за чего приключилась распря. Не то чтобы кикимору беспокоила судьба безалаберного беса, скорее сказывалась привычка контролировать все, что можно, будь то порядок в собственном болоте или чужой день рожденья.
- Ты нынче дерганая какая-то. Случилось чего? – с затаенным любопытством поинтересовалась Агафья, почесывая между рожек присоседившегося к ней водяного черта. Тот явно перебрал бражки и теперь пускал пузыри, уткнувшись носом в ил.
- Да так, мелочи, – отмахнулась кикимора, не желая разделять свои опасения с русалкой. Как пить дать, растреплет сей же час по всей округе.
- М-м, понятно, – многозначительно протянула та. – А чегой-то Семы нигде не видать? Вроде ж был недавно...
Людмила только чертыхнулась сквозь зубы. Вот и недооценивай русалок. Дуры дурами, но что не надо, подмечают сразу.
- Так кто ж этого шалопая разберет. Может, тоже веночек собирает, да увлекся.
- Пятый? – с сомнением протянула Агафья. – Да ведь у Лавруши и так уже глаз не видно...
- Красота требует жертв, – отрезала кикимора. – Кстати, Казимир тоже что-то не торопится...
Стоило помянуть вампира, он явился тут же. Зашелестели кожистые крылья, заверещала впечатлительная Катерина, и прямо на середину празднично накрытого пня плюхнулась здоровенная летучая мышь. Оценив обстановку, она неуклюже проковыляла к краю, оттолкнулась кривыми лапками и с хлопком перекинулась в худощавого черноволосого мужчину в плаще. Сдув пылинку с белоснежного манжета, тот обвел гостей несколько надменным взглядом и вдруг оскалился, да так, что застывшая с разинутым ртом Катерина с щелчком его захлопнула. Судя по раздавшемуся поскуливанию, она что-то себе прикусила.

- Пан Лаврентий! Як ше маш?
Увидев, что вампир, раскрыв объятия, направился к Лавруше, добрая половина гостей выдохнула с облегчением. Другая половина, не знавшая о старинной дружбе двух нелюдей, продолжала таращиться на него с суеверным ужасом. Егор даже потянулся к шмату сала, обильно приправленному чесноком, но под грозное шиканье Софьи положил его обратно.
- Козюша! – сдвинув мешавшие видеть венки, Лаврентий узнал гостя и умиленно сложил перед грудью перепончатые ручонки. – Дорогой!
По лицу "Козюши" пробежала едва заметная судорога, но он быстро справился с собой. Расцеловавшись с юбиляром, он вручил ему резной костяной гребень, а затем уселся прямо на свой роскошный плащ возле лаврушиной коряги. Двое нелюдей принялись оживленно шушукаться о чем-то, не замечая, что вокруг них образовался круг свободного пространства шагов в десять. Даже тритоны куда-то расползлись, предпочтя не выяснять, употребляет ли заграничный гость только теплую кровь или иногда бывает неразборчив.
- Небось косточка-то человеческая, – мечтательно протянула Агафья, пристально вглядываясь в вампирий подарок. – Давно такой хотела, мне бы кто подарил, эх...
- Ну, как тебе трехсотый годочек пойдет, я Казимиру намекну, – пообещала Людмила. – Пусть заранее обгладывает.
Русалка негодующе плеснула хвостом и скрылась в камышах.
Появление Казимира приглушило всеобщее веселье ненадолго. Уже через четверть часа здравицы в честь Лаврентия зазвучали вновь, попрятавшаяся в кустах лесная мелочь высыпала на берег и принялась отплясывать со свежими силами, а Софья с Катериной, обнявшись, завели какую-то душевную, но крайне тоскливую песню. Привалившийся к ним Фомич длинным жабьим языком пытался облизать стенки опустевшей бутыли. Судя по сошедшимся на переносице зрачкам, получалось у лешего неплохо.
Люся почти успокоилась, решив, что отсутствие Семена пошло торжеству на пользу, как вдруг к нежному аромату кувшинок и влажной травы примешалась едкая вонь серы. Бес, как обычно, возник ниоткуда прямо посреди утоптанной полянки, едва не придавив копытом излишне любопытного ежа. Ничего удивительного в таком появлении не было, поэтому гости отвлеклись от своих развлечений не сразу. Шум и гам стихали постепенно, пока на берегу не воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим храпом уставшей Фроси. Довольный произведенным эффектом Семен гордо подбоченился.
- Ик? – слабо удивился Фомич.
- Матка боска... – поддержал его Казимир, чем вызвал бурное недовольство окружавшей его нечисти.
- Здрасьте, гости дорогие! – упитанное брюшко не помешало бесу раскланяться на три стороны. – Соскучились, небось, без вашего Семы? Ну, сейчас-то пойдет потеха!
- Семен, – Людмила задумчиво склонила голову к плечу. – А это кто?
- Как кто? – просиял рогатый, оборачиваясь. – Подарочек! Я ж знаю, Лавруше такие нравятся.
Сам водяной не спешил согласиться с этим утверждением. Подав знак носильщикам, он медленно и величаво подплыл на своей коряге к бесу и осторожно потыкал "подарочек" пальцем. Насупил лохматые брови, почесал бороду и вдруг звонко, по-детски расхохотался.
- Хе! А то ж!

Гости снова загомонили, всячески разделяя и поддерживая радость Лаврентия. Лишь немногие остались серьезны, продолжая таращиться на добычу Семена. Лавруша и впрямь любил таких – тоненьких, черноволосых и белокожих. Девушке едва ли сравнялось семнадцать, она было чудо как хороша собой, вот только на утопленницу не походила ничуть. Опущенные ресницы чуть подрагивали, на щеках цвел нежный, как рассвет, румянец, а грудь под простеньким льняным платьем заметно вздымалась и опускалась. Оказавшаяся ближе всех Катерина последовала примеру Лаврентия, осторожно коснувшись руки девушки.
- Семен! – страшным шепотом произнесла ведьма. – Она ж живая!!!
- Ну, так это легко поправить, – лукаво мурлыкнул бес.
- Ща я кому-то поправлю между рогов, – пообещал Егор. – Ты вконец сдурел, нечистый?! Живую девку сюда притащил!
- Ну и что? – искренне возмутился Семен. – Вон она, – волосатый палец указал на Катерину, – тоже живая!
- Не смей в меня лапами своими тыкать! – взвилась та. – Я ж ваша, ведьма, уж третий год в лесу одна живу.
- Но с людьми-то якшаешься. И кровь у тебя теплая.
Меланхолично разглядывавший русалок Казимир оживился и заинтересованно повернулся к спорщикам. Поймав его взгляд, Катерина побледнела и поспешила спрятаться за домового. Учитывая, что ростом он был ей ниже пояса, это оказалось трудновато.
- Тьфу ты, – высказал мнение большинства Иннокентий. – Совсем стыд потерял. А если ее хватится кто?
- Не хватятся, – уверенно заявил Семен. – Она одна по лесу шаталась. Причем давно – вон, все лапти стоптаны. Похоже, блаженная.
- Может, из дому сбежала?
- Может. Ну, значит, сама виновата. Только там и жилья-то кругом никакого.
- Семен, – устало вздохнула Людмила. – Ты представляешь вообще, что нам с ней теперь делать? Девка. Живая. Среди нас. Леших, водяных, кикимор... Она ж умом тронется, как очнется. А не тронется, так побежит на ближайших хутор, к мужикам. А у мужиков вилы.
- Ох, не смеши мои копыта... Вилы! Да что они нам сделают этими вилами? Столько лет бок о бок живем, думаешь, не знают они про нас? Сами ж, вон, то веночки по реке запускают, то подношения всякие оставляют, то к Катьке шляются за наговорами да микстурками. И вообще, ты посмотри, как Лавруша доволен.
Водяной и впрямь был далек от сомнений и споров. Зачарованно разглядывая "подарочек", он ласково гладил безвольно висящую ладошку и что-то нашептывал себе под нос. В желто-зеленых кошачьих глазах светилась нежность.
- Расколдуй ее, – строго приказала кикимора.
- Э-э... А может, попозже? – с опаской возразил бес. – Пусть Лавруша порадуется пока.
- Расколдуй. Немедленно.
Обиженно шмыгнув пятачком, Семен три раза топнул копытом, обернулся кругом и забормотал что-то скороговоркой. Запах серы стал резче, вокруг силуэта девушки на миг проступил дымчатый ореол. Недовольно помотав головой, она зажмурилась и вдруг резко распахнула глаза.
Люся ждала чего угодно: визга, беготни, драки, но девушка на удивление хладнокровно обвела взглядом собравшуюся на берегу нечисть. Последним ее внимания удостоился воодушевленно посапывающий водяной. Недоверчиво осмотрев перепончатую лапку, удерживающую ее пальцы, девушка внимательно вгляделась в Лаврентия. Не меняя выражения лица, она медленно подняла свободную руку и аккуратно, но сильно подергала водяного за нос. Ошеломленные таким святотатством, гости дружно ахнули. Лишь Лавруша, не переставая улыбаться, подмигнул девушке и игриво повел бровями. Несколько секунд "подарочек" продолжала смотреть на своего хозяина, потом закатила глаза и все так же беззвучно рухнула в обморок.

3.

Как ни странно, Сема оказался прав. Люди за девушкой не пришли. Ни с вилами, ни без, ни на следующий день, ни через неделю. Оклемавшись после первого потрясения, чернокосая красавица повела себя на удивление сдержанно: истерик устраивать не стала, креститься и молиться тоже, не говоря уж о том, чтобы бросаться на своих новых знакомых с кулаками. Отчасти ее покладистый нрав объяснялся тем, что девушка оказалась немой. С одной стороны, это избавляло от многих проблем, но с другой, сильно мешало в попытках разгадать историю ее появления здесь. Единственное, что удалось выяснить, так это имя. Перебрав полсотни самых заковыристых вариантов, Софья и Катерина дождались кивка на простеньком "Оксана". С остальным было куда хуже. Семен, успевший сотню раз рассказать, как и где он встретил девушку, уже не рад был собственной находчивости. Пилили его все по очереди, и не только женщины. Хорошо относящийся к людям Егор так и вовсе несколько раз порывался начистить Семин пятачок, подозревая, что бес привирает, потому что не хочет возвращать девушку домой.
На время разбирательства Оксану поселили у Катерины. Как печальный Лаврентий ни упрашивал вернуть ему "рыбоньку ясноглазую", ведьма и кикимора были тверды. Залюбуется да утопит ненароком на радость Дуньке с Агашкой. Водяной, похоже, не совсем понимал, чем живая девушка отличается от мертвой и с восторгом принял бы любую. Казимир разбирался в этом куда лучше, но усиленно поддакивал Лавруше, за что был нещадно обруган вышедшей из себя Людмилой. Не добившись своего, вампир наутро улетел, напоследок пробормотав что-то про "пся крев" и кур.
- Это колдовство! – уверенно заявила Катерина на третий день безуспешных совещаний. – Не могла она просто так в тот осинник забрести. И дара речи не просто так лишилась.
Притулившаяся на крылечке избы Оксана грустно вздохнула, покивала и оторвала очередной лепесток. Возле ее ног медленно, но верно ширился островок из уже растерзанных ромашек.
- Конечно, колдовство, – подтвердила очевидное Софья. – Вот только чье? Я этой магии почти не чую, значит, она либо человеческая, либо кого-то из ваших.
- Из наших, – угрюмо согласилась Людмила. – Катерина тоже не чует, хоть и ведьма. А я чую, но не могу понять, что. Не то проклятие, не то сглаз... И куда только эта старая кочерыжка запропастилась?
Старая кикимора Ефросинья по праву считалась сильнейшей из всей окрестной нечисти. Говорят, по молодости она выловила из трясины и околдовала проезжего князька, да так, что тот почти тридцать лет прожил с ней на болотах, не вспоминая о своем имени и происхождении. Лишь когда князь начал квакать и жрать мух, Фрося решила смилостивиться и отпустить его домой. Особо наглые сплетницы уверяли, что он потом неоднократно возвращался и умолял болотницу принять его обратно, но та была непреклонна.
- Да кто ж ее знает. Ей любая лужа – дом родной...
- Может, Семена еще раз спросить? Он же тоже лапу приложил.
- Так ведь спрашивали уж, не раз и не два.
- Слушай, горемычная, – не выдержала Люся. – А если мы тебя вернем туда, откуда тебя Сема умыкнул, дорогу домой вспомнишь?
Оксана виновато округлила зеленые, как майская травка, глаза и пожала плечами.
- Ну а дом твой... То, что он далеко отсюда, мы уже поняли. А какой он? Хутор? Село? Город?
На последнем предположении девушка усиленно закивала. Значит, город... Час от часу не легче. За каменные стены и глубокие рвы лесной и речной нечисти ходу не было. В городах хозяйничали свои обитатели: все, как один, чванливые и вздорные, не желающие даже слышать о своей дальней родне. У таких не то что помощи – снега зимой не допросишься.
Тяжкие раздумья прервало появление Семена. Судя по светящейся самодовольством роже, бес опять измыслил какую-то каверзу, которую намеревался выдать за блестящую идею. Софья с Катериной, не сговариваясь, встали плечом к плечу, загородив насупившуюся Оксану.

- Ну вот что вы так сразу? – разочарованно протянул Сема. – На этот раз верняк! Рог на отсечение даю!
- Он у тебя и так обломанный, – осадила беса Людмила. – Что ты еще удумал?
- Гостил я тут у одного знакомой ведьмы. Далеко, за речной излучиной, потом за картофельным полем, потом за льняным... Ну, где Соньке конкурентки патлы повыдергивали прошлым летом. Я у этой старушенции частенько серу на тефтели вымениваю. Вы бы пробовали, это ж пальчики оближешь...
- Короче, – поджав губы, потребовала полуденница.
- Короче, так короче, – обиделся Семен. – Иди за крапивой.
- За какой крапивой?!
- Чтоб заклятье снять, надо при убывающей луне крапивой натереться и голой на берегу спляса-а... ай! Да пошутил я, пошутил!
- Сема, – проникновенно сказала Людмила, продолжая выкручивать бесу ухо. – Ты уже пошутил разок, до сих пор веселимся. А если по делу?
- Да отпусти же, говорю! По делу, так по делу. Старушка та непростая, чуть ли не благородных кровей. У ней там книг – хоть печку топи, не на одну зиму хватит. Как ни приду, всякий раз чем-нибудь заумным меня потчует. То стишками какими-нибудь, то вообще тарабарщиной непонятной. Словами странными обзывается. Я, говорит, интересный "ик-зем-пляр". И хохочет так, что с потолка пауки сыплются.
- Сема... – предупредила кикимора.
- Ну так вот. Рассказал я ей про нашу Оксанку. Она согласилась, что дело тут нечисто. Долго маковку чесала, а потом очередную книжку вытащила. Новенькую и на этот раз не в стихах. Сам-то я читать не умею, но она мне рассказала, о чем там. В общем, жила-была одна дура хвостатая, дочка морского царя. Горя не знала, во дворце подводном жила, но, как и всем бабам, не сиделось ей на месте. Все хотелось наверх выплыть, посмотреть, что там. Ну и выплыла. Выловила там какого-то принца недоутопшего, влюбилась в него и захотела замуж. Нет бы его на дно утащить и там уж развлекаться вволю, как наши делают. В общем, спасла она его, на берег вынесла, а сама давай думать, как быть. На кой она своему принцу в чешуе да с хвостом? Поплыла к тамошней кикиморе помощи просить. А та, старая грымза, решила молодуху сгубить, из зависти, не иначе. Ноги она ей наколдовала, только сделала так, чтоб ходить на них было больно, как по ножам. И голос ее забрала. Так что осталась девка при ногах и при женихе, но немая.
- То есть ты хочешь сказать, что Оксана – заколдованная русалка? – нахмурилась Софья.
Взгляды собравшихся обратились к девушке. Ткнув себя пальцем в грудь, та удивленно задрала брови, а потом решительно замотала головой.
- Да не, – отмахнулся Семен. – Она-то нет. Тут сам... э-э..."пы-рин-цып" важен. Старушка так вроде говорила. Ну, в смысле, все дело в принце, мужике то бишь.
В этот раз Оксана отнекивалась куда менее уверенно, из чего все сделали вывод – дело именно в мужике.
- Вот что, Семен, – задумчиво протянула Людмила. – А давай-ка ты нас к этой своей ведьме проводишь.
- Люсенька, да ты чего? – схватился за сердце бес. – Я ж говорю, это далеко...
- Но ты-то шастаешь. А тут прихватишь нас с Оксаной за компанию.
- Дык, это... Она ж вас не знает, невежливо же.
- Что-что, прости? Невежливо? Сема, ты ли это?
- Ну, а вдруг она уедет куда? Или не рада гостям будет? Я ж говорю, она странная...
Прервав бесполезные уговоры, кикимора подошла к Оксане и крепко взяла ее за руку. Девушка беззвучно ойкнула, пытаясь выдернуть тонкую ладошку из узловатых бородавчатых пальцев, но Люсенька была непреклонна. Другой рукой она намертво вцепилась в хвост Семена.
- Поехали, – кратко приказала кикимора.

4.

Почему бес не хотел никого брать с собой, стало понятно, едва жилище ведьмы показался из-за желтоватых клубов вонючего дыма. Откашлявшись, Людмила с удивлением воззрилась на маленький, почти игрушечный домик с белыми стенами, вышитыми крестиком занавесками и флюгером в виде изогнувшейся кошки. На входной двери красовалась прорезь в форме сердечка, а пушистый коврик для ног цвета спелой малины изумительно смотрелся на голой, местами будто выжженной земле. Домик стоял в центре огромной лесной проплешины: столпившиеся по ее краям сухие ели словно боялись переступить невидимую черту. Черные, скрюченные ветви тянулись куда угодно, только не к центру прогалины. Алое зарево заката, разгоравшееся за дальними верхушками деревьев, лишь добавляло окружающему пейзажу жути.
- Я предупреждал, – проворчал Семен, высвобождая хвост. – Пеняй теперь на себя.
Кикимора пожала плечами и уверенным шагом направилась к домику, таща за собой упирающуюся Оксану. Кажется, она слышала об этой ведьме не только от Семы. Как же ее звали – Галина, Глафира, Горпына...
- Симо-он, – мурлыкнуло из-за двери в ответ на троекратный стук. – Это ты?
- Кхе-кхе, – только и сумел ответить подозрительно зарумянившийся бес.
- Ты что-то забыл, дорогуша?
Дверь распахнулась, явив взору Людмилы тщедушное, крохотного росточка создание в легкомысленном розовом халатике. Седая шевелюра ведьмы топорщилась мелкими кудряшками, напоминая отцветший одуванчик, а подведенные углем глаза блестели из-под косой челки игриво и молодо. Тонкие полупрозрачные пальцы были унизаны тяжелыми серебряными кольцами, чуть выше позвякивали многочисленные браслеты. В ушах и прическе старухи поблескивали багряные камни величиной с голубиное яйцо, подозрительно похожие на рубины. Довершали сей незабываемый образ мягкие домашние тапочки с помпонами.
- Здравствуйте, – при виде незваных гостей старушенция изменилась в лице, и Людмила предпочла взять быка за рога. – Мы с Семеном. Простите за беспокойство, коллега, но нам очень нужна ваша помощь.
Ведьма растерянно приоткрыла накрашенный ротик, но быстро справилась с удивлением. Защебетав обычную приветливую чушь, она проводила гостей на кухню, такую же маленькую и пряничную, как весь остальной домик. Спустя четверть часа немного успокоившаяся Оксана уже прихлебывала чай из фарфорового блюдечка, Семен истреблял вожделенные тефтели, а кикимора с ведьмой, оказавшейся Гертрудой, вели научные беседы за рюмкой ароматной настойки.
- Голубушка, так что ж вы раньше не обратились ко мне? – то и дело всплескивая ухоженными ручками, сокрушалась ведьма. Бес не соврал: происхождения она была самого что ни на есть аристократического, к тому же иноземного. В глухие леса ее загнала страсть к путешествиям, которая открылась после неудачного замужества и последовавшего за ним разочарования в привычной жизни. За почти полвека Гертруда неплохо прижилась на новом месте, но тяга к авантюрам в ней не иссякла, поэтому каждый год, ближе к осени, она вновь доставала из чулана инкрустированную самоцветами ступу и отправлялась куда глаза глядят. Из путешествий старушка привозила разнообразные впечатления, драгоценности, новые книги и разбитые сердца неудачливых поклонников. Причем, судя по обилию разноцветных баночек на полках, в буквальном смысле.
- Герочка, да кто же знал? – в тон ей вздыхала кикимора. – Этот безобразник вообще не хотел нас к тебе вести. Невежливо, говорил...
- Ну, Сема-а... – цокнула языком Герочка. – Вечно ты глупости какие-то придумываешь. Я ж гостям всегда рада!
Вспомнив обугленную поляну, Людмила поперхнулась имбирным пряником, но возражать не стала.
- Значит, говоришь, заколдовали нашу лапушку... Ну-ка, подойди сюда, милочка.
Робко отставив блюдце, Оксана медленно приблизилась к ведьме и в нерешительности остановилась, глядя на нее сверху вниз. Старушка едва доставала ей до груди.
- Ты ж моя хорошая... – забормотала Гертруда, засучив рукава халата. – Ты ж моя умница...
Ведьмой она и впрямь оказалась сильной, не чета недоучке-Катерине. Вроде бы ничего необычного не происходило: старушка просто ходила вокруг Оксаны, бормоча что-то под нос, но Людмила кожей ощущала разливающуюся по кухне колдовскую силу. Будто невидимые иголочки закололи сначала щиколотки, потом голени, пока постепенно не добрались до макушки. Затренькала оставленная в чашке ложка, задрожали развешенные под потолком пучки трав, взметнулись легкие занавески... Не переставая жевать, Семен многозначительно вскинул брови, и кикимора согласно кивнула. Вот что значит настоящее мастерство.

Длилось "обследование" не так уж и долго: Семен даже не успел доесть содержимое кастрюли. Невредимая, но напуганная Оксана была отправлена допивать чай, а Гертруда, промокнув лоб надушенным платочком, залпом осушила рюмку своей чудо-настойки и устало присела за стол.
- Профессионал работал, – постановила ведьма, слегка отдышавшись. – Такое заклятие не так-то просто снять. Может, тот, кто накладывал, и сумеет, да и то навряд ли. Насолила кому-то наша лапушка, крепко насолила, вот ее и прокляли. И пока она вину свою не искупит, условие загаданное не выполнит, проклятие не снимется.
- А как узнать, что за условие-то? – хмуро спросила Людмила. Ничего существенно нового Гертруда не рассказала, разве что лишила всякой надежды на то, что они справятся своими силами.
- Точно сказать не могу. Но, чувствую, тут и впрямь без жениха не обошлось. Подозреваю, что его тоже заколдовали.
- Что, и он немой по лесам бродит? – ужаснулась кикимора.
- Вряд ли. Скорее превратили его во что-нибудь, чтоб под руку не лез. И теперь ей надо найти его и узнать в любом обличье. И тогда падут злые чары, не устояв перед истинной любовью... Это так романтично, – мечтательно вздохнула Гертруда.
Людмила считала иначе, но спорить с опытной ведьмой не стала. Куда больше сейчас ее занимала Оксана. Услышав про проклятие, она побледнела и явно собралась всплакнуть, но стоило старушке заикнуться про заколдованного жениха, как в наполнившихся слезами глазах зажглась надежда. Подавшись вперед, девушка жадно ловила каждое слово. Похоже, она понимала, о чем речь, лучше, чем собравшиеся. Когда Гертруда замолчала, Оксана некоторое время провела в глубоком раздумье, беззвучно шевеля губами, а потом вдруг вскочила, едва не перевернув чашку, и радостно захлопала в ладоши. Отвесив благодарный поклон обомлевшей ведьме, девушка почти бегом ринулась в сени, а оттуда и наружу. Только черная коса мелькнула в дверном проеме.
- Гхм? – спросил поперхнувшийся тефтелей бес.
- За ней. Быстро! – скомандовала кикимора. – Герочка, прости, дорогая, но ты сама видишь, дело срочное...
- Ах, пустяки, – понимающе захихикала старушка. – Я ж понимаю, молодежь, амуры... Заходи еще, милочка. И, как выясните что-нибудь, пошли мне весточку. Интересно все же, кто это такой умелец. Знавала я одну твою сестрицу-кикимору... Ефросинья, кажется.
- Бабка Фрося?! – опешила Людмила.
- Ну, теперь-то уж, наверное, и бабка... Годков ей явно больше, чем мне, – кокетливо заметила Герочка. – На ее почерк похоже слегка. Вот только слыхала я, что она не то померла, не то замуж за какого-то упыря вышла...
Не дослушав, Людмила торопливо распрощалась и поспешила вслед за Оксаной и бесом. Уж теперь-то она знала, что делать.

5.

- Ну? Чего тебе?
Глубоко затянувшись, Ефросинья довольно крякнула и выпустила из ноздрей целое облако пряно пахнущего дыма. Сизоватые клубы уже окутывали кряжистую фигуру кикиморы с ног до головы, но останавливаться на достигнутом она, похоже, не собиралась. Издали могло показаться, что камыши горят. Только это и помогло отыскать Фросю после почти двухдневной беготни по округе. Старая кикимора забралась в самый дальний затон, где, вооружившись кисетом и одной из недопитых бутылей, травила байки перед речной нечистью. Водяные черти, топлуны, тритоны, жабы и ужи внимали Фросе с благоговением. По такому случаю даже сухопутный Фомич свил себе гамак в ветвях плакучей ивы, росшей поблизости. Рассказчицей бабка и впрямь была одаренной: Людмила сама так заслушалась, что вспомнила о деле, только когда ей напомнили.
- Просьба у меня к тебе, – вздохнула Людмила, неохотно возвращаясь от очередной увлекательной сказки к суровой действительности. – У нас тут девка появилась заколдованная. Семен притащил, говорит, в дальнем осиннике бродила одна. Никто ее не искал, дорогу домой она не знает, а что приключилось, рассказать не может – немая. Оксаной зовут.
- Гм, – задумчиво пыхнула трубкой Фрося. – Заколдованная, говоришь? А какая она хоть с виду?
- Худенькая, черноволосая, глаза зеленые. Ведет себя спокойно, будто не первый раз нечисть перед собой видит.
- Да уж, спокойно, – насмешливо фыркнула вынырнувшая неподалеку Агафья. – Она ж сумасшедшая.
- Хм? – заинтересовалась Фрося.
- Что опять такое? – досадливо спросила Людмила. – Небось, вы же с Дунькой и довели?
- Мы-ы? – картинно возмутилась русалка. – Да она на нас последние дни вообще внимания не обращает! Ходит вдоль берега да лягушек целует. Как закончатся, чую, за жаб примется. А Лавруша наш, бедолага, сидит на кочке да смотрит на нее, смотрит... У, с-стерлядь бесхвостая!
- Жабы – это хорошо, – наставительно изрекла Фрося, ненадолго вынув трубку изо рта. – Жабы – это правильно. Пусть целует.
- Это еще зачем? – не поняла Людмила. – Что, неужто и впрямь ты ее жениха заколдовала?
- Сама догадалась или подсказал кто? – хитро прищурилась кикимора.
- Подсказали. Семина приятельница, Гертруда.
- О, выходит, жива еще старая карга! – обрадовалась Фрося. – Эх, как мы с ней в молодости дружили! То она мне чирий в носу наколдует, то я ей полный подвал пиявок наворожу...
- Так на Оксану-то ты за что взъелась? – предпочла не вдаваться в тонкости столь возвышенных отношений Людмила.
- Да зараза она, – пожала плечами бабка. Прилегшая на мелководье Агафья согласно плеснула хвостом и гнусно захихикала.
- Может, оно и так, – терпеливо согласилась Людмила. – Но что ж нам, у себя ее теперь оставить? Уходить она не хочет, да и куда – дороги-то не помнит. А расколдовать ее только ты можешь.
- Могу. Но не хочу, – видя, что молодая кикимора ее не понимает, Фрося соизволила пояснить: – Эта чертовка племянничку моему голову вскружила. Не Лавруше, другому, городскому... Хотя тоже, в общем-то, придурку.
- Лавруше тоже, – наябедничала Агафья.
- Ну, тем более. И чего их так к ней тянет, ума не приложу. Было б на что смотреть. А так – кожа, кости, жабр нет, глаза, как у ящерицы...
- И что ты сделала?
- Да думала сначала ее саму в жабу превратить. Чтоб не зазнавалась. Нагрянула к племяшу в гости, затаилась в прудике каком-то... Дно каменное, мелкота, еще и утки кругом, мерзость, – Фросю брезгливо повела плечами. – А тут эта краля гулять с женишком своим вышла. Ну я решила, пущай она тоже помается, пущай пострадает, как мой мальчик по ней сох... Жабенка того я с собой прихватила, чтоб она сразу не догадалась. Но она, выходит, почуяла, раз за мной увязалась да так далеко зашла. Может, в роду ведьмы были, может, и впрямь любит его.
- А жабенок тот у тебя до сих пор? – с надеждой спросила кикимора.
- Не, он, паразит, сбежал потом куда-то... Может, цапли уже съели?
Тяжело вздохнув, Людмила присела на корягу рядом с царственно развалившейся среди тины Фросей. Она уже и сама не знала, что лучше: расколдовать Оксану, чтобы выслушивать потом упреки и рыдания по сгинувшему жениху, или оставить все, как есть. Большинство окрестной нечисти уже привыкло к тихой и непугливой девушке: за минувшие пять дней ее пытались сожрать, утащить под землю или утопить всего шесть раз... Может, и впрямь, пусть живет себе у Катерины? Глядишь, еще научится чему...
Темное зеркало воды вновь пошла рябью, и среди кувшинок показалась белокурая голова Дуняши. Всплыв, русалка долго хватала воздух ртом, словно вдруг разучилась дышать под водой. И без того большие глаза были размером с блюдца.
- Там... там такое! Вы не поверите! – наконец, смогла вымолвить она.
- Что? Что такое? – затеребила подругу Агафья.
- Молодец, – выдохнула Дуняша.
- Красный? – плотоядно оскалилась русалка.
- Нет, зеленый...
- Значит, все же не цапли, – сделала вывод Фрося. – Ну, вот видишь, Люсь, а ты волновалась. Сама справилась твоя любительница жаб. Так что теперь это уже не мое дело. Пусть чешет на все четыре стороны, только чтоб больше к родственникам моим не совалась. А то у меня еще мно-ого заклинаний неопробованных...

6.

Молодец и впрямь оказался несколько зеленоватым. То ли на него так подействовало длительное пребывание в жабьем обличье, то ли виноват в этом был Лаврентий, в припадке ревности едва не утопивший несчастного паренька в омуте. Откачивали беднягу всем миром, после чего долго отогревали и отпаивали Катериниными зельями. Заплаканная Оксана все это время бегала вокруг, беззвучно причитала и мешалась абсолютно всем, пока сердобольный Семен не примотал ее собственным хвостом к дереву, предварительно вылив девушке в рот содержимое особенно подозрительного пузырька.
- Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, – продекламировал бес в ответ на удивленный взгляд Людмилы. Не иначе, опять ходил к Гертруде за тефтелями и просвещением.
- Бедненький, за что ж тебя так, – приговаривала Катерина, поглаживая чудом спасенного паренька по мокрым волосам. К Оксаниному жениху почти вернулся естественный оттенок, но теперь его мучила жестокая икота. Домовой с лешим, пошушукавшись, предложили напугать парня, но нарвались на гневную тираду Катерины и были с позором изгнаны с поляны.
- Я... ик!. думал... ик!.. что теперь всю... ик!.. жизнь ква... ик!.. ква... – с мукой во взоре рассказывал спасенный под дружный хор сочувственных охов и ахов. – А она... ик!.. она...
- А она почему-то молчит до сих пор, – задумчиво произнесла Людмила, разглядывая осоловевшую после зелья Оксану. – Слышь, касатик...
- Тарас, – представился юноша, мужественно подавив очередное "ик!".
- Так вот, Тарас, она у тебя и раньше немая была?
- Да н-нет... Наоборот... ик!
- Угу, – кивнула своим мыслям кикимора. – Эй, Семен! Семе-ен! Да отпусти ты девку, хорош тискать. Сгоняй-ка к дальнему затону за Фросей.
- Люсенька, ну зачем еще... – недовольно проворчал бес, удобно устраиваясь щекой на девичьем бедре. – Оно ж так даже лучше. Пилить не будет, кричать не будет...
Увесистый пинок продемонстрировал ему, что молчащая женщина тоже может представлять опасность. Потерев ушибленный зад, бес обиженно зыркнул на Людмилу и отправился выполнять поручение.
Бабка Фрося соизволила явиться лишь спустя пару часов, когда на небе уже зажглись первые звезды. К тому времени немного успокоившийся и отогревший Тарас перебрался к Оксане, да так и уснул с ней обнимку в корнях старого дуба. Тихий шелест листвы и впрямь звучал убаюкивающе и умиротворяюще. Даже Агафья с Дуняшей прикусили свои злые язычки и теперь тихо кружили в темной воде рядом с пригорюнившимся Лаврентием. Завядшие венки уныло свисали с зеленых косм, придавая водяному крайне несчастный вид.
- Ну вот ты глянь, а? – шепотом возмутилась Фрося, кивнув в сторону племянника. – Еще один. У-у, сейчас как заколдую обратно!
- Не надо, – Людмила перехватила уже занесенную руку. – Пусть уходят. Она ж не виновата, что племянники у тебя...
- Придурки, – вздохнув, повторила старая кикимора. – Это да, сами виноваты.
- Она, вон, и так еще не до конца расколдована. Говорить не может.
- Да ладно! – удивилась Фрося. – Может, разбудим и еще разок проверим?
- Не надо, – предостерегающе шикнула Людмила. Она догадывалась, что может устроить даже немая Оксана при виде принесшей ей столько бед болотницы, но убеждаться в своих догадках не хотела. – А так ты проверить не можешь?
- Обижаешь, – возмутилась Фрося. – А ну-ка, ну-ка...
Звонко запищали вспугнутые комары, тревожно зашумела могучая крона, заорала в ветвях потревоженная птица. Двое людей под деревом заворочались во сне, но потом лишь крепче прижались друг к другу и продолжили сладко посапывать.
- Мда, – после долгой паузы произнесла кикимора. – И впрямь не до конца. А почему?
- Это ты у меня спрашиваешь? – поразилась Людмила.
- А потому что "теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо", – обведя широким жестом поляну, процитировала Фрося. – В смысле, в теории-то одно должно было получиться, а на практике что-то не заладилось. Ну, это дело поправимое...
- Опять Гертруда со своими книжками? – догадалась Людмила.
- Какие книжки, о чем ты? – отмахнулась старуха. – Вот гостил как-то у меня на болотах один немец, вот, я тебе скажу, голова...
- Ладно, колдуй уж...

7.

Над рекой тоскливо кричала выпь. Душераздирающие звуки разносились на много верст вокруг, пугая случайных путников, встретивших ночь в дороге. Нечисти, обычно бодрствовавшей в это время, крикливая птица досаждала не слишком, но именно сегодня ее вопли порядком раздражали прилегшую на лугу под звездами Людмилу. За минувшую неделю она так набегалась, что не отказалась бы вздремнуть ночку-другую. Тем более теперь, весной, когда от земли и воды еще веет холодом, но воздух над ними теплый. Когда начинают зацветать ландыши и клевер, когда все вокруг зеленеет и радуется пока еще ласковому солнцу, когда небо по ночам становится по-настоящему черным, и оттого кажется, что звезд на нем больше, чем всегда...
- Люсь, а Люсь? – развалившийся рядом Семен сладко почесал пузо и повернулся на бок. – А на кой оно тебе надо было?
- Что именно? – холодно уточнила вырванная из мечтательной задумчивости кикимора.
- Ну, дуреху эту спасать. Утопил бы ее Лавруша, да и дело с концом. И ему радость, и тебе меньше хлопот. Ладно еще Егор. Или Катька, она все же человек, хоть и наша... А ты-то кикимора, злая нечисть. Тебе с людьми дружить не положено.
- А разве я с ней дружила? Так, помогла немножко... Лавруша свое еще возьмет, у него каждый год по новой невесте, а то и не по одной.
– Угу, только Дунька с Агашкей всех разгоняют, – усмехнулся бес, перекинув травинку из одного уголка рта в другой.
- Слушай, Сем, а что с той русалкой из книжки приключилось-то? – вдруг вспомнила Людмила. – Вышла она замуж?
- Не. Померла, – зевнув, сообщил Семен. – Все в этих заграничных сказках шиворот-навыворот. Не то что у нас...
- И не говори... Жалко.
- Люсь?
- М?
- А вот скажу я тебе, на кой. Потому что хорошая ты баба, Люсь. Добрая. Прям как я. Хоть и вредная, – сдавленно добавил бес, потирая бок, в который секундой ранее врезался острый локоть кикиморы. – Кстати, у кого там у нас следующий день рождения?
- Даже не вздумай, – угрожающе предупредила Людмила, уже зная, что ее не послушают.
- Вздумаю, еще как вздумаю, – предусмотрительно отодвинувшись подальше, пообещал Семен. – Ради такого дела я уж точно заранее приготовлюсь.
Отмахнувшись от ехидно ржущего беса, Людмила запрокинула голову и стала считать звезды. На душе было хорошо, и если бы не две скотины – одна орущая, другая рогатая – жизнь смело можно было бы назвать прекрасной.

Прелесть! ;D ;D ;D

Класс!  ;) ;D

Бесподобно! Все герои потрясающе яркие и живые! Почему-то в роли Гертруды представила себе Гурченко...

Чудо какое! :D А герои - замечательнейшие и изумительные. Все :). Как на подбор. Спасибо просто огромное, эрэа Leana! :D

Чудесная история! Спасибо, эреа Leana! :) :) :)

Какая замечательная история! :D От всей души благодарю, эрэа Leana! :)

(http://s019.radikal.ru/i644/1706/80/81cca50f76f8.jpg) (http://radikal.ru)
"Водяные черти, топтуны, тритоны, жабы и ужи внимали Фросе с благоговением".   :)
**
И снова понравилось. С огромным удовольствием читала, хихикала, смеялась, любовалась нечистью. Но пока у тебя линия эмоций (красной нитью, как принято писать в таких случаях) от «Художника» тянется и сюда. Доброта.
Очень украсил рассказ мягкий ненавязчивый юмор. Спасибо, читаю твои рассказы и на душе светлее. 

:D :D :D :D :D :D :D :D :D
Замечательные рассказы. И персонажи тоже чудесные. Огромное спасибо Автору.
А еще рассказы есть? ::)

Запоздалое спасибо всем.  :)

NNNika, есть, но, мягко говоря, негусто. Но вот как раз решила притащить еще одну вещицу, опять же сильно отличающуюся от первых двух. Ну и подлиннее их.






1.
Кеора, столица Аруно, настоящее время

Клесса разбудила тишина. Неправильная и непривычная после нескончаемой канонады, наполнявшей сны и явь последние пару дней. Кое-как разлепив веки, Клесс бросил взгляд на клепсидру и с трудом удержался от ругательства. Он проспал почти четыре часа. Непростительно много и до безобразия мало, но первое важное второго. Если бы сюда кто-то пробрался без его ведома...
Тревога была острой и внезапной, как впившая под лопатку стрела. Опрокинув неудобный стул, на котором его все же угораздило уснуть, Клесс почти бегом добрался до полуприкрытых дверей святилища. Коснулся пальцами витиеватого орнамента, глубоко вдохнул, успокаивая разошедшееся сердце, и толкнул перед собой высокие створки.
Внутри было темно и душно. Младшие жрецы разбежались еще неделю назад, старшие – и того раньше, а Клессу было не до свеч и свежесрезанных цветов. Каждый раз, заходя в святилище, он думал, что следует вынести увядшие лилии, и каждый раз забывал об этом. Съежившиеся лепестки, нахально белевшие на фоне черного мрамора, и сейчас притянули взгляд, но страж не позволил себе отвлечься. К демонам засохшие букеты, сначала Ойра.
Отвернувшись от цветов, Клесс решительно направился к возвышению в центре зала. Одного короткого взгляда хватило, чтобы убедиться: все в порядке. Передышка, которую позволил себе выбивающийся из сил страж, никак не отразилась на Призванной. Ойра все та же неестественно прямо сидела на невысоком троне, глядя перед собой широко распахнутыми глазами. Неподвижными, как и день, неделю, месяц, год тому назад... Золотистая, пронизанная солнечными искрами смола застыла, превратившись в холодный, темный янтарь, когда-то смуглая кожа словно выцвела, приблизившись цветом к алебастру, и даже волосы – легкие, пушистые, готовые растрепаться от малейшего дуновения ветерка, теперь спускались на грудь Ойры тяжелыми, идеально уложенными локонами. Клесс привык к этому зрелищу, давно привык, но отчего-то именно сейчас смотреть на воплощенную безупречность стало невыносимо. И все же он заставил себя вглядеться в безучастное, неживое лицо Призванной. Ему хотелось верить, что в нем что-то изменилось со времени последнего визита, но Клесс предпочитал не лгать себе. Чуда не произошло.
Он тряхнул волосами, прогоняя остатки страха, и устало опустился на каменные ступени. Как и всегда, спиной к Ойре. Ладонь легла на что-то острое, но Клесс и не подумал отдернуть ее. Он знал, что за предмет оказался под его рукой, ощущал даже не кожей, а обострившимся до предела чутьем стража. Золотая сережка в виде танцующей саламандры, как и лежащие рядом вышитая ладанка и оправленный в сталь коготь снежного барса, раньше принадлежали его товарищам, теперь же – только Ойре и памяти. Горькой, постыдной и назойливой, как уличная гадалка.
Чуть помедлив, Клесс все же сдвинул пальцы. Словно приветствуя старого знакомого, ящерка игриво подмигнула рубиновым глазом, и мужчине захотелось швырнуть ее в стену. Осиротевшие побрякушки в очередной раз напомнили о неизбежном. Скоро силы последнего стража иссякнут, и Ойра так и останется застывшей статуей, до одури напоминающей живого человека. Ее город сравняют с землей, а ее саму либо сожгут как демонское отродье, либо вытащат на главную площадь для всеобщей потехи и поругания. Сейчас жаждущих крови варваров еще удерживают высокие стены Кеоры и немногие оставшиеся в живых маги, но после того, как из боя выбыл Амери, надежды почти не осталось. Клесс все еще верил в это «почти» и лишь поэтому пока не мог положить на ступени четвертый предмет – узкий кинжал в простых кожаных ножнах. Если он сделает это, у города появится надежда, но Призванная уже не сможет вернуться. Когда он сделает это...

2.
Четыре года назад

– Эст, мы вообще-то в храме. Прекрати хихикать.
Коротко стриженая брюнетка хитро, по-кошачьи сощурилась, но потом соизволила придать лицу подобающее случаю выражение. Вероятно, оно задумывалось как одухотворенное, но со стороны казалось, что у Эст разболелись зубы. Теперь настал черед Ойры улыбаться, но верховный жрец грозно зыркнул на разошедшихся девиц, и те мигом угомонились. Похоже, никто из окружившей алтарь пятерки до сих пор не понимал, во что ввязывается, и это изрядно беспокоило главу духовенства. Мало того, что богиня вдруг осенила благодатью взбалмошную и охочую до каверз девчонку, так та еще и компанию собрала себе под стать. Если Пресветлая и сейчас подтвердит свой выбор, признав четырех найденных Ойрой стражей, жрецу не останется ничего другого, как скрепить их связь клятвой. Тогда дороги назад уже не будет. Через неделю принцесса взойдет на трон в подземном святилище, чтобы отправить свою душу к призвавшей ее богине, а эти обалдуи будут поддерживать ее связь с телом. Сколько Ойра проведет в чертогах Пресветлой, неизвестно, но все это время четверо магов должны неусыпно следить за святилищем. Малейшая их ошибка чревата тем, что первая за почти две сотни лет избранница богини пожертвует собой напрасно. Королевство уже сейчас терзают засуха, голод и набеги варваров-южан, сильных магов все меньше, неизвестных медикам болезней все больше... Верховный жрец был далек от ереси, но порой и ему казалось, что народ Аруно чем-то прогневил Пресветлую. Когда двенадцать лет назад у младшей из принцесс обнаружили клеймо богини – едва различимое изображение лилии на левом запястье, он провел в благодарных молитвах четыре дня, без еды и сна. Теперь же, когда бутон превратился в прекрасный цветок, четко прорисованный на смуглой коже, жрец не знал, радоваться ему или печалиться. Слишком долго все ждали этого момента, и слишком высока цена просчета...
– Вы готовы, ваше высочество?
Ойра на миг зажмурилась и быстро закивала. Весной ей исполнилось девятнадцать, но принцесса до сих пор казалась подростком. Ей бы куклам косы заплетать, а не клятвы принимать, но отсрочить исполнение предначертанного невозможно. Жрец дал знак певчим, и под высокими сводами зазвучала древняя, наполненная тревогой и тайной мелодия.
Первой руку на алтарь – пятиугольный камень, покрытый запутанной вязью букв – положила Ойра. Лилия коснулась черной с серебристыми прожилками поверхности, и на алтарь словно набросили прозрачный полог. Контуры камня смазались, узоры на нем пришли в движение, закручиваясь спиралью возле маленькой, почти детской ладони. Глаза Ойры испуганно расширились, но отдернуть руку она не посмела. Жрец незаметно перевел дух: первое из его опасений оказалось напрасным.
Слова открывающего обряд заклинания сами пришли на язык, хотя до сих пор ему ни разу не приходилось произносить их. В своей памяти жрец был уверен, куда больше его беспокоила застывшая у алтаря девушка и ее подозрительные спутники, но и они справились со своими ролями безукоризненно. У ехидной темноволосой стервы оказался на удивление красивый и глубокий голос, рыжий здоровяк с заплетенной в косички бородой очень правильно произносил незнакомые и, вероятно, непонятные ему слова, лопоухий юнец, выглядящий не старше Ойры, не сфальшивил ни в одной интонации, а четвертый, сероглазый тип с физиономией наемного убийцы, смотрел на изменчивую поверхность алтаря так, что той полагалось бы задымиться. Сейчас выбор принцессы уже не выглядел странным и необдуманным, и спустя несколько мгновений богиня подтвердила это. Алтарь запульсировал белым матовым светом, узоры начали меняться. В них уже не угадывались контуры букв, теперь они казались хаотичным сплетением линий... До тех пор, пока одна из причудливых спиралей не обвила запястье брюнетки. Узкую кисть украсил браслет из переплетенных стеблей и листьев. Жрец знал, что так и должно быть, но разум не мог поверить тому, что видят глаза. А еще он знал, что на внутренней стороне запястья, там, где кожа женщины плотнее всего прилегает к камню, только что появилась лилия...

– Пресветлая услышала вас, – чужим голосом произнес жрец, когда клеймо получили все четверо. – И приняла. Настало время для клятвы.
В этот раз брюнетка промедлила. Ее опередил тот самый юнец, которого жрец до сих пор не мог воспринимать всерьез. Свободной правой рукой мальчишка стащил с шеи бархатный мешочек-ладанку и осторожно опустил его на алтарь.
– Да будет Пресветлая справедлива к дочери своей. Я клянусь помнить.
– Да будет Пресветлая милосердна, – здоровяк разжал кулак, и на камень упал амулет из клыка матерого зверя. – Я клянусь защищать.
– Да будет Пресветлая мудра, – темноволосая мотнула головой, высвобождая из правого уха длинную фигурную серьгу. – Я клянусь верить.
– Да будет Пресветлая терпелива, – сероглазый снял с пояса кинжал. – Я клянусь ждать.
Алтарь вспыхнул светом в последний раз и начал медленно угасать. Жрецу захотелось дотронуться до шершавой, испещренной знаками поверхности, но он сдержал неуместный порыв. Ни к чему позволять любопытству нарушать ход обряда. Богиня должна чувствовать лишь пятерых – Призванную и ее стражей, а он пока лишний. Потом у него будет возможность коснуться застывшего камня и убедиться, что он по-прежнему холоден и неподвижен. Сейчас не время.
– Все? – тихонько спросила Ойра, когда певчие смолки, а алтарь вернулся к первозданному виду. Он больше не напоминал ворочающееся под тонкой кисеей тумана чудовище, но присутствующим все еще было не по себе.
– Мы приняты? – жизнерадостно оскалилась брюнетка, вновь вызвав у жреца волну неприязни.
– Да, обряд завершен. Богиня приняла ваши клятвы.
– Вот и славно, – женщина фамильярно обняла бледную Ойру за плечи и повлекла к выходу. Трое мужчин отправились следом, и лишь самый младший из них поклонился жрецу перед уходом. Тот скрипнул зубами, но заставил себя усмирить неуместную гордыню. Обряд свершился, теперь эти четверо связаны с Ойрой не только дружбой, но и магией. Поворачивать вспять поздно, значит, нужно смотреть в будущее. Нужно помнить, защищать, верить и ждать, а бурчать под нос о падении нравов можно будет в старости, когда прошедшая весь путь до конца и принесшая с собой могущество и мудрость богини Призванная вернет Аруно былое процветание.

3.
Настоящее время

Свечи он все же зажег. Наколдованный свет – голубоватый и холодный, напоминающий лунный – окончательно превратил бы квадратную залу в склеп, а пляшущие по стенам и потолку отблески пламени казались живыми. В отличие от Эст, Клесс не слишком любил огонь, но здесь, в подземелье он был его единственным спасением. Смешно сказать – маг, боящийся темноты... Но кто бы на его месте не боялся, глядя на замершие, похожие друг на друга лики, высеченные прямо в стене позади трона. Здесь были все женщины королевского рода, которых призывала богиня, начиная от самой первой, принцессы Дайлы, жившей больше двух тысяч лет тому назад, и заканчивая родной сестрой основателя нынешней династии. Клесс знал, что изображения делались разными мастерами в разные эпохи, но не представлял, как это возможно. Должно быть, те скульпторы были гениями, но страж сомневался в их душевном здравии. Одинаково прямые силуэты, строгие лица и мертвые, каменные взгляды вызывали одновременно восхищение и оторопь. В темноте избранницы богини словно приближались, выстраиваясь рядом с Ойрой, плечом к плечу... Когда Клесс однажды не смог узнать ее среди вереницы женских лиц, он зарекся входить сюда без факела.
В последний раз окинув взглядом уже не столь мрачную залу, Клесс привычно преклонил колено перед троном и не оглядываясь вышел. От резких движений в ушах зашумело, и страж устало помассировал виски. Головная боль преследовала его уже давно, спасибо, что кровь носом шла не так часто, как у бедняги Амери. С болью Клесс умел мириться, куда труднее приходилось с отчаяньем, черным и беспросветным, которое накатывало на него всякий раз, когда он вот так, с поклонами и церемониями, сбегал из святилища. Ноша, рассчитанная на четверых, для двоих оказалась слишком тяжела. И уж тем более она непосильна для одного, сколько бы он ни храбрился и ни подбадривал себя запрещенными зельями и обычным вином. Спрятанное глубоко в подвалах дворца святилище еще не скоро станет добычей тхешшей – шумных, грязных, трусливых, но дуреющих от запаха крови и золота варваров. Он продержится еще сутки, двое, неделю, сколько нужно до того, как первый из воинственных оборванцев найдет сюда дорогу. Он продержится, но за это время город превратится в руины, в которых безнаказанно будет бесноваться чужая... нет, даже не армия – стадо. О том, что сейчас творится в провинциях Аруно, думать не хотелось. Недаром Амери всегда старался остаться наедине, читая письма из дома. У мальчишки было, от кого получать письма, у Клесса – нет, но сейчас он радовался этому. Останься за стенами города кто-то, чья жизнь для него дороже собственной, он вряд ли сумел бы усидеть здесь. Вряд ли остался последним, кто не отрекся от данной клятвы.

4.
Четыре недели назад

– Я боевой маг четвертой ступени, и мне плевать, что по этому поводу думает тугоухий мужлан с тесаком на поясе! Это у вас в горах все бабы должны сидеть у очага и нянчить сосунков, я не для этого училась двадцать лет! Да одним огненным смерчем можно эту кодлу так поджарить, что забудут, зачем приперлись!
Разбушевавшаяся Эст была прекрасна. Черные глаза метали молнии, на высоких скулах играл румянец, а пара саламандр, казалось, вот-вот сорвутся с ненадежных креплений и бросятся на обидчика любимой хозяйки. Клесс чуть было не залюбовался, но тут слово опять взял Гевор.
– Дура ты, – устало и спокойно заключил он. – Хоть и боевой маг четвертой ступени. Думаешь, там сейчас нет таких как ты? Думаешь, наша армия вместо того, чтобы воевать, чешет пятки и лютики собирает, потому и терпит одно поражение за другим? И, кстати, ты так орешь, что любой оглохнет.
– Таких как я – мало!
– Ну да, разбежалась. Я тут кое с кем лясы поточил, вызнал то, о чем на площадях пока остерегаются рассказывать. На войну уходило четырнадцать магов третьей ступени, пятеро – четвертой, и аж двое, представь себе, пятой. Знаешь, сколько осталось сейчас?
– Сколько?
– Вдвое меньше. Уж не знаю, каких ступеней.
– Это значит десять с половиной? – фыркнул Эст, что-то прикинув в уме. – Чушь это все. Наша связь с богиней делает нас сильнее любого из тех, кто сейчас в армии. И чем раньше я отправлюсь туда, тем больше у нас будет шансов...
– Шиш тебе, – все так же спокойно прервал очередную тираду Гевор. Когда рыжий занимался переплетением бороды, вывести его из себя не смог бы даже самый коварный демон. – Чем раньше МЫ отправимся туда...
– Что?!
Гевору удалось лишить дара речи не только Эст, но и Амери. Лишь у Клесса получилось озвучить свой вопрос, но двое других, кажется, полностью его разделяли. Здоровяк на секунду оторвался от священнодейства и исподлобья оглядел собеседников.
– То. Я же говорил: то, о чем талдычат горожанам, – мол, потери терпимые, армия сражается – брехня. Одного мага, пусть даже и поцелованного в лобик Пресветлой, будет мало. Поэтому я пойду с тобой.
Массивные пальцы вновь пришли в движение, с поразительной для них ловкостью начав переплетать жесткие, как проволока, пряди. Рыжий не ждал ни одобрения, ни возражений, он просто ставил в известность о принятом им решении. В небольшой комнате, служившей преддверием святилища, повисла тягостная тишина.
– Ты уверен? – первым опомнился Клесс.
Красноречивого взгляда хватило, чтобы он понял, какую глупость только что сморозил. Гевор даже упрямей, чем Эст, он умеет тщательно взвешивать все «за» и «против» и никогда не отступает от сделанного выбора. Но выбор этот редко бывал столь неожиданным.
– Гевор, я... Я думала...
– Ты думала, что нас тут останется трое, и мы даже не заметим твоего отсутствия. Ты повоюешь, вернешься, украшенная шрамами и увенчанная славой, и будешь время от времени шастать сюда, чтобы пропустить бокал-другой за старую дружбу и заодно узнать, как поживает малышка Ойра. Я бы тоже хотел, чтоб так было. Но это война, Эст. Настоящая. Твоих сил не хватит, даже несмотря на благословение богини. А Клесс и Амери останутся. Именно поэтому Призванной и полагается четверо стражей: когда кому-то нужно уйти, кто-то остается.
– Может, бросим жребий? – угрюмо предложил Клесс, чувствуя, как внутри зарождается какое-то донельзя мерзкое чувство. Страх, тревога, обреченность?
– Ты тоже дурак, – припечатал Гевор. – Жребий будешь бросать, когда не определишься, к кому из своих девок бежать вечером. Тут дело серьезное.
– Может, тогда я? – взволнованно подал голос Амери. – Я же хороший целитель, а на войне...
– Вот и будешь себе исцелять, когда все закончится. Тех, кто доживет. А доживет тем больше, чем раньше мы с Эст истребим ту сволочь, что по нашим землям топчется.
– Насчет Амери согласен. Но почему не я?
– Потому что мы не вернемся, Клесс. То есть вернемся, конечно, но уже не сможем подставить вам плечо. Я-то поначалу бодрился, подумаешь, держать дверь открытой, чтобы наша гулена, когда надумает вернуться, легко дорогу нашла... Четыре года подержал и понимаю, что тяжело это. Когда каждый день, каждый час, и неизвестно сколько еще... Тяжело. А вам с Амери будет тяжелее вдвое. Ну а ты самый выносливый из нас... Молчи, женщина! Помню я про твою четвертую ступень. Клесс, ты хоть и неуч, но справишься, я уверен. Ты же двужильный, как кладбищенская кляча. Вроде еле ползает, ноги заплетаются, ребра выпирают, но переживет всех, кого на погост доведется возить.
– Ну спасибо, – он не знал, оскорбиться от такого лестного сравнения или рассмеяться. Злиться на Гевора не получалось ни у кого, кроме Эст, но смешно в этот раз не было.
– Он прав, – резко присмиревшая магичка нервно оглянулась на двери святилища. Словно боялась, что Ойра подслушает их разговор. – Нам нужно уходить. Простите нас, ребята.
– Да ну тебя к демонам, – огрызнулся Клесс, досадуя на собственное косноязычие. Гевор, несмотря на грубость, всегда умел донести до собеседника именно то, что хотел сказать. Ему сейчас тоже хотелось утешить, успокоить, объяснить, но приходящие на ум фразы отдавали пошлостью и пафосом. Амери, похоже, чувствовал нечто подобное. Не смея поднять глаз, мальчишка остервенело кусал губы, и Клессу стало его жалко. Сам-то он и впрямь двужильный, а какого будет Амери? – Только возвращайтесь скорее.
– Спасибо. – Судорожно выдохнув, Эст принялась расстегивать серьгу в правом ухе. – Гевор, ты ведь помнишь, как это делается? Я вроде да, но...
– Да помню, помню. Пошли вместе, глядишь, не так погано будет.

5.
Настоящее время

Они не вернулись. Эст похоронили прямо на поле боя вместе с другими магами, тело Гевора так и не нашли. Узнав об этом, Амери устроил истерику со слезами и криками про то, что он во всем виноват. Пришлось надавать оплеух и напоить до полусмерти. Самому Клессу тоже дико хотелось напиться, но он не мог. Вяжущая, пахнущая терном жидкость не лезла в горло, да и не могла Призванная остаться под защитой двух накачанных вином бурдюков. Тогда он и притащил эти проклятые лилии, сорвав их прямо в дворцовом парке. Королевская чета покинула столицу несколькими днями ранее, забрав большую часть прислуги, и роскошные клумбы остались без присмотра. Клесс с детства терпеть не мог разлапистые, приторно пахнущие цветы. В деревеньке, где он родился, такие росли возле каждого забора, но никакой божественной благодати это не несло, лишь привлекало пчел и ос. Знал бы он тогда, что глупые сказки про Призванную, которыми бредили все окрестные девчонки, на деле окажутся отнюдь не выдумкой.
Подперев рукой тяжелую, как чугунная колода, голову, Клесс вновь вперил взгляд в желтоватую страницу. Идея полистать старые хроники пришла ему от безысходности. Сидеть на месте и просто ждать конца Клесс не умел, вот он и вообразил, что ушедшую слишком далеко Призванную можно заставить вернуться раньше срока. Увы, хроники быстро разубедили его в этом. В них нашлось много интересного, но мало утешительного. Клесс выяснил, что некоторым Призванным так и не удалось вернуться. Их стражи умирали от старости, а ни на год не постаревшую живую статую хоронили в фамильной усыпальнице, вместе с другими членами королевской семьи. Та же участь ждала тех, чьи стражи погибали или отрекались от клятвы. Такие случаи были редки, но отмахнуться от ощущения, что он читает не о прошлом, а о будущем, Клесс не мог. Он пытался найти закономерность в сроках ожидания, но бросил это дело к шестой странице. Одни возвращались через несколько месяцев, другие – через десятки лет. Бывали и те, кого богиня отвергала – они обычно приходили в себя раньше остальных, но теряли те магические способности, которыми обладали до обряда, и не обретали новых. Исчезало даже клеймо с лилией. Чаще всего несчастные теряли рассудок, иногда – жили долго и счастливо, если, конечно, летописец не врал. Клесс с трудом представлял, как можно быть счастливым, разом превратившись из почти божества в изгоя, не оправдавшего надежд тысяч людей. Ойра бы тоже не смогла...
Клесс с досадой захлопнул пыльный фолиант и отодвинул его прочь. Удивительно, что он так быстро нашел эту книгу среди завалов еще больших древностей. В королевской библиотеке тоже не осталось никого, кто мог бы помочь в поисках далекому от просвещения стражу. Старый Керф почуял неладное и удрал одним из первых, еще до ухода Эст и Гевора, его помощники и не подумали отстать. Клессу просто повезло: книга находилась не на одной из многочисленных полок, а лежала на подоконнике, словно кто-то недавно читал ее, да так и оставил, не убрав на место. Несколько недель назад библиотекарь растерзал бы негодяя за подобную беспечность, теперь же Клесс мог вытворять здесь все что угодно – хоть танцевать вприсядку, хоть распевать похабные частушки, хоть разрисовывать бесценные книги в лучших школярских традициях. Ничего из этого он делать не стал – просто сунул хроники под мышку и утащил в свое подземное логово. Он пялился в них до рези в глазах уже несколько дней, но так и не нашел ни намека на подсказку...
Привкус полыни во рту оторвал Клесса от еще более горьких мыслей. Действие очередного зелья подошло к концу, а он так и не озаботился пополнить запас. Если он не хочет свалиться здесь в судорогах, нужно подняться в лабораторию Амери и взять все необходимые ингредиенты. Гевор говорил, что он продержится, значит, нужно держаться. Рыжий всегда был прав, во всем, недаром он когда-то был старостой своей деревни. В горных поселениях за любое неверное слово можно недосчитаться зубов, тамошние жители никогда не станут подчиняться слабаку или мямле. Там Гевор был на своем месте, но потом почему-то ушел на юг, оставив многочисленное семейство на выросших сыновей. Когда его спрашивали, зачем он так поступил, бородач либо валил все на вздорный нрав старшей жены, либо убежденно заявлял, что такому герою, как он, не к лицу наживать ревматизм и прочие болячки в тепле домашнего очага. Было ли что-то из этого правдой, никто не знал, но вскоре Гевор попался на глаза юной принцессе. Так у Ойры появился первый страж, а у ее наставницы развились нервный тик и заикание, которые, правда, проявляли себя лишь в присутствии рыжего. Следующим ударом по душевному спокойствию этой почтенной особы стало появление Эст, с которой принцесса познакомилась сразу после дуэли. Гордую красавицу задел кто-то из коллег-мужчин, за что нахал и поплатился обожженным лицом и безвозвратно потерянной репутацией. Амери Ойра увела от старого и вздорного лекаря, который ни в какую не желал признавать, что целительский дар мальчишки давно превзошел его собственный. Клесс же и здесь оказался последним. И ему Ойра спасла жизнь...

6.
Пять лет назад

– В чем обвиняется этот человек?
– Незаконное использование магии четвертой ступени. Подозрение на пятую. Превышение полномочий. Нападение на доверенных лиц короля. Нанесение тяжелых увечий...
– Довольно. Его ждет плаха?
– Магов казнят иначе. Суд еще не вынес приговор.
Девичий голосок журчал где-то над головой, вырывая из мутной, беспокойной полудремы, но открывать глаза Клесс не спешил. Женщине здесь делать нечего, а значит, это лишь очередная шутка воспаленного мозга. Не самая дурная, но утомительная... Особенно когда все естество одержимо одним желанием – пить. Воды, вина, молока, любой бурды – хоть глоток, хоть каплю... Чтобы потрескавшиеся, запекшиеся губы не горели, словно намазанные перцем, а прилипший к небу язык вновь обрел способность произносить членораздельные звуки. Чтобы воздух не царапал ссохшееся горло, будто раскаленный песок. Чтобы он снова смог думать хоть о чем-нибудь, кроме влажных прикосновений дождя, растекающейся под пальцами росы, морозящего ладони горного родника...
– Он здоров? – обеспокоилась его незваная галлюцинация. Клесс с трудом удержался от смеха, понимая, что он сразу же перейдет в раздирающий глотку кашель, и остановиться будет невозможно.
Вместо ответа тюремщик пнул его в бок. Несильно, но носок подкованного сапога угодил точно по сломанному еще неделю назад ребру. Клесс взвыл, мигом забыв и о жажде, и о невозможности произнести хоть слово. Нахлынувшая ярость ненадолго очистила затуманенное лихорадкой сознание, и он воспользовался этим, чтобы троекратно обложить тюремщика вместе с близкой и дальней родней. Ненависть всегда давала ему силы, вот и теперь Клесс цеплялся за нее, как за соломинку, при каждой возможности. Только ненависть не позволяла ему сдаться и безропотно принять неминуемую участь, она, словно змея, поднимала голову и шипела всякий раз, когда поблизости раздавались тихие, мягкие шаги подкрадывающейся смерти или шелестящий смех идущего с ней об руку безумия. Иногда Клессу казалось, что ненависть переживет и его самого...
– Убью, тварь! – весомо закончил он и лишь после этого открыл глаза.
Девушка в камере действительно была. Сквозь пелену то ли слез, то ли гноя Клесс смог различить хрупкую невысокую фигурку, длинные русые локоны и блеск какого-то украшения надо лбом странной гостьи. Дворянка? Здесь, на нижнем ярусе тюрьмы? Клесс почти устыдился только что произнесенной тирады, но на девушку она, кажется, не произвела должного впечатления.
– Мне нужен этот человек, – твердо заявила она, склонив голову набок.
– Но, ваше высочество... – закашлялся тюремщик. Клесс оторопел не меньше.
– Он будет моим стражем, – сообщила она, как будто это что-то объясняло, и присела на корточки. – Здравствуй. Меня зовут Ойра, а тебя?
Зрение потихоньку прояснялось. Клесс сумел разглядеть и большие карие глаза, с любопытством уставившиеся на грязного, полуживого оборванца, и красивые, чуть капризные губы, и роскошное, до смешного неуместное в такой обстановке платье, и пресловутое украшение, оказавшееся тонким, украшенным изумрудами золотым обручем... Короной. Немыслимо.
– К-кх... Клесс, – сдавленно представился свежеиспеченный «страж», пытаясь предположить, что все это может значить.
– Что ты сделал, Клесс?
– Ваше высочество, я же уже говорил...
– Я не к вам обращаюсь.
Клесс заставил себя приподняться на локте, чтобы их лица оказались на одном уровне. Первое изумление схлынуло, теперь он мог смотреть на принцессу не как на сошедшее с парадного портрета видение, а как на вполне обычного человека. Она и оказалась обычной: девчонка как девчонка, разве что ямочки на щеках милые, но Клесс вдруг ощутил, как сердца коснулось что-то теплое и мягкое, словно кошачья лапка.
– Ты тоже почувствовал? – улыбнулась Ойра. – Так и должно быть.
– Э-э... – глубокомысленно изрек Клесс, безуспешно пытаясь понять, что с ним творится.
– Ты слышал про Призванную богиней? Если и не слышал, не беда, я расскажу. Но ты должен пойти со мной, так будет правильно.
– Ваше высочество! – отчаянно возопил тюремщик.
– Я согласен, – торопливо признался Клесс, пока девушка не передумала. В памяти всплыло что-то про магический обряд, призывающий благодать на земли Аруно. Якобы после него долгое время не бывало засухи, деревья плодоносили чуть ли не круглый год, а саранча и прочая пакость вымирала на подлете к полям. В подобные сказки Клесс не верил, но ради шанса избежать казни готов был уверовать хоть в богиню, хоть в демонов, хоть в летающих коров.

– Так что ты все-таки натворил? Я знаю, что в твоих делах не было злобы, но ты должен рассказать мне, чтобы этот человек тебя отпустил.
– Принцесса, я отказываюсь...
– Королевское помилование лежит у меня в кармане, – миролюбиво заметила Ойра, не отрывая взгляда от лица Клесса. Вряд ли многочисленные кровоподтеки делали его привлекательней, но девушку это, видимо, не беспокоило. – Я слушаю, Клесс.
Он открыл было рот и даже начал что-то рассказывать, но вместо слов с губ сорвался хриплый скрежет. Затаившаяся до поры жажда не преминула напомнить о себе, железной хваткой вцепившись в горло.
– Принесите воды, – тут же велела Ойра. Клессу немедленно захотелось рухнуть перед ней на колени, но он и так полулежал на гнилой соломе, словно раздавленный таракан. Ограничившись горячей благодарностью во взгляде, он припал к протянутой ему кружке с чем-то мокрым и невероятно вкусным. Лишь допив третью кружку, Клесс понял, что это вода.
– Я был нанят купцом по имени Дрефус для сопровождения обоза. Вроде там уже была какая-то охрана, но Дрефус решил, что нужен еще и маг. Мы ехали по северному тракту и к рассвету должны были прибыть в столицу, когда на нас напали.
– Это было не нападение! – взвился тюремщик, и Клессу невыносимо захотелось врезать по вытянутой, надменной роже. Если б не гостья, его бы и не подумали напоить, предпочтя делать ставки на то, как скоро сломается до глупости упрямый и гордый арестант.
– О да, тот ублюдок представился сборщиком налогов, – вода придала сил, а слов у него хватало и раньше. Резких, злых и слишком правдивых, чтобы быть услышанными. – Только я что-то не видел, чтобы налоги собирали по ночам, орудуя при этом дубинками и копьями.
– Ложь. Выжившие торговцы утверждают, что ты напал первым!
– Разумеется, иначе бы эти торговцы не были выжившими.
– Ты опасный преступник, за которым давно тянется дурная слава, и тебя не разоблачили прежде лишь потому, что ты не нарывался на достойного соперника!
– Я наемный маг, честно отрабатывающий свой хлеб. А то, что у меня нет бумажки, где написано, что я могу колдовать, так и подавись ей!
– Это не моя прихоть, это закон! Стихийный колдун-недоучка страшней бешеной собаки, это известно любому!
– Собак боишься, да? – осклабился Клесс. – Так не подходи, а то укушу, и тоже взбесишься.
– Ну хватит, – пресекла перебранку Ойра. Она не выглядела испуганной, лишь слегка раздосадованной. Выпрямившись в полный рост и отряхнув подол от приставшей соломы, девушка окинула взглядом надетые на Клесса кандалы и нахмурилась.
– Снимите это. Через двадцать минут этот человек должен выйти через главные ворота и сесть в мою карету. Мне известно, что в тюрьме есть маг-целитель, так пусть он поторопится. Арестант... Клесс должен выйти на своих ногах, без кандалов, один. Перед этим вы вернете ему все имущество, изъятое перед арестом. Это приказ.
Клесс ожидал чего угодно. Что тюремщик посмеется над наглой девчонкой и выставит ее вон. Что он запрет ее в этой же камере вместе с любезным ее сердцу головорезом. Что он снова прикажет пытать его, словно это как-то сможет сделать правдой уже выбитое из Клесса признание... Ему до сих пор казалось, что происходящее – всего лишь лихорадочный бред или чья-то злая шутка. Так лихо распоряжаться в тюремной камере могла только особа королевской крови, но с чего бы настоящей принцессе заступаться за него – измордованного и опасного бродягу, за которым и впрямь волочится хвост сомнительных подвигов...
– Да, ваше высочество, – упавшим голосом подтвердил тюремщик, разглядывая сунутое под самый нос помилование. – Но будьте осторожны. Этот человек неуправляем.
– Я знаю, – с достоинством ответила девушка. – И я не собираюсь им управлять.
Она вышла, шурша юбками, а Клесс в который раз за минувшую неделю потерял сознание. Но сейчас – не от боли.

7.
Настоящее время

Вырванные страницы он обнаружил не сразу. Похоже, предыдущий читатель не только не озаботился вернуть книгу на полку, но и позволил себе украсть частичку хранимых ей знаний. Быть может, ему просто было нужно несколько клочков бумаги, но в затуманенной голове Клесса уже проснулось нехорошее подозрение, и отмахнуться от него не получалось. Кому могли понадобиться сведения о прошлых Призваниях, и что именно неведомый похититель почерпнул из хроник? Всего пропало двенадцать листов в двух местах, и Клесс не мог даже предположить, о чем они повествовали. Помимо фактов, хронист излагал в книге свои весьма пространные рассуждения, но от попыток проследить его логику страж отказался очень скоро. Возможно, утраченные знания ничего не стоили, но звереющему от беспомощности Клессу думалось обратное. Он все больше убеждал себя в том, что на пропавших страницах содержалась именно та подсказка, в которой он так отчаянно нуждался. Заметь он торчащие у самого переплета обрывки сразу, можно было бы попытаться отыскать следы похитителя, но сейчас стало безнадежно поздно. Расспрашивать некого, сил на то, чтобы дотащиться до библиотеки, не осталось, да и нельзя ему надолго покидать святилище. Нельзя, но придется... Ведь без воды и пищи долго не продержится даже маг, а носить их в подземелье больше некому. С тоской обернувшись на закрытые створки, Клесс сотворил самое простенькое заклинание из тех, что знал. На полноценную защиту его уже не хватит, но поставить «маячок», который уведомит о незваных гостях, буде они сюда сунутся, он еще в состоянии. Главное, не уходить слишком далеко.
Подъем отнял много сил, но, даже преодолев последнюю ступень, страж не позволил себе остановиться. Пройдясь по путаному лабиринту коридоров, он выбрался на западную террасу дворца и едва не ослеп от хлынувших в лицо солнечных лучей. Его глаза слишком привыкли к полумраку подземелья, чтобы выдержать столь яркий свет. Несколько секунд Клесс просто стоял, привалившись спиной к стене и смаргивая слезы. Потом все же сумел оглядеться.
Открывавшийся с террасы вид оставался живописным и умиротворяющим, словно и не было долгих дней осады и отчаянной борьбы за выживание. Построенный на холме дворец возвышался над городом, величаво обозревая стрельчатыми окнами менее заметные и важные здания, сгрудившиеся у подножья склона. Мрачная громадина тюрьмы, столь хорошо знакомая Клессу, белокаменная обитель магов, скромная и почти не выделяющаяся на фоне других построек ратуша, круглая, непривычно пустая рыночная площадь, розовеющие вдали яблочные сады главного храма, – все это казалось с террасы хрупким, почти игрушечным. Разрушения пока не коснулись столицы, позволяя той еще немного покрасоваться под не по-весеннему жарким солнцем. Сколько дней у нее осталось? Сколько осталось им всем?
По дороге к кладовым Клесс встретил от силы человек пять. Большую часть гвардии король забрал с собой, а те немногие, кто был вынужден остаться, получили приказ охранять не золото и гобелены, а еду и лекарства. Клесс одобрял это решение. Скоро все королевские сокровища будут стоить меньше, чем хлеб и каша, а от голода люди способы взбеситься куда быстрее, чем от алчности. Возле госпиталя Клесс ненадолго замедлил шаг, но идти к Амери сейчас было выше его сил. Вместо этого он перебросился парой фраз с вышедшим подышать свежим воздухом медиком. Они вместе дошли до кладовых, и ничего нового за время их краткой беседы Клесс не узнал. Армия еще держалась, но немногие оставшиеся в живых маги не справлялись с постоянными атаками тхешшей. В нескольких местах сдержать прорыв удалось лишь ценой колоссальных потерь, и сейчас возле этих участков стены велись особо жестокие бои, но в том, чем в итоге все кончится, никто не сомневался. В голосе медика, говорившего о неминуемой сдаче города, не было ни страха, ни сожаления, ни надежды. Даже видя, кто перед ним, он ни слова не сказал о Призванной и не попросил обратиться к ней за помощью. В какой-то момент Клесс позавидовал ему.
Приняв черствую краюху, несколько кусков солонины и бурдюк с водой, страж распрощался с лекарем и побрел обратно, стараясь не обращать внимания на тоненький, похожий на комариный, писк, который то и дело раздавался в ушах. Лишь добравшись до лестницы, он понял, что означает этот звук, и опрометью бросился вниз по ступеням.

8.
Четыре года назад

– А вот это – самое вкусное, – с видом опытного гурмана изрекла Эст, аккуратно доставая из соуса большую шипастую голову. Рыбина, названия которой Клесс не знал, уставилась на женщину слепыми белыми глазами. Выглядело блюдо не слишком симпатично, но пахло замечательно.
– Как ты будешь это есть? – с искренним недоумением спросил Амери, отложив собственные нож и вилку.
– Зубками, малыш, зубками. Смотри и учись, пока я жива.
– Какой ужас, – философски заметил Клесс, насладившись обещанным зрелищем и вернувшись к разрезанию отбивной. Та, может, и не была изысканным деликатесом, зато и не таращилась на едока с глубокой укоризной.
– Сам ты ужас, – отмахнулась Эст, едва не ткнув ему в глаз рыбной косточкой. – Ничего ты, разбойничья твоя рожа, не понимаешь в традиционной кеорийской кухне...
– Зато принцесса понимает, – буркнул Клесс. Не то чтобы «разбойничья рожа» его сильно обижала – у него и впрямь случались неприятности с законом. Другое дело, что наживал он их не столько из-за реальных проступков, сколько по безалаберности и невезению. А Эст иногда могла бы быть и поласковей.
– Понимает, – вздохнула магичка. – Но она сейчас за другим столом, и не думаю, что там лучше, чем у нас. Кстати, Гевор обещал выпивку. И где, спрашивается?
– А тебе лишь бы нализаться! – рыжий, на удивление бесшумно подкравшийся к ней со спины, водрузил на стол пузатый бочонок. – Прорва!
– На себя взгляни, красноносый, – мурлыкнула Эст, отодвигая тарелку на безопасное расстояние.
– Да, жалко, что Ойры с нами нет, – не к месту заметил Амери, задумчиво глядя сквозь бочонок.
– Не кисни. Это дело поправимое, – бодро заверил его Гевор.
– Но как?
– Ну, обряд-то только завтра, день длинный, дольше пары часов эти зануды не высидят, да и зубастая наша как раз свой костяной набор обглодает. А там можно и в верхний сад махнуть. Уже с принцессой.
– Гевор... – опешил Амери. – Но... Она же и впрямь принцесса. А мы...
– А мы подкупим стражу, заклиним замок в калитке и не будем шуметь, – заговорщически подмигнул рыжий. – С нашей девочкой я уже говорил, она идею одобрила.
– Меня же после этого в тюрьму вернут, – мрачно заметил Клесс, пытаясь на глаз оценить объем бочонка и по запаху – крепость содержимого.
– Не посмеют, – беспечно отмахнулась Эст. – А если что, мы тебя вытащим. Со скандалом, можешь мне поверить.
– Верю. Охотно верю...
– Вот и молодец.
Разговоров в тот день было еще много – преувеличенно веселых, изобилующих дружескими подначками и слишком дерзкими даже для их язвительной компании остротами. Даже обычно тихий и скромный Амери разошелся не на шутку, вступив в перепалку с Эст и, кажется, впервые перестав благоговеть перед известной магичкой. В верхний сад они действительно пробрались, причем, как и задумывалось, вместе с Ойрой и уже опустевшим наполовину бочонком, который был торжественно прикончен возле клумбы с маргаритками. Пропустившие их стражники явно заметили, что кое-кто из друзей принцессы навеселе, но препираться с Призванной не стали. Быть может, понимали, что этот вечер для них особенный, а может, получили на сей счет указания свыше. Ойра не стала рассказывать, как прошел ее обед с семьей, но выражение мрачной решимости, то и дело появлявшееся на милом девичьем лице, говорило о многом. И с каждым выпитым бокалом это выражение проступало отчетливее.

Когда ругань Амери и Эст достигла апогея и перешла в сдержанное воркование под кустом акации, а Гевор вынужденно удалился на прогулку, Клесс решил, что пора что-то делать. Бросив последний взгляд на разрумянившегося Амери и понадеявшись, что у Эст не настолько не в порядке с головой, он отошел вглубь сада, где уже давно маячила одинокая фигурка Ойры. Он не представлял, о чем говорить с грустнеющей на глазах принцессой, но оставить ее одну не мог.
– А, это ты, – сдавленно произнесла Ойра, зачем-то продолжая сжимать в руке пустой бокал. – А где все?
– Где-то, – не стал уточнять Клесс. – Тебе кто именно нужен?
– Нужен? – не поняла она. – Нет, не нужен... В смысле, нужны. Вы все. Мне. А вот я...
– Принцесса? – теперь настал его черед удивляться. Похоже, доблестные стражи таки напоили Призванную, и Клесс не представлял, как это скажется на завтрашнем обряде. Пресветлой, может, и все равно, а вот жрецы их точно с потрохами съедят...
– Да, принцесса, – с непривычной, взрослой горечью процедила Ойра и вдруг с силой бросила бокал в траву. Тот не разбился, лишь откатился на несколько шагов. – Принцесса то, принцесса сё. А мне страшно! Страшно, понимаешь?!
В ее голосе звенели слезы, и Клесс искренне пожелал Гевору и Эст долгого и мучительного похмелья. Он уже готов был произнести обычную успокоительную чушь, но осекся, встретившись взглядом с Ойрой.
– Вас там не было, – чуть заплетающимся языком продолжила она. – Как же, вы ведь всего лишь слуги, вам не место рядом с королевской семьей. Зато мне место именно здесь. Иди, доченька, мы будем помнить тебя такой, как нам хотелось бы. И какой ты не станешь никогда. Это великая честь – пожертвовать собой ради блага королевства. Мы будем гордиться твоим подвигом, потому что гордиться тобой у нас не получается. И хоть бы кто... Хоть бы кто спросил, каково это. Что там, впереди? Уверена ли я в себе? Получится ли у меня?
– А что там, впереди? – послушно повторил Клесс.
– Я не знаю! – почти выкрикнула принцесса, уже не сдерживая слез. – Не знаю-у...
Показавшийся из дальних кустов Гевор удивленно крякнул при виде открывшегося ему зрелища. Он, как и остальные, привык видеть Ойру улыбающейся и жизнерадостной. Никто из них не представлял, какие чувства девочка все это время носила в себе. Рыжий двинулся было в сторону рыдающей принцессы, но Клесс едва заметно качнул головой. Кто знает, как бедняжка отреагирует на появление еще одного утешителя. Может, разревется пуще прежнего, а может, снова начнет храбриться и изображать, что все хорошо... Хватит с нее притворства.
Гевор понял его жест и на цыпочках попятился назад. Утешать плачущих женщин Клесс не умел, поэтому предпочел подождать, пока этот водопад высохнет сам по себе. Лишь когда Ойра перестала всхлипывать, он позволил себе тихо откашляться и положить руки ей на плечи.
– Значит, так, – не терпящим возражения тоном заявил он. – Все у тебя получится. У всех до тебя получалось, а у тебя нет? Чушь. На кой Пресветлой такие фокусы? А то, что ты боишься, это ерунда. Мне бы тоже было страшно. Мне и так страшно. Но я верю, что все будет хорошо. Ты вернешься. А мы дождемся. Я дождусь.
– Ты уже принес клятву, – сквозь слезы улыбнулась Ойра. Кажется, его прочувствованная речь возымела действие, и Клесс плюнул на то, что наговорил куда больше, чем собирался.
– Это я богине твоей клялся. А сейчас я тебе обещаю. Тебе, ясно? Я когда-нибудь нарушал свое слово?
– Откуда ж мне знать, – хихикнула Ойра. Клесс и сам понял, что перегнул палку, и виновато улыбнулся в ответ.
– Ладно уж, иди спать. До завтра.
– До завтра, Клесс.
Цокот каблучков по мощеным камнем дорожкам давно стих, а Клесс все стоял, задрав голову к выщербленной серебристой луне. Приближение Эст он почуял задолго до того, как она подошла вплотную, ткнувшись лбом ему в спину.
– Мне плохо, – глухо сообщила магичка.
– Пить надо меньше.
– Дурак. Тебе ведь тоже плохо.
– Угу.
– Ты сам-то веришь в то, что наобещал ей?
– Какая разница? Главная, чтоб она поверила.
– Ты веришь? – не унималась Эст.
– Отстань, а? – вяло огрызнулся Клесс, чувствуя себя уставшим и безнадежно пьяным.
– Ну и пошел ты, – обиделась магичка, пытаясь боднуть его, но Клесс сделал шаг в сторону. Эст полетела бы в траву, не ухвати он ее за рукав.
– Ну и пойду, – согласился он, во избежание дальнейших пируэтов обнимая подругу за плечи. – И тебя заодно отведу. Куда Амери дела?
– А, спит уже где-то... Клесс?
– М?
– Мне тоже страшно. Очень.
– Я знаю, Эст.

9.
Настоящее время

Клесс и сам не знал, как его угораздило не споткнуться. Пожалуй, он никогда не бегал так быстро, тем более по лестнице, но какая разница, как бежать, если все равно опоздал. Писк прекратился, а значит, незваный гость уже в святилище, рядом с Ойрой. Конечно, причинить вред Призванной не так-то просто, ее защищает сама богиня, но сможет ли ее покровительство уберечь не от простого оружия, а от колдовства? В том, что в святилище проник именно маг, нет сомнений: обычному человеку не удалось бы обойти заклинание Клесса, не выдав себя в первую же секунду.
Когда он, запыхавшись, ввалился в отведенную для стражей залу, там никого не было. Лишь огоньки непогашенных свечей трепетали, словно кто-то только что прошел мимо них, да на столе, рядом с книгой, светлело несколько скомканных страниц. Вор решил вернуть украденное лично, вот только Клесс не оценил столь великодушного жеста. Боевое заклинание уже было наготове, но для верности он выставил перед собой снятый со стены арбалет. Хитроумное изобретение королевских оружейников, хоть и уступало в мощи тем махинам, что использовались в армии, зато значительно превосходило их в удобстве и легкости. В последнее время Клесс частенько таскал смертоносную игрушку с собой, но сегодня начисто забыл о ней... Хорошо, что гость не догадался воспользоваться его оплошностью. Наплевав на всякую почтительность, Клесс пнул полуприкрытые створки ногой и вошел в святилище.
Преклонивший колено мужчина находился к стражу спиной, но не узнать его было невозможно. Рыжая грива в полумраке уже не казалось столь яркой, но по-прежнему выделялась на фоне мрачного и скупого оформления залы. Ноздрей Клесса коснулся знакомый до омерзения сладкий запах. Повернув голову, он заметил свежие лилии на месте увядших.
– Клесс, – поздоровался гость, не спеша поднимаясь на ноги.
– Гевор, – выдохнул страж, словно произнесенное имя способно сделать правдой то, чего быть не может. Мертвые не возвращаются, сколько ни зови. Клесс не знал, что перед ним – наведенный кем-то морок, или видение, порожденное его угасающим сознанием, но не мог оторвать глаз от кряжистой фигуры, застывшей в нескольких шагах от него. Он снова и снова вглядывался в грубоватые черты, пытаясь найти хоть малейшее отличие от настоящего Гевора, того, с которым он попрощался почти месяц назад. Но видел все те же темно-зеленые глаза под густыми бровями, глубокие морщины на обветренном лбу и нити седины в огненных кудрях.
– Кто ты? – хрипло спросил Клесс, вновь поднимая опущенный было арбалет.
– Я это, я, – улыбался чужак так знакомо, что страж почти поверил в невозможное. – Не дури, Клесс. Я знаю, что тебе демоны знают что теперь мерещится, но это и вправду я.
– Докажи.
– Руку дай.
Не переставая целиться, Клесс протянул гостю ладонь. Тот рискнул подойти не сразу: приставленное почти вплотную оружие не добавляло храбрости, однако выбора у него не было. Не сводя с Гевора глаз, страж сжал в кулаке переданную вещицу. И сразу же узнал изящную, удлиненную форму, прохладную гладкость отшлифованного металла и легкое покалывание от впившегося в кожу крепления. Оставленная Эст серьга вновь обрела пару, вот только какой в этом теперь смысл?
– Я там был, – ответил на невысказанный вопрос Гевор. – До самого конца. Я бы и не ушел, если б... А, что теперь вспоминать! Я должен был вернуться.
– Зачем?
– Чтобы сказать тебе... Это долгий разговор. Пойдем отсюда, а?
– Какая разница, где говорить? – недоверчиво сощурился Клесс.
– Не хочу делать это при ней, – взгляд Гевора метнулся в сторону укутанной в белое фигурки. Казалось, Ойра смотрит прямо на него, однако в неподвижных глазах Призванной жизни было не больше, чем в алых бусинках покоящейся на ладони у Клесса саламандры. Пожав плечами, страж указал оружием на выход.
Гевор заговорил не сразу. Тяжело опершись кулаками на стол, он некоторое время изучал покрытую пылью поверхность, разбросанные по ней бумаги и крошки хлеба, причудливо растекшуюся лужицу вина... Клесс не торопил его, предчувствуя, что услышанное ему не понравится, как не нравилось и самому Гевору. Иначе с какой стати ему так нервничать и тянуть время? В конце концов, рыжий молча сгреб в охапку возвращенные листы и сунул Клессу.
– Читай.
– Зачем? Это же ты их вырвал, вот и объясни, что в них.
– Прочитай и сам поймешь. Я как по писаному не умею.
– Это долго. Рассказывай. Я пойму.
– Надеюсь... В общем, плохи наши дела, Клесс. Я, знаешь ли, разбираюсь в войне. И сразу понял, что долго мы не протянем. Когда с одной стороны сытость, порядок, размеренность, которая длилась годы, а с другой – будто бешеная свора...
– Короче.
– А ты, смотрю, приказывать научился, – недобро оскалился Гевор, окидывая стража оценивающим взглядом. – И когда успел... Хочешь короче, так слушай. Ойру не вернуть. Мы не знаем, сколько еще продлится Призвание, но у нас на счету каждый день. Да что там, сейчас уже на часы счет пошел. Южные ворота скоро падут, и тогда городу конец. А вслед за этим и всему северу. И мы можем либо сдохнуть здесь, словно цепные псы возле конуры, либо действовать.
– Действовать? Как? Ты ведь уже попытался.
– И едва шкуру свою спас. Нет, Клесс. Сами мы ничего не можем. Даже вчетвером не смогли бы, а уж теперь... Но мы можем взять сил у нее. У Ойры. Все то, что эти годы мы отдавали ей, и что даровано ей самой. На этих листах упоминается обряд. Его уже проводили однажды, в такие же времена, когда королевство стояло на краю гибели. В этом тоже долг Призванной – пожертвовать собой, если ничем другим помочь своим землям она не может. Связь, которую поддерживают стражи, может сработать и в другую сторону, нужно лишь знать, как ей воспользоваться. Мне пришлось здорово потрудиться, чтобы выбить у святош описание самого обряда. Той мощи, которую мы можем получить с помощью него, хватит и на тхешшей, и на наших раненных, и на восстановление потерь. Мы выжжем эту заразу с нашей земли так, что она больше не сможет вернуться. Они будут бояться нас, как никогда до этого, и не только они. Пусть любые гиены, что позарятся на наши земли, знают, что они сами станут падалью...

Он говорил долго и цветисто, бурно жестикулируя и все больше распаляясь. Клесс перестал сомневаться, что перед ним действительно Гевор – воинственный, решительный, бесстрашный и безудержный во всех порывах человек, который почти пять лет назад назвал его своим другом. Его тогда не смутило, что вытащенного из тюрьмы мага-самоучку откровенно презирает половина окружения принцессы, а другая половина столь же явно побаивается. Он не интересовался ни происхождением Клесса, ни его сомнительным прошлым, ни взглядами на мир и отношением к выпавшей им обоим доле. Он просто поверил ему и принял таким, как есть. Так же, как и Ойра. А теперь он предлагал пожертвовать ей ради блага Аруно.
– Я знаю, что ты чувствуешь, – убежденно повторял Гевор, и в его глазах Клесс видел искреннюю, давно вынашиваемую боль. – Я тоже до последнего надеялся, что Пресветлая смилостивится над нами и вернет нашу девочку назад. Я бы все отдал ради этого. Хоть свою жизнь – да кому я, старый сыч, сдался, хоть чужую, пускай даже твою... Да ты бы и сам. Но без толку это, все без толку! А ждать больше некуда. Я бы сделал это сам, но я больше не страж. Поэтому должен ты. Я буду рядом, я помогу, чем смогу, но ты должен сам... Знаю, это так сразу не решишь, но времени у нас и так уже нет. Ты ведь понимаешь, ты же тут спятил, небось, пока выход искал... А он есть. Подлый, сволочной, но есть, и если мы им не воспользуемся...
– Почему ты не остался сам? Ты ведь уже знал все это.
Гевор осекся, настороженно вглядываясь в лицо друга. Должно быть, его удивляло, что Клесс так спокоен. Он ожидал, что тот будет рвать и метать, настаивая на поисках другого решения. Возможно, раньше Клесс и повел бы себя так, но привычка экономить силы, намертво въевшаяся в него за последние недели, взяла свое. Со странным равнодушием выслушивая доводы Гевора и в чем-то даже признавая их правоту, он думал совершенно не о том, как отговорить его от чудовищного замысла. Он слишком хорошо знал рыжего, чтобы надеяться переубедить его. С холодной сосредоточенностью стратега Клесс пытался просчитать, когда Гевор поймет тщетность своих уговоров и перейдет от слов к делу. Куда и как он ударит в первую очередь. И хватит ли у ослабевшего стража сил, чтобы выдержать атаку опытного, здорового и отдохнувшего мага.
– Потому что я не лгал тогда, – тяжелый кулак опустился на столешницу, будто пытаясь добавить весомости словам. – Я надеялся, что нам с Эст удастся сделать хоть что-то. Что мы сможем изменить ход войны, не прибегая к крайним средствам. И я знал: только ты справишься с тем, что предназначалось нам четверым. Я хотел верить, что все обойдется. И в книгах этих рылся, как и ты, лишь бы найти хоть какую-нибудь ниточку, зацепку... Не нашел. И не обошлось. Другого пути нет, Клесс.
Он все же взял протянутые бумаги. Лениво пробежался взглядом по четко выведенным строкам, убедившись, что Гевор не солгал. А потом просто разжал пальцы.
Гевор угрюмо пронаблюдал за тем, как листы падают на каменный пол, и поднял взгляд на Клесса.
– Таков, значит, твой ответ?
– Другого не будет.
– Клесс, если хочешь знать...
– Хочу. Я хочу знать, как погибла Эст.
Гримаса гнева на миг исказила лицо Гевора, почти сразу сменившись выражением досады. Он прекрасно расслышал прозвучавшее в словах Клесса обвинение, но сумел сдержаться. В этот раз сумел. Клесс знал, как легко вывести гиганта из себя, и не собирался останавливаться. Самообладание – его единственное преимущество, и нужно использовать его сполна.
– Быстро. И глупо. Пренебрегла защитой ради атаки и тут же получила дюжину стрел.
– И где в этот момент был ты?
– На своем месте. Магов рассредоточивают вдоль укреплений, ты это знаешь.
– А с ней ты делился своей гениальной идеей? И что Эст сказала?
– Ты на что намекаешь? – процедил Гевор, чуть склоняя голову к плечу. Клессу был отлично знаком это жест. Обычно за ним следовал удар кулачищем, но сейчас ставки слишком высоки, чтобы затевать банальную драку. Невесомый холодок предчувствия скользнул вдоль шеи и коснулся висков ледяными пальцами. Страж еще не знал, что за заклинание готовит Гевор, но не сомневался, что это неведение продлится не дольше минуты.
– Не намекаю, а всего лишь спрашиваю. Ты боишься ответить?
– Боюсь? – широкая ладонь легла на рукоять палаша. – Тебе самому-то не страшно?
– Попытка убийства стража или причинение вреда Призванной карается смертью.
– Я сам страж!
– Больше нет.
– Не тебе решать.
– Ты сам решил. Ты клялся защищать Ойру, а теперь просишь меня принести ее в жертву?
– Я не прошу, – оскалился Гевор. – Ты сделаешь это, по своей воле или нет. Кто ты такой, чтобы обрекать целый народ на рабство и позор ради одной девчонки? Ты же бродяга, у которого и дома никогда не было! Твоя удача лишь в том, что какой-то полоумный маг решил сделать блохастого щенка своим учеником, вместо того, чтобы пнуть под зад. Где тот маг теперь? Как ты отблагодарил своего благодетеля? Не так ли, как хочешь отблагодарить меня? Да тебе плевать на нас, на этот город, на людей, живущих в нем, потому что когда-то они едва не прикончили тебя. А может, они были правы, Клесс? Может, тебя, высокомерного выродка, и следовало казнить, не дожидаясь, пока ты решишь отомстить им всем? 

Вспышка ярости, охватившей Клесса, была столь же внезапна и сокрушительна, как лучшие из огненных заклинаний Эст. Арбалетный выстрел на долю секунды отстал от магического удара, но ни первому, ни второму Гевор ничего противопоставить не успел. В одном он точно оказался прав. Дожидаться не следовало.
В глазах потемнело, и Клесс едва не рухнул на пол вслед за поверженным то ли другом, то ли врагом. В его состоянии такой самоубийственный расход сил мог обойтись куда дороже, но сейчас он не думал о последствиях. Тяжело опустившись на колени рядом с Гевором, Клесс коснулся его шеи, пытаясь нащупать пульс. Спустя несколько секунд оглушительной тишины он все же уловил слабое биение под кончиками пальцев, но ни облегчения, ни разочарования не почувствовал. Молниеносная, как змеиный укус, атака опустошила его, оставив в голове лишь одну простую мысль: он должен защищать Ойру. От кого угодно. Даже от тех, кто когда-то был ей ближе, чем родная семья. Даже от себя...

10.
Гевор так и не пришел в себя, но оттащить тяжеленное тело наверх, а тем более в госпиталь, Клесс не смог бы даже в былые времена, когда он еще не испытывал всю тяжесть легшего на его плечи бремени. Он вытащил болт и обработал рану, но этим его возможности и ограничивались. Приготовления к встрече тхешшей окончательно истощили его силы: теперь Клесса едва хватало на то, чтобы не провалиться в болезненное забытье сродни тому, что он сполна вкусил в тюремной камере. Страж потерял счет часам и дням. Он то бредил наяву, разговаривая с Ойрой, Эст и Амери, то с пугающей четкостью представлял, что происходит сейчас наверху. Взрывы почти прекратились, а это могло означать лишь одно: магов больше не осталось. Тхешши войдут в город со дня на день, этого не избежать... Если только не поступить так, как предлагал Гевор. Даже очнись Ойра сейчас, она не успеет остановить уже стронувшуюся лавину. Что может одна-единственная девушка, пусть и наделенная божественной силой, противопоставить многотысячной орде, не считающей своих потерь? А что смог бы он?
Принесенные Гевором листы так и остались лежать на полу: смятые, истоптанные, залитые кровью и неудержимо манящие. Клесс не осмеливался прикоснуться к ним, не зная, сумеет ли он выдержать еще и это испытание. Он понимал, что каждая минута его раздумий уносит новые и новые жизни, бездействие мучило его сильнее, чем ставшие непрерывными головные боли. Ему все чаще казалось, что Гевор был прав. Прав во всем: и в том, что касалось жертвы, на которую должна пойти Призванная, и в отношении самого Клесса. Ради чего он до сих пор цепляется за ставшую бессмысленной клятву? Что удерживает его в шаге от решения, которое, быть может, спасет Аруно? Врожденное упрямство, болезненная гордыня поднявшегося со дна отребья, данное сгоряча обещание, цена, которую он уже заплатил? Или все же чутье, которое столько раз выручало его в самых рискованных ситуациях и которое сейчас отчаянно шептало, чтобы он не торопился...
Сомнения Клесса закончились лишь когда пришли тхешши. Услышав на лестнице незнакомую гортанную речь, он на миг оцепенел, а потом дико расхохотался, комкая в пальцах и без того уже измочаленную бумагу. Он не дочитал каких-то пару строк, но какая теперь разница... Выбирать больше не нужно. Теперь ему осталось одно – драться до смерти, а уж это Клесс умеет. Жаль только, что Гевор не сможет встать с ним плечом к плечу.
Поднимаясь из-за стола, Клесс вдруг ощутил давно забытую, пьянящую легкость движений. Он не придал этому значения. Быть может, его тело, предчувствуя скорый конец, перестало жалеть себя, а может, окрепшая в последние дни связь позволила и ему испытать благословение Пресветлой. Торопясь попрощаться, Клесс перешагнул порог святилища и замер, оторопело уставившись на оживший пол. Мраморные прожилки пришли в движение, точно так же, как узоры на алтаре в день, когда он принес клятву. Серебристые искры танцевали в черном мраморе, свиваясь в крошечные вихри. Словно зачарованный, Клесс глядел, как они ластятся к его подошвам, норовя забраться выше. Не смея поверить в чудо, он поднял глаза на Ойру, но не успел разглядеть ее лица. Грохот и лязг на лестнице возвестили, что тхешши оказались проворней, чем он думал.
Клесс сражался с остервенением загнанного в ловушку зверя. Заваленная изнутри дверь задержала варваров ненадолго, куда полезней оказалась баррикада, загодя сооруженная стражем в самом узком месте залы. Укрытие вышло невысоким и неказистым, но на то, чтобы перегородить проход от стены до стены, мебели Клессу хватило. Поначалу, когда тхешши вваливались в залу по одному, он просто отстреливал их, но когда южане повалили толпой, арбалет пришлось оставить. Завал растащили не сразу, к этому моменту Клесс успел сразить заклинаниями и сталью еще нескольких, но драться с вертлявыми, юркими воинами на открытом пространстве оказалось тяжело. Еще тяжелее стало, когда прибыли лучники. Первая стрела вошла под правую лопатку, спустя миг еще одна вонзилась чуть выше колена. Уворачиваться от оперенной смерти в столь тесном помещении было бесполезно, и Клесс, мысленно помянув Эст, бросив все силы на атаку. Он не чувствовал боли и не знал, скольких ему удалось убить и сколько ран получил он сам, прежде чем багровая пелена, заливающая глаза, сменилась темнотой. Рухнув на чье-то мертвое тело, он некоторое время еще слышал короткие выкрики, звон оружия и глухие звуки ударов. Он не знал, что они означают, но на душе у Клесса впервые за много дней стало спокойно.

11.
Две недели спустя

Стоящее в зените солнце нещадно палило еще не успевшую потемнеть и огрубеть весеннюю листву. Контуры домов смазывались и дрожали в потоках раскаленного воздуха, поднимавшегося от мостовой. Желание прогуляться в такую погоду могло прийти в голову лишь сумасшедшему, но улицы города были пусты не поэтому. Слишком мало жителей осталось в некогда шумной и наводненной людьми Кеоре. Кто-то покинул свои дома, перебравшись в более безопасные земли, да так и не вернулся, кто-то уехал уже после окончания войны, не желая восстанавливать разрушенное тхешшами имущество, а кто-то навсегда остался под стенами столицы, так и не узнав, что почти взятый город все же был спасен. Пресветлая не оставила народ Аруно, она пришла на помощь, когда казалось, что все уже потеряно, но тем горячей была благодарность тех, кто дождался ее милости. Спасенные люди не переставали возносить хвалу богине и ее земной избраннице, которая наконец-то вернулась к ним. Со дня изгнания тхешшей Призванная беспрестанно заботилась о беженцах и раненых, даруя им кров и исцеление. Она не гнушалась расходовать свой божественный дар на простых солдат, крестьян, ремесленников, и за это ее любили еще сильнее. Пожалуй, даже возвращение королевской четы не вызвало такой радости, какую каждое утро испытывали горожане при виде спускающейся к ним по ступеням дворца Ойры. Чаще всего она выходила к ним одна, без сопровождения прислуги и без охраны. Это никого не удивляло: что могло угрожать избраннице Пресветлой и любимице всей Кеоры? И все же особо внимательные порой замечали высокую худощавую фигуру, предпочитавшую держаться в тени колонн. Когда мужчина следовал за принцессой, было видно, что он слегка прихрамывает, но мало кто в глаза осмелился бы назвать его калекой.
Под ногой что-то влажно хрустнуло, и Клесс с отвращением посмотрел на растоптанный жирный стебель. Ненавистные ему лилии, казалось, заполонили все кругом. Их охапками складывали на ступенях дворца, ставили в вазы, вдевали в волосы, малевали на вывесках и холстах... Когда Клесс наорал на слугу, притащившего в его комнату пахучий белый букет, тот воззрился на него с искренним непониманием и обидой. Как же, страж посмел отказаться от живого символа той, кому преданно служил столько лет!
Прогнав неприятное воспоминание, Клесс поспешил убраться подальше от растоптанного цветка. В верхнем парке хватало и других растений, куда более приятных и на вид, и на запах. Устроившийся в увитой плющом беседке Амери, видимо, считал так же.
– Тебя опять кто-то разозлил? – без труда догадался он, чуть виновато взглянув в лицо Клесса.
– Почему опять?
– В последнее время ты все с кем-то ссоришься...
– Я всю жизнь с кем-то ссорюсь.
Амери понимающе улыбнулся. Болезненная бледность еще не исчезла с его лица, но Клесс знал, что парнишка почти здоров. Почти – если не считать навсегда выгоревшего магического дара. Призванная исцелила его одним из первых, вот только сам Амери теперь вряд ли сможет залечить даже незначительную ранку.
– Наверняка нынешняя свита Ойры от тебя в восторге.
– О да. Те из них, кто не мечтает меня отравить, пытаются со мной подружиться. Я не знаю, что хуже.
– Зная тебя, уверен, что второе.
Амери снова мог улыбаться, шутить и находить хорошее даже в не самых приятных вещах. Клесс удивлялся тому, как стойко он перенес потерю целительского дара. Еще в госпитале Амери начал читать книги по медицине, рассчитывая в ближайшем будущем обучаться этому искусству уже без всякого колдовства. Клесс не сомневался, что он преуспеет в своем начинании.
– Гевор приходил, – тихо сказал Амери. – Он уезжает на север.
Клесс молча кивнул. Он догадывался, что после всего, что произошло, Гевор не останется рядом с принцессой. Клесс ничего не рассказал ей, но Призванной и не требовались слова. Она читала во взглядах и в душах, а Гевор никогда не таил ни чувств, ни мыслей. По закону его ждали суд и казнь, но Призванная проявила милосердие к мятежнику. Она избрала для него иное наказание – свободу.
– Ты виделся с ним? – с тревогой спросил Амери. Он не знал, что произошло между ними в святилище, но о многом догадывался благодаря слухам. Официально считалось, что оба стража пострадали от тхешшей, но те, кто забирал их тела из святилища, не могли не заметить, как сильно разнятся их повреждения. А еще они знали, что Клесс хорошо стреляет из арбалета...
– Нет. И вряд ли увижусь теперь. Я тоже уезжаю.
– Ты? – опешил Амери. – А как же...
Он осекся на полуслове, не зная, какой из многочисленных вопросов следует задать в первую очередь. Клесс избавил его от необходимости выбирать.
– Я выполнил клятву. Мне больше нечего здесь делать.
– Но Ойра...
Клесс горько усмехнулся, глядя в его удивленные глаза. Ойра... Амери по-прежнему мог называть ее так. Он словно не замечал разницы между храброй русоволосой девушкой, взошедшей на трон в святилище четыре года назад, и той, что вышла оттуда. Может, этой разницы и впрямь не было, и Клесс все придумал, чтобы оправдать себя. Чтобы не чувствовать себя предателем, все же решившись уйти.
– С ней останешься ты. Ее семья. И ее народ. Моя угрюмая рожа не уместна среди этой благодати, да и никогда не была уместна.
– Какая разница! Ты же теперь герой. Если бы не ты, мы бы все...
– Хватит, Амери.
Он несогласно мотнул головой, но, встретившись взглядом с Клессом, все же замолчал. Больше он вопросов не задавал, и разговор быстро увял, скатившись до обмена однообразными репликами про погоду, самочувствие и планы на будущее. В конце концов, Клесс просто сбежал, надеясь, что к следующей встрече он сумеет подобрать подходящие слова для прощания.

Найти принцессу оказалось так же просто, как Амери. После полудня она всегда уединялась в одной из дворцовых башен. Гвардейцы, несущие караул у входа, недобро зыркнули на наглеца, посмевшего тревожить Призванную, но ничего не сказали. Клесс в ответ изобразил самую паскудную из имевшихся в его арсенале ухмылок. Вседозволенность, пришедшая к нему со статусом героя, имела свои плюсы, но чаще раздражала.
Призванная не удивилась его визиту. Она больше ничему не удивлялась, в любой ситуации оставаясь спокойной и величественной, как и положено воплощенной богине. Всезнающее и всепрощающее выражение не сходило с ее лица, лишь изредка принимая оттенок сострадания. Теперь принцесса выглядела старше своих лет, она двигалась и говорила, как зрелая женщина, безупречно владеющая собой и не допускающая малейших отступлений от этикета. Поначалу это беспокоило Клесса. Потом стало пугать.
– Ты разговаривал с Амери? – ее губы тронула приветливая улыбка. – Как он?
– Здоров, – кратко поведал Клесс, не понимая, что она хочет услышать.
– Я не об этом. Как он воспринял известие о том, что ты собираешься нас покинуть?
Он не без труда выдержал долгий, наполненный пониманием и легкой укоризной взгляд. Призванная не сердилась на своевольного слугу, лишь давала понять, что огорчена его решением. Ее глаза вновь приобрели теплый золотистый оттенок, а черты лица ожили, перестав напоминать каменную маску, но Клессу все чаще казалось, что он видит перед собой все ту же безжизненную статую.
– Он поймет. Когда-нибудь.
– А ты?
– Что я?
– Ты поймешь?
Игры в вопросы всегда раздражали Клесса, но еще никогда он так остро не чувствовал себя дураком. Набрав в грудь воздуха, он постарался облечь свои мысли в четкие и краткие фразы.
– Я знаю только одно: я больше не нужен здесь. Я исполнил свой долг и не вправе более занимать место, которое мне не принадлежит. Поэтому я прошу ваше высочество освободить меня от клятвы, которая утратила смысл.
В глубине души Клесс надеялся, что его слова смогут поколебать невозмутимость Призванной. Что сквозь безупречную личину на миг проглянет прежняя Ойра: искренняя, порывистая, живая... Но она все так же ласково и безмятежно улыбалась, словно не замечая напряжения в его голосе.
– Ты ошибаешься, Клесс. Ты нужен мне. Сейчас и всегда. Ты сильнейший из выживших магов. И ты мой друг.
– Но я больше не страж.
– И что с того? Перед тобой открылось море возможностей, нужно только выбрать...
– Я уже выбрал.
Она лишь печально покачала головой. Развернувшись к нему спиной, Призванная плавно прошествовала к узкому окну и взглянула на раскинувшийся внизу город.
– Незадолго до тебя здесь был Гевор. Я с радостью приняла его, а вот он, кажется, был не слишком рад меня видеть. И без обиняков высказал мне то, что думает о чудесном спасении Аруно. Ты и сам знаешь, что наши потери чудовищны. Южные провинции выжжены, поэтому зимой нас ждет голод. Тракты заполонили беженцы и дезертиры, поэтому о торговле с соседними государствами можно забыть. Кругом царят разруха, грязь, болезни... С этим не справиться даже мне, по крайней мере, не сразу. Гевор сказал, что моя жизнь не стоила всего этого. Что он должен был решить все сам, еще до того, как отрекся от клятвы. Ты думаешь так же?
Такого вопроса Клесс не ждал. И уж тем более он не думал, что принцесса окажется настолько откровенна, чтобы пересказывать ему речь Гевора. Призванной нет нужды прислушиваться к крамольным речам единственного на весь город отступника. Тем паче – повторять их вслух. Так зачем она это делает? Зачем мучит его вопросом, на который способна ответить сама?
– Ты сожалеешь, Клесс? – в бархатистом голосе Призванной впервые на его памяти зазвучали резкие нотки. – Сожалеешь, что не послушал его?
– Я не знаю.
Ойра обернулась рывком, словно нечеловеческая выдержка вдруг изменила ей. Плотно сжатые губы больше не улыбались. Подойдя вплотную к Клессу, она взглянула на него снизу вверх и спросила, почти потребовала:
– Ты вернешься?
– Я не знаю, – глухо повторил он, не смея отвести глаз.
– Ты свободен.
Клесс молча кивнул, потом вспомнил о правилах этикета и опустился на одно колено. Нога все еще болела, хотя другие раны стараниями Ойры затянулись почти сразу. Поднеся к губам край белоснежного одеяния, он вновь услышал голос Призванной.
– Уходить лучше сейчас, пока никто не знает о твоем решении. Ты стал слишком важной фигурой, чтобы бесследно исчезнуть в один миг. Амери я все объясню сама.
– Спасибо.
Клесс торопливо и не слишком ловко поднялся и побрел к выходу. На душе было тяжело, но он знал, что вновь обретенная воля и одиночество со временем излечат его. Он получил, что хотел, и мог отправляться на все четыре стороны. Бывший преступник, маг-недоучка, страж, он не представлял, куда пойдет и что будет делать, но неизвестность не слишком пугала его. По крайней мере, не так, как прошлое...
У самого порога он остановился, чувствуя, что нужно сказать или сделать что-то еще, но Ойра опередила его.
– Я буду ждать, Клесс, – тихо сказала она. – Я буду ждать тебя. Сколько потребуется.

Эпилог

Солнце начало цепляться за край горизонта, когда из западных ворот Кеоры выехал неброско одетый мужчина в широкополой шляпе. Стражники, уже собиравшиеся закрыть ворота на ночь, посмотрели на позднего путешественника с удивлением, но чинить преград не стали. Зачем привязываться к приличному с виду человеку, к тому же покидающему город, а не пытающемуся проникнуть в него? Лениво проследив за удаляющимся всадником, они намеревались было вернуться к увлекательной беседе о достоинствах и недостатках холостяцкого образа жизни, когда путник вдруг остановился и развернул коня боком. Он успел отъехать довольно далеко, но его движения все еще легко угадывались. Пошарив по карманам, мужчина резко размахнулся и с силой швырнул что-то вверх, по направлению к воротам. В косых лучах вечернего солнца вспыхнула и погасла рыжая и искра.
– А-а, чернокнижник! – поднял было панику младший из караульных, но старший товарищ отвесил ему крепкую затрещину.
– Придурок что ли? Это ж обычай такой. Бросать монетку, чтоб вернуться. Не слыхал?
– Ага, стал бы он тут деньгами просто так разбрасываться!
– Ну, может, щедрый больно. Или просто дурак. А ты бы лучше пасть закрыл, да пошел посмотрел. Сдается мне, не медяшка это.

Спасибо, Leana!
Прочла на одном дыхании с комком в горле.
Это не пустые слова: очень сильно и больно. Да, здесь всё не так, как в предыдущих твоих рассказах, здесь всё по другому, но (как бы это сказать не косноязычно), я испытала очень большую эмоциональную нагрузку, читая. И слёзы вытерла уже только сейчас. И оно мне надо было плакать?  :)
Замечательно.
(http://yoursmileys.ru/tsmile/rulez/t2015.gif)

P.S. У меня такое ощущение, что от рассказу к рассказу ты пишешь всё лучше и лучше.

Прочитала все - от начала и до конца. Все рассказы очень глубоко цепляют, каждый по-своему. Под впечатлением от последнего я буду ходить еще долго. И еще не раз вернусь к нему и остальным. Как хорошо, что вы есть эрэа Leana, что вы ТАК умеете писать. И что есть наш форум, где можно это прочитать. Так не хватает настоящих, сильных вещей, написанных сочно, полно, красивым языком. И столь погружающих в иную реальность сюжетов.
Огромное спасибо и браво автору!

Ну, это, наверное, правильно, когда над произведением рыдает не только автор, но и читатели. )) Значит, удалось донести. А насчет лучше или нет... Эмоционально, на мой взгляд, у меня самые сильные вещи как раз "Художник" и "Я буду ждать", я люблю писать такое наизнанкувыворачивательное, но стараюсь не увлекаться, чтоб совсем уж в страданиях не увязнуть. Да и не все читатели разделяют мою тягу к мрачняку. ) В загашниках еще вроде как юмор (2 шт.) и вроде как детективка, они полегче.
passer-by, спасибо тебе, дорогая.  ;)

Tory, спасибо. ) Я тоже очень рада, что есть ЗФ, без него, наверное, не писала б я ни стихов, ни прозы. По крайней мере, в нынешнем виде.

Leana, да вообще-то все твои вещи сильные, замечательные, каждая по своему, конечно. Но мне показалось, наверное, что язык повествования становится каким-то более образным, что-ли, насыщенным. Ну, это ж мои ощущения.
Мне всё у тебя очень нравится, потому что наполнено под завязку эмоциями, и в этом смысле Страж ничуть не уступает Художнику. А  юмор очень добрый, мягкий, улыбчивый.
*нетерпеливо* Давай сюда ещё, что написала, вот жду, так и знай.  :)

Очень сильно.    :)  И почему-то напомнило Оскара Уайльда...

Вот просто очень, очень здорово! Спасибо, эрэа Leana - от всей души. (http://static.diary.ru/picture/1345.gif)

Огромнейшее спасибо!
Очень жду того что лежит в загашнике и еще много новых произведений.

"...Я буду ждать тебя. Сколько потребуется..." Читаешь это - и сжимается горло. А героев этой великолепной вещи видишь просто как живых. Потому что они и есть живые. Настоящие. До озноба и до дрожи: кажется, еще немножко, вот-вот - и сойдут со страниц. И, несмотря на всю свою горечь, их история зажигает в читательской душе звезды... От всего сердца спасибо, эрэа Leana! :) И тоже буду очень-очень ждать в этой теме новых встреч с Вашей прозой. Такой разной - и всегда такой околдовывающе сильной и светлой...