Печать страницы - Интервью с актерами и режиссерами

Интервью с Кончаловским

http://www.vz.ru/culture/2011/11/29/542482.html

«Даже время превратилось в деньги»

Режиссер Андрей Кончаловский рассказал об отношениях бизнеса, искусства и политкорректности

«Многие произведения искусства высочайшего качества спонсировались «грязными» деньгами. И все равно это лучше, чем дрянное искусство делать на «чистые» деньги», – сказал в интервью газете ВЗГЛЯД режиссер Андрей Кончаловский. Правда, на вопрос о своих сегодняшних профессиональных пристрастиях он отвечает, что по профессии считает себя просто «человеком мыслящим».

Именно к подзабытому в наше время «искусству размышления» и подвигали участников Второго Международного форума «Искусство и реальность», организованного Фондом Петра Кончаловского, дискуссии, развернувшиеся на просторах библиотеки имени Бориса Ельцина в Санкт-Петербурге. Между бурными международными спорами о проблемах искусства и критики корреспондент газеты ВЗГЛЯД смог побеседовать с Андреем Кончаловским.

«Одна из главных проблем современности – это утрата индивидуальности из-за страха нарушить политкорректность»
ВЗГЛЯД: Вам не кажется, что главная тема форума в этом году – «Искусство и критика» – направлена лишь на узкий круг специалистов?

Андрей Кончаловский: Когда в мире даже время превратилось в деньги и люди собираются, встречаются, общаются по большей части лишь для того, чтобы решить, как количество этих денег умножить, встреча, смысл которой ограничивается вопросами эстетики, может быть, и не касается напрямую вопросов экономики и политики, но кажется мне более важной для опыта человечества. Опыта, который сегодня сознательно и последовательно разрушается. Решение вопросов, касающихся культуры и искусства, сегодня важнее иных, и, может быть, именно в России такой разговор плодотворнее, чем в других странах мира... Знаете, еще Олдос Хаксли сказал: «Весь мир катится в пропасть. Только Европа спешит туда на «Роллс-ройсе», а Россия – на телеге»... Может, поэтому у нас еще есть время подумать и поговорить?

ВЗГЛЯД: Во время дискуссий на форуме часто звучало слово «политкорректность». Что вы понимаете под этим словом?

А.К.: Я думаю, что одна из главных проблем современности – это утрата индивидуальности из-за страха нарушить политкорректность. Причем политкорректность сегодня определяется не диктаторским государством, а диктаторской идеологией как в политике и философии Западной культуры, так и на просторах виртуальной реальности, Интернета. Страшно то, что это анонимное мнение, но боимся нарушить это «общее мнение». В пространстве Интернета можно найти все. Здесь, в виртуальной реальности, а не в реальном обществе, и рождается страх инакомыслия. В результате зритель не общается с произведением искусства, а спешит за анонимными мнениями. И еще человек сегодня утратил величайшую способность, необходимую для общения с искусством, – способность к созерцанию. Он спешит за изменениями, переменами, бежит глазами за движущимся объектом и не умеет сосредоточиться, остановиться, заглянуть в себя – что он чувствует.
Любой молодой человек, глядя на произведение искусства, задается сначала вопросом о том, сколько это стоит, а потом (но и это не всегда) – зачем оно создано. Он точно знает, сколько стоила и за сколько была перепродана формальдегидная акула Дэмиена Херста, но не думает, а зачем это было сделано. Те, кто приобретает произведения искусства, видят в них инвестиции, а не отражение чувств, переживаний художника. Результат – во-первых, отчуждение искусства от зрителя, во-вторых, сегодня маркетинг и продвижение искусства важнее самого произведения искусства, а мнение об искусстве важнее переживания, и сам рынок искусства важнее собственно искусства... Когда-то Марсель Дюшан, создав арт-объект из обычного писсуара, бросил в лицо человечеству дерзкий вызов. Человечество этого испытания не выдержало, предпочтя быть политкорректным. И сегодня лишь единицы способны сказать громко: «А король-то голый!» Но большинство остается на поле политкорректности...

ВЗГЛЯД: Как вы сегодня оцениваете взаимодействие бизнеса и искусства?

А.К.: Отношения бизнеса и искусства никогда не были и не могут быть гармоничными. Конечно, если политическая воля государственной власти включается в эти отношения, налаживая условия для помощи бизнеса искусству, тогда этот конфликт не такой острый. А так, бизнес и искусство противоположны по самой природе своей. У бизнеса, если это не филантропия, цель – заработать. Конечно, существуют безумные бизнесмены, которые из филантропических побуждений дают деньги на искусство, так же как дают их на больницы или другие социальные нужды. А у искусства другая задача: художник, конечно, хочет кушать, но главное все-таки для него – оставить в произведении искусства свое переживание, чувство. Знаете, это такая идеалистическая форма препровождения времени... Собственно, на нашем форуме мы тоже предаемся такой «идеалистической форме времяпрепровождения», и это спасительно для возвращения утраченных нами ценностей.

ВЗГЛЯД: Но разве сегодня разделенные раньше области бизнеса, науки, искусства, наоборот, не сближаются, используя достижения каждой стороны?

А.К.: Я всегда считал, что искусство и наука – совершенно разные вещи. Но сегодня произошла серьезная смена акцентов: с одной стороны, бизнес стал чрезвычайно научным, потому что бизнес теперь не только создает рынок, но и управляет общественным сознанием. Обратите внимание, что в маркетинге, например, используются очень серьезные исследования не только по математике, экономике, но и по психологии. Идея управления человеком стала важнее идеи создания продукта – и в результате искусство маркетинга стало важнее, чем рыночный продукт, а реклама и продвижение стали суррогатами искусства. Тут получается как по Марксу: отчуждение средств производства от производителя... Наступило время мифов, симулякров и спекуляций. А в области искусства, наоборот, стало властвовать мнение, что то, что нельзя продать, искусством не является. Ну а безвозмездная, спонсорская поддержка искусства государством у нас не поддерживается никак. Увы, у нас все построено на недоверии друг к другу. Любая лазейка используется для эксплуатации денежных знаков, откатов... Но спонсорство как институт может существовать только в случае, если средства, которые отданы культуре или искусству, не облагаются налогом. Какой иначе интерес у бизнесмена вкладывать деньги в искусство?

ВЗГЛЯД: Андрей Сергеевич, а как вы относитесь к тому, что часто в искусство вкладывают деньги компании, которые торгуют сигаретами, алкоголем: многие реставрационные работы в больших государственных музеях, приобретения произведений искусства производятся такими компаниями. Насколько корректны такие сделки?

А.К.: А почему бы и нет? Многие произведения искусства высочайшего качества спонсировались «грязными» деньгами. И все равно это лучше, чем дрянное искусство делать на «чистые» деньги. Надо быть морально нейтральным в таких ситуациях: в конце концов, лучше я возьму деньги у табачной компании, чтобы сделать что-то хорошее для человечества, чем они пропадут или их используют против человечества...

ВЗГЛЯД: На форуме вы отстаивали мнение о нравственных ценностях, которые должно нести искусство. Но в истории культуры и искусства есть огромный пласт, который основан на «эстетике зла». Или это уже искусством не считать?

А.К.: Конечно, зло разлито в мире так же, как и добро. И, на мой взгляд, наше сознание – и российское, и европейское – то есть сознание, основанное на христианских ценностях, строится на представлении об амбивалентности мира. В отличие, скажем, от сознания американского. И поразительно то, что «чувства добрые» можно пробуждать в человеке и через ненависть, и через жестокость... Наверное, это один из мировых парадоксов. Действительно, есть художники, которые очень пессимистично смотрят на мир и человека, но, несмотря на это, они любят людей, в их творчестве чувствуется страдание за людские грехи, именно это и делает их художниками. Как женщины часто влюбляются не в хорошего и положительного человека, но, наоборот, в злодея, негодяя – а любят его страстно, несмотря на то, что умом понимают, каков он. Это тоже парадокс...

Интервью с Ольгой Кабо в "Труде" (http://www.trud.ru/article/13-12-2011/270625_olga_kabo_lirika_axmatovoj_privlekaet_menja_svoimi_mnogotochijami.html):

Ольга Кабо: «Лирика Ахматовой привлекает меня своими многоточиями»

Анжелика Заозерская

В Светлановском зале Московского международного дома музыки прошла премьера литературно-музыкального спектакля «Память о солнце». Две талантливые женщины, актриса Ольга Кабо и певица Нина Шацкая, посредством поэзии и музыки воссоздали на сцене мир поэзии Анны Ахматовой. В интервью «Труду» Ольга Кабо поделилась своими мыслями о любви, романтике, мужском бунтарстве и вечной женственности.

— Как родилась идея спектакля в партнерстве с певицей Ниной Шацкой, композитором Златой Раздолиной, режиссером Юлией Жженовой по поэзии Анны Андреевны?

— Идея словно витала в воздухе. Моя любовь к поэзии началась в юности. В нежном возрасте я открывала томики стихов Цветаевой и Ахматовой и пыталась найти в поэтических строках ответы на волнующие меня девичьи вопросы. Ведь женская лирика — это всегда исповедь автора, в ней так много чувственности, остроты, искренности, и, исповедуясь, человек не может лгать. Но любимые строки были моей маленькой тайной, и я не могла доверить ее даже близким подругам. Уже много позже, играя в спектакле «Серебряный век» Театра имени Моссовета, я все же столкнулась с проблемой чтения стихов со сцены. Моя героиня Кира Августовна живет поэзией, она иногда даже не замечает, как при разговоре с людьми вдруг переходит на стихи. Мне было трудно рассказывать стихи, я даже обратилась за помощью к своему вгиковскому педагогу по сценической речи Алле Дмитриевне Егоровой. Я словно заново училась произносить слова, но с задачей справилась. А два года назад на одном из кинофестивалей я попала на сольный концерт Нины Шацкой. Когда услышала, как Нина поет, сразу поняла, что мы одинаково чувствуем поэзию. Шацкая, пропуская лирику через себя, выдает надломленный, хрупкий, но в то же время сильный поэтический образ. Так что можно сказать, что мы подружились на почве стихов. В спектакле звучат две поэмы Анны Андреевны: ранняя, «У самого моря», и одна из последних, «Реквием». В результате получилось объемное драматическое произведение.

— Ольга, вы красавица, Нина красавица, и Анна Ахматова была красавицей. Не теряет ли мужская часть зрительного зала голову при таком обилии красоты?

— Знаменитый итальянский поэт, писатель и сценарист Тонино Гуэрра сказал как то, что «красота — это уже молитва». Ведь когда человек находится в состоянии молитвы, он погружен в себя самого, и в такие моменты он необыкновенно красив! Для меня красота — это гармония души, внутреннее состояние человека, а не совершенство внешней оболочки. Для меня Анна Ахматова прежде всего великий творец, ее красота идет изнутри, вырываясь наружу прекрасной поэзией. Нина Шацкая безумно красива, когда поет, она будто обретает крылья и парит над землей.

— Ольга, вы родились и живете в Москве, тогда как Анна Андреевна принадлежит прежде всего Петербургу, где она прожила почти всю жизнь. Может быть, вам роднее поэзия истинной москвички Марины Цветаевой?

— Я не стала бы разделять поэтов по географическим территориям. Где бы они ни жили, они писали прежде всего о себе и своих чувствах. Но вы абсолютно правы: у каждого города, безусловно, свое лицо, своя атмосфера. Например, когда я приезжаю в Петербург, то ощущаю себя иначе. В городе на Неве можно наслаждаться мгновениями, можно бесцельно бродить, а не бежать, как в столице, можно приостановить вечную спешку и немного помечтать, глядя на воду, мосты. Лирика Ахматовой привлекает меня своими многоточиями, тем, что можно много прочитать между строк, в ритме ее стихов — кардиограмма любви, кардиограмма чувств. В ее поэзии много свежего воздуха, ощущаются простор и настоящая свобода.

— Ольга, ваши героини в театре и в кино — из разных эпох, стран. Если бы вы выбирали время, государство, то…

— В работе я, конечно, очень люблю путешествовать со своими героинями по странам и континентам, примерять на себя времена и эпохи, экспериментировать с внешностью и костюмами. Но если говорить о реальной жизни, то комфортно и уверенно я могу себя чувствовать только в наше время, в России, в родной Москве. Только здесь и сегодня я смогла стать такой, какая я есть, только здесь смогла состояться как личность, как актриса. Москва насыщает меня энергией, здесь мне ничего не страшно, здесь мне и стены помогают!

— Самый знаменитый роман Ахматовой — с поэтом Николаем Гумилевым. Вам нравятся мужчины-романтики, путешественники, воины, каким был первый муж Анны Андреевны?

— Разве Гумилев был романтиком? Мне кажется, что Николай Степанович — великий бунтарь. Он постоянно искал себя — как у Лермонтова: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой…» Он никогда не успокаивался, торопился жить. Путешествуя по Африке, голодая, рискуя, он получал пищу, которая была необходима ему для творчества. У Гумилева — мужская, конкретная, лаконичная поэзия. Мне как женщине, конечно, ближе по духу и пониманию Ахматова, ее строки я могу «присвоить», прожить. А когда я читаю Гумилева, всегда ощущаю некую дистанцию.

— Помните, что читали на вступительных экзаменах во ВГИКе?

— Я очень хотела учиться во ВГИКе, на курсе у Сергея Федоровича Бондарчука, поэтому целенаправленно выбирала программу для поступления именно к этому мастеру. Я подготовила монолог Наташи Ростовой, на украинском языке выучила стихотворение Тараса Шевченко «Як помру, то поховайте…». Безумно хотелось поразить мастера, и, по-моему, мне это удалось. (Смеется.) Сергей Федорович оценил мои старания и после первого же тура принял на свой курс. Было даже немного обидно, ведь я готовилась к длительному вступительному марафону, а все произошло так быстро: раз — и я уже студентка Института кинематографии!

— Вашим педагогом была и супруга Сергея Бондарчука Ирина Скобцева. На ваш взгляд, удалось ли паре Бондарчук — Скобцева стать таким же явлением в педагогике, как Сергею Герасимову с Тамарой Макаровой?

— Сергей Федорович и Ирина Константиновна были очень гармоничной парой: он — сила, она — нежность; он — мужчина с большой буквы, она — вечная женственность. Быть студентами таких мастеров — настоящее счастье. Сергей Федорович и Ирина Константиновна преподавали нам не только актерское мастерство — они готовили нас к трудностям и лишениям в выбранной профессии, учили правильно относиться ко взлетам и падениям, воспитывали умение ждать и не терять веру в себя ни при каких обстоятельствах. Их уроки — настоящая школа жизни!

— Одна из последних премьер в Театре Моссовета — «Кастинг» с Аллой Сигаловой в главной роли. Вы играете танцовщицу, девушку взбалмошную, капризную, да еще и возрастную. Расскажите о работе с хореографом и в данном случае актрисой Аллой Сигаловой/

— Этот спектакль, поставленный Юрием Ереминым, не только об актерском кастинге… Ведь по большому счету вся наша жизнь состоит из подобных кастингов. Вне зависимости от того, чем занимается человек, он должен постоянно доказывать, на что он способен, что он лучший в своем деле, что если не он, то никто… Да, не всегда все складывается так, как бы хотелось. Но все равно доля здорового американизма: «Ничего невозможного нет!» — должна жить в каждом из нас. И наш спектакль — о людях, которые умеют добиваться своего. Алла Сигалова — прекрасный хореограф. Во время репетиций не щадила ни себя, ни нас, требуя от актеров полной самоотдачи в танце.

— В Театре Моссовета у вас замечательные партнеры. Один Александр Домогаров дорогого стоит.

— Судьба всегда дарила мне прекрасных партнеров. В кино это Иннокентий Смоктуновский, Наталья Гундарева, Николай Караченцов, в театре — Георгий Тараторкин, Ольга Остроумова. А Домогаров, кстати, до Театра имени Моссовета работал в Театре Российской армии, и мы вместе играли в спектакле «Маскарад» по Лермонтову: я — Нину, а он — князя Звездича. Именно тогда мы и подружились. И вскоре опять повстречались, но уже на сцене Театра имени Моссовета. Саша — очень требовательный и надежный партнер. Недаром спектакль «Сирано де Бержерак» живет уже 12-й театральный сезон!

— Знаю, что вы видели спектакль «Сирано де Бержерак» с Сергеем Безруковым и Лизой Боярской. Интересно ваше мнение об этой постановке и актерских работах.

— Это совсем другой спектакль. На мой взгляд, это скорее шоу, нежели захватывающая история любви. Да, в этой постановке лично мне не хватило боли, трагедии. Хотя я, конечно, не могу быть стопроцентно объективна. Ведь я живу с ролью Роксаны с 1988 года — после того как сыграла ее в фильме Наума Бирмана. И очень люблю наш моссоветовский спектакль, в нем есть душа, и это главное. И на первом плане у нас — мужчина и женщина, сложная, проникновенная история их взаимоотношений.

Резюме «Труда»

Ольга Кабо, актриса

Родилась в 1968 году в Москве.

Училась на актерском факультете ВГИКа, в мастерской Сергея Бондарчука и Ирины Скобцевой.

Работала в Театре Российской армии (с 1994 года), в 2002 году перешла в Театр им. Моссовета.

Кабо снималась в фильмах «Сирано де Бержерак» (1989), «Королева Марго» (1996) и др.

К юбилею сценической деятельности Ефима Шифрина довольно симпатичное интервью:

http://fakty.ua/144478-efim-shifrin-mne-snyatsya-mnogoserijnye-sny-v-kotoryh-ya-besstrashnee-i-muzhestvennee-chem-v-zhizni-ya-tak-toskuyu-po-chudesam

Ефим Шифрин: «Мне снятся многосерийные сны, в которых я бесстрашнее и мужественнее, чем в жизни. Я так тоскую по чудесам!»

Владимир ГРОМОВ, «ФАКТЫ»

06.12.2011

Ровно 35 лет назад известный артист впервые вышел на театральную сцену

Роман Виктюк до сих пор называет Ефима Шифрина своим любимым учеником. Известный режиссер был первым, кто вывел Ефима на театральную сцену студенческого театра МГУ. Это произошло ровно 35 лет назад. Со временем Шифрин стал не только известным актером, но и популярным юмористом. Правда, в последнее время Ефим Залманович все реже появляется на телевидении с юмористическими рассказами. Чаще участвует в театральных постановках. «ФАКТЫ» решили по телефону поздравить актера с профессиональным юбилеем, а заодно поговорить «за жисть».

«Актера, летевшего на гастроли, командир экипажа запросто мог пригласить в кабину и доверить штурвал»
— Ой, вы только говорите погромче, а то Киев далеко, и мне, старику, трудно разобрать, — шутит Ефим Шифрин.

— Так лучше слышно?

— Ой, ну это другое дело, просто сказка, я даже не рассчитывал.

— Ефим, рано вы себя в старики записываете, в ваши-то 55. Неужто о пенсии подумываете?

— Это такое актерское баловство — рассуждать о возрасте. На самом деле артиста очень трудно выгнать из гримерки. Вот, например, в театре имени Вахтангова до сих пор выходит на сцену Евгений Евгеньевич Федоров, которому почти 90. И я не знаю, с какой радости он бы это счастье променял на пенсионное. На днях снимались в передаче «100 вопросов к взрослому» с Владимиром Зельдиным, которому в январе 97 исполнится! Болтали за кулисами, и я подумал: мне бы такую ясность ума и живость. У меня на этот счет мысли идут вразрез с привычным мнением — я за увеличение пенсионного возраста.

— Не думали, чем бы занимались, если б не актерство?

— Если бы судьба лишила меня голоса или случилась какая-то другая беда, отнявшая у меня профессию, я смог бы преподавать и писать. Мне есть что вспомнить. И не потому, что много чего происходило в жизни, а из-за того, что посчастливилось работать с выдающимися режиссерами, великими актерами. Они все время просятся на бумагу… Что касается преподавательства, я, к сожалению, не владею какими-то методиками обучения, хотя сам много учился. И на курсе у Виктюка в ГИТИСе, и во время работы с режиссерами. Но мне кажется, я бы мог передать и рассказать о том, что у меня иногда получается хорошо.

— Какие-то необычные профессии в жизни на себя примеряли?

— У нас во время гастролей постоянно что-то случается: дают порулить теплоходом или сажают на минуточку за штурвал самолета. Окружающие приобщают к тому, чем занимаются сами. Такой знак гостеприимства, очевидно. Раньше вообще считалось в порядке вещей, когда актера, который летит на гастроли, командир экипажа приглашал к себе в кабину и давал в руки штурвал. Мне много раз приходилось бывать в кабинах пилотов, только недавно все кончилось — в целях безопасности. Хотя понятно же, что никто из актеров, сидевших в кабине, ничего там по-настоящему не делал. У актеров привилегированное положение, раздражающее иногда других. И это вполне объяснимо — мы быстрее договариваемся с инспекторами ГАИ, нам не приходилось стоять в очередях…

— Неужели не встречаются противные блюстители порядка, которые не идут на уступки?

— Конечно, встречаются. Причем они не просто противные, а совсем злющие. Для таких известная личность — самая желанная жертва. Они не упустят случая показать свое превосходство. Это их звездный час — поиздеваться над человеком, который от них в данную секунду зависит.

— Вы много путешествуете, гастролируете. Уже весь земной шар, наверное, объездили?

— Я никогда не был в Латинской Америке, и мне так туда надо по делу, срочно. Остапу Бендеру и то больше повезло, он все время говорил о Рио-де-Жанейро, а я его даже не видел. Меня потрясла не Великая китайская стена, не Тадж-Махал, не все эти роскошные снимки из глянцевого журнала, а какие-то детальки. Иногда случается, что сентиментальность играет со мной злую шутку, я могу прослезиться, просто глядя на пейзаж. Но чаще всего это не экзотическая картинка, а тема, которую я уже видел во сне, или она выплыла из подсознания — с полочки, где хранится детский альбом. Вот если я что-то такое вижу (это может быть грязная лужица с осколками льда или жухлый листок, или запах кушанья, которого я двести лет уже не пробовал), могу выйти из состояния равновесия. А вы мой рассказ от руки записываете?

— Нет, на диктофон.

— Подождите, тогда мне надо говорить чуть ниже. Я хочу звучать уверенно. Сделайте меня на бумаге баритоном.

«Если бы я в свое время не пошел в спортзал, до сих пор играл бы каких-нибудь чумных идиотиков»
— Постараюсь. Ефим, а сны вам часто снятся?

— Часто, а знаешь, почему? Ой, я на «ты» перешел, по голосу ты моложе, и мне так легче.

— Не проблема.

— Жизнь артиста не такая, как у всех — в 23.00 лег, в 9 проснулся. Мы спим в дороге, разных гостиницах. Поэтому лично мне сны запоминаются. Мой сон всегда прерывает будильник, звонок горничной или ласковое поглаживание стюардессы по плечу. Я не успеваю досмотреть кино, участником которого только что был. Поэтому сны вижу многосерийные. Проснулся в самолете, выпил, съел дохлую курицу и опять спишь. Признаюсь честно, не нравлюсь себе на экране, но смотреть нужно, чтобы учиться, анализировать ошибки. Со снами гораздо проще, в них мне больше везет, я там бесстрашнее, мужественнее, чудес больше происходит, чем в жизни. А я так тоскую по чудесам.

— Эротические сны тоже случаются?

— (Стушевавшись.) Хорошо, когда эротические сны сбываются. Я не большой любитель беседовать на эти темы. Когда говоришь об этом с человеком, которому доверяешь, можно дать себе волю… Но если свидетелями разговора становятся тысячи, отпадает охота в эту область вторгаться.

— Ваше отношение к теме про ЭТО — природная скромность?

— Нет, думаю, издержки воспитания. Я родился в семье довольно взрослых родителей: маме был 41 год, папе — 46. У нас не было никаких особенных строгостей, но все, что касалось интимных отношений, не обсуждалось. К тому же в советское время и книги были иными. Вы у Достоевского много эротических сцен видели? Но эротики в отношениях Настасьи Филипповны и Рогожина не меньше, чем в любом бульварном романе. И она интенсивнее и горячее, чем в нынешних книгах. А почему? Потому что прячется за вуалью хорошей литературы. Меня не пугает нынешняя открытость. Но для меня интим — отношения двоих. А там, где «групешник», — уже порнушка.

— По-прежнему серьезно занимаетесь в спортзале над усовершенствованием своего тела?

— Только что из зала. Находясь в Москве, занимаюсь не меньше трех раз в неделю. Все уже знают, что в обед я всегда на тренировке. Это стало частью моей профессии. Во-первых, у меня должно хватать сил на мою работу — она физически тоже непростая. Во-вторых, активные занятия спортом отодвигают границы опасного возраста. А в-третьих, спорт расширяет круг ролей, которые мне предлагают в театре. Если бы однажды я не пошел в зал, до сих пор играл бы каких-нибудь чумных идиотиков, в образе которых вышел на сцену в далекие 70-е. Смелее стал в профессии после того, как у меня появилась физическая сила.

— В последнее время вас все чаще можно увидеть не в юмористических шоу, а на театральных подмостках. Сейчас с Татьяной Васильевой в спектакле «Торговцы резиной» играете.

— С этим спектаклем едем 12 декабря в Одессу и 13-го — в Киев. Васильеву считаю идеальной партнершей. Она исключительная. К тому же у нас очень много общего. Она, как и я, вне быта, мало чего понимает в коммунальных делах. Вспомнил смешную историю. У меня дома однажды сорвался в душе этот, ну как его…

— Смеситель?

— Да, он самый. Отлетел шланг с душем, а я даже не подумал, что надо закрыть кран и начал все это прилаживать при открытой воде. Забрызгал все, потом пытался заткнуть фонтан большим пальцем, а ведь надо было просто выключить воду.

— Судьба свела вас с Романом Виктюком, у которого сыграли в восьми спектаклях.

— Когда Виктюк пришел во ВГИКе к нам на курс, слова «великий», «гениальный» тогда еще не очень были в ходу. Ромочка замечательный преподаватель, которого мы очень любили.

— Вы его Ромочкой называете?

— Подожди… (Пауза). А чего-то я его никак не называю. За глаза по-всякому зову, например, Дед, как все в театре. Но это только, когда он не слышит.

— Роман Григорьевич не только талантливый режиссер, он невероятный знаток русской речи. Особенно ненормативной лексики.

— У него нет слов для внутреннего пользования и внешнего. Я иногда поражаюсь, что в телевизионных эфирах он себе в ненормативной лексике отказывает, чтобы его не запипикивали. На самом деле крутые словечки — часть его словаря, с ними становится понятнее актерская задача.

— Несмотря на свою кочевую профессию, вы домосед?

— Стал с годами, хотя это слово мне очень не нравится. В моем сознании домосед — это бездельник. Но я ни секунды не сижу без дела, не валяюсь перед телевизором с пивом и рыбой. Страшно себя казню, когда совсем ничего не делаю.

«До сих пор кусаю локти за то, что бросил музыкальную школу»
— Вы ведь живете в знаменитой сталинской высотке на Котельнической набережной?

— Да, вот сейчас как раз подхожу к окну — они у меня выходят во двор, слава Богу. Не знаю в Москве дома, в котором можно спать при открытых окнах. У меня же тишина совершенная.

— У вас много знаменитых соседей.

— К сожалению, имена большинства из них уже растасканы по памятным доскам — очень много народу ушло в последнее время. Из «теплых» соседей Ширвиндт в соседнем подъезде живет, киноактер Валера Николаев. А великие старики, к сожалению, ушли. Дом, конечно, легендарный. Но у него непростая история. Я был страшно удивлен, узнав, какая битва шла за квартиры, когда распределяли жилплощадь всем великим. В ход шли и доносы, и наветы, и жалобы.

— А какое у вас любимое место в квартире?

— У компьютера в основном. Кстати, мой ник в интернете Котельник. У меня в компьютере все: тексты (21 февраля готовлю премьеру), музыка, которую надо разучить, скайп, чтобы с семьей в Израиле поговорить… А еще на рабочем столе настольная лампа и всегда открытая книжка. Рядом диван, на который можно сразу рухнуть, поняв, что я уже от компьютера насосался и пора отваливать.

— Долго овладевали этой техникой?

— Свой первый компьютер купил в Америке в 1993 году. Это был такой ноутбук, которым можно было убить — толстенный, тяжеловесный. Я ничего в нем не понимал. Помню, когда проходили таможню и американец меня попросил открыть и включить компьютер, я сказал, что еще не знаю, как это делается. И он расхохотался, потому что в первый раз увидел человека, не знающего, как включается компьютер. Он нажал кнопку и говорит: приедешь домой, вот здесь нажимай. Ноутбуком я долгое время пользовался только как пишущей машинкой.

— Чему-то еще хотели в жизни научиться?

— Вот за что кусаю локти себе, так это за то, что бросил музыкальную школу. Сейчас играю в мюзикле стареющего радиоведущего, так хочется сесть за рояль. Второе сожаление, что не нашел в себе силы освоить гитару. Не пошло. Это, наверное, единственный случай в жизни, когда я сдался.

— На премьере фильма «Высоцкий» были?

— Нет, но отзывов много слышал. У меня в машине радио… Слушайте, ни в одной стране мира нет такой истошной интеллигенции. У нее все — «попрание», «поругание». Ну спел кто-то песню Высоцкого, хотя по масштабу личности даже близко не стоял. Но ведь никто и не претендует на этот масштаб. Пусть поют! Пусть помнят! Не хотите, не слушайте. Не нравится — не смотрите. Убейтесь со своим артхаусом! Сходите на стадион, пробегите стометровку. Выдохните гремучий негатив. А потом возвращайтесь к своим золотым микрофонам и перьям.

С огромным удовольствием прочитала интервью с Ежи Гофманом на украинском сайте Телекритика (http://www.telekritika.ua/lyudi/2011-11-17/67015). Интервью не очень новое - ноябрьское, но очень интересное.

Ежи Гофман: «Украина подарила мне самую большую любовь моей жизни»

Ирина Гордейчук

Легендарный польский режиссёр, чья новая работа «Варшавская битва. 1920» недавно открыла 41-й МКФ «Молодость», поделился с ТК подробностями работы над фильмом, вспомнил, как танцевал польку-мазурку во ВГИКе, рассказал, что связывает его с Украиной, и назвал причины отказа от экранизации книги Василя Шкляра «Залишенець. Чорний ворон»

- Пан Ежи, вы являете собой редкий пример успешного режиссёра как в игровом, так и в документальном кино, с которого начинали карьеру. В каком виде киноискусства чувствуете себя комфортнее?

- Думаю, что достоверными могут быть не направления киноискусства, а сами фильмы. Только они! И в неигровом, и в художественном кино можно врать. Многие из нас помнят, как в псевдодокументальных агитках действительность показывали совсем иной, нежели она была на самом деле. Аксиома, что существуют большая правда и маленькая правдёнка. Не в видах кинематографа, которым занимается тот или иной режиссёр, таится истина, а в нём самом - не профессионале, но человеке. В искусстве нет объективизма. Даже если мы поставим на улице 20 камер без режиссёра и оператора, кто-то ведь потом смонтирует отснятый материал! И монтажёр будет субъективен. Суть вопроса заключается в совести, в честности, в понимании своего гражданского долга. Почти забытых сегодня понятиях. Может быть, данные слова звучат в настоящий момент помпезно, но это именно так.

- И всё-таки, что вам интереснее снимать как профессионалу?

- Конечно, сегодня я бы уже не взялся за документальную картину (даже на очень важную для меня тему), где был бы вынужден подниматься на вершины гор, бегать по джунглям и так далее... Я ведь роль режиссёра играю уже почти 60 лет! Понимаете, что это означает? Такое количество времени могут лишь не сходить с театральных афиш названия спектаклей, в которых занят Богдан Ступка! (Смеётся.)

- Однако вы ушли из документалистики в игровое кино, когда ещё могли покорять и горы, и моря! Очевидно, причина приоритета всё-таки не в возрасте?

- Действительно, я окончил режиссёрский факультет ВГИКа и мечтал снимать художественные фильмы. Но мы стали заниматься неигровым кино. По двум причинам. Говорю во множественном лице потому, что все свои документальные работы, кроме одной, снял вместе с уже покойным Эдвардом Скужевским (польский режиссёр, однокурсник Гофмана. - Авт.). А всего на счету у нашего тандема 27 неигровых и 3 художественные ленты.

Причина первая. Мы почти 5 лет жили вне родины, потому что учились в Москве и приезжали в Польшу только на каникулы. Неигровое кино стало для нас школой жизни, наукой наблюдения, конденсацией полученных профессиональных навыков, практикой монтажа. Ведь в те годы документальные фильмы не должны были превышать 10-15 минут. И демонстрировались в кинотеатрах перед художественными картинами. Этим и обусловлен жёсткий хронометраж - нужно было уложиться во время, отведённое для сеанса. Следует сказать, что тогда зрители часто ходили в кино лишь для того, чтобы посмотреть коротенькие документальные фильмы. А с художественного уходили! (Смеётся.) Таким было значение неигрового кино. Его подъём можно исчислять с «чёрной серии» документальных проектов, которые мы с Эдвардом начали снимать в 1955 году. Так назвали наши картины журналисты. А по сути это были публицистические, острые, говорящие о серьёзных проблемах общества, работы. Темами фильмов стали хулиганство, бандитизм, алкоголизм, проституция, бездомность, на которые раньше было наложено табу. Это вторая причина того, что свою карьеру я начал с неигрового кино.

- Тогда почему, когда ваше имя уже стало известным и уважаемым в киномире, вы вдруг всё начинаете с белого листа?

- Мы с Эдвардом Скужевским пришли в кинематограф с намерением стать режиссёрами художественных фильмов. Кроме режиссёрского диплома, каждый из нас имел и актёрский. Может быть, потому и сегодня артисты хорошо понимают меня, а я - их. Взаимно любим друг друга. Но, конечно, не это стало главной причиной возращения в игровой кинематограф.

Стремительно набирало популярность телевидение. Как положительный момент: оно предоставило экран и неигровым фильмам. А с другой стороны, разбаловало документалистов: лимит на хронометраж, необходимость выражать свою мысль малым текстом, говорить сжато и сильно перестали существовать. На голубом экране возникли так называемые говорящие головы. То, что я и мои коллеги делали за 10 минут, теперь воплощалось в 45-минутных картинах, а то и больше. К тому же, появилась магнитная плёнка, экономить её не было необходимости. Настали другие времена - царствования телевидения. И работать в документальном кино нам стало неинтересно. Написали первый сценарий для игрового фильма и сняли его. Картина называлась «Гангстеры и филантропы». И пошло-поехало...

- Однако через несколько десятилетий вы вновь наступили на те же грабли, причём очередной виток возвращения к документальному кино был связан уже с нашей страной - это телефильм «Украина. Становление нации». Почему и зачем?

- Ох, вы знаете, нельзя немножко забеременеть! С Украиной я был связан всегда. Во-первых, ваша страна подарила мне любовь. Самую большую любовь всей моей жизни. Увы, уже покойную жену Валентину, которая сыграла огромную роль и в моей судьбе, и в моём творчестве. Она была литературоведом, переводчицей. Хотя по профессии, по сути, не работала: свою жизнь посвятила мне и тому, чем я занимаюсь. Валентина обладала просто-таки звериным чутьём на людей. Если говорила: «Дорогой, это сволочь!», через месяц, полгода, год выяснялось, что она была права. И наоборот: если человек оказывался нелёгким в общении, но настоящим, советовала не обращать внимания на его капризы. Прекрасно чувствовала и актёрский потенциал. Это ведь Валентина подсказала Анджею Вайде, чтобы он пригласил в ставший позднее киноклассикой фильм «Пепел» Даниэля Ольбрыхского. А меня просто заставила на роль Баси в картину «Пан Володыевский» взять Магду Завадскую. Результат вы знаете... Моя жена была небольшого роста, но характер!.. Дай боже! (Увы, её нет уже 13 лет, грусть стала светлой. Сегодня я женат, моя супруга раньше работала на телевидении, занималась бизнесом. Сейчас помогает мне.)

Здесь, в Украине, у меня родственники, друзья. Здесь я снимал фрагменты «Пана Володыевского», «Потопа» - недалеко, под Киевом, в Вишенках, самые большие батальные сцены. Был художественным руководителем фильма по произведению братьев Стругацких «Трудно быть богом», съёмки которого проходили в Украине и Баварии. И так далее.

Однако ваша страна небезразлична мне не только поэтому. История тесно переплела судьбы украинского и польского народов. И в хороших, и в плохих, и в трагических событиях. Потому существование большого независимого государства рядом с моей родиной - великое дело. Но «Украина. Становление нации» - не учебник истории. Для этого есть специалисты. Мой фильм - неравнодушный взгляд человека со стороны на великую европейскую державу.

- Вы закончили эту работу ещё в 2008 году, однако украинские зрители до сих пор её не видели...

- Это правда. Может, причиной тому финал? Фильм оканчивается Оранжевой революцией... Однако в настоящий момент я веду переговоры относительно показа картины по украинскому телевидению. Надеюсь, они завершатся положительно.

- Недавно прошедший, 41-й по счёту, кинофестиваль «Молодость» в четвёртый раз открывался премьерой вашего фильма - «Варшавская битва. 1920». Это первая польская картина, снятая в формате 3D, что вызвало немало скептических комментариев. Данный формат - дань моде?

- Можно сказать и так. Мысль снимать фильм в формате 3D пришла в голову оператору. Кино - искусство, напрямую связанное с техническими новшествами. Изначально кинематограф был «великим немым», затем появился звук, чуть позже - цвет. Со временем драматургическое действо стали поддерживать, усиливать его влияние на зрителя различные спецэффекты. Теперь - 3D. Этот формат даёт возможность вызвать дополнительный интерес зрителей к картине, потому грех не использовать его. Я принадлежу к режиссёрам, которые считают пустые кинозалы поражением. Для меня нет понятий «авторское» и «коммерческое» кино. Чепуха! Если рассуждать в этом направлении, то Чарли Чаплин был самым коммерческим художником в мире: на его фильмы публика валом валила. Глядя на игру гениального артиста, плакали и Эйзенштейн, и кухарка! Кино может быть либо плохим, либо хорошим. Всё остальное - придумки критиков. Потому, что бы там ни говорили, а за первые три недели проката «Варшавской битвы» в Польше картину посмотрело около миллиона зрителей! Они продолжают идти в кинотеатры. И их реакция для меня - самая важная оценка моей работы.

Окончание

- Пан Ежи, не буду сейчас касаться исторической канвы сюжета - не настолько хорошо разбираюсь в нюансах польско-украинско-российских отношений начала прошлого века. Но существует выражение: бог в деталях. Если говорить о кинопроизведении, удалённом от сегодняшнего дня, здесь якобы мелочи особенно важны - любая небрежность режет глаз , вызывает недоверие к режиссёру. Простите, но в «Варшавской битве» я споткнулась о кое-какие детали. Например, мне показался утрированно современным типаж главной героини, которую играет замечательная актриса Гражина Шаполовская. Судя по фотографиям того времени, по хроникальным кадрам, что дошли до нас, женщины 20-х годов прошлого столетия выглядели несколько иначе...

- Но она ведь танцовщица, прима! Такая пани и не должна ассоциироваться с обычной женщиной. Она - идеал, предмет восхищения. Макияж же, прическа, одежда - всё соответствует стилю начала ХХ века.

- А военная форма? Согласитесь, ведь на войне, где смерть, кровь, грязь, нереально увидеть свежевыглаженные гимнастёрки! Вам подобные бытовые подробности были не особенно важны?

- У меня есть фотографии того времени: никто из офицеров Красной Армии не был неряшливо одет - ни Тухачевский, ни комиссары. Тем более поляки. Я опирался на эти документальные свидетельства.

- Слышала, что вы собирались снимать фильм о своём детстве, о Сибири, где несколько лет жила на поселении ваша семья. Не раздумали воплотить эту идею в жизнь?

- Здесь у меня возникли сложности. Никак не складывался сценарий. Может быть, потому что я принимал эту историю чересчур близко к сердцу, не мог отстраниться от ситуации? Позже мне предлагали сценарий на подобную тему, действие в нём также происходит в Сибири, но я отказался. Если без подробностей: мне не хотелось работать с продюсером картины, с которым пересекался раньше. Посмотрим, что у них получится. Конечно, мне будет трудно судить объективно об этом фильме, поскольку слишком хорошо помню переживания тех лет...

- Отказались вы и от экранизации книги украинского писателя Василя Шкляра «Залишенець. Чорний ворон». Можно узнать, по какой причине?

- Вы же читали книгу?.. Я тоже. Она мне не понравилась, мягко говоря. Я всегда плохо относился к советской власти, но никогда - к русскому народу. Шкляр написал откровенно националистическое ксенофобское произведение. Мне это неинтересно.

- Пан Ежи, я слышала, что вгиковцы бывшими не бывают, поддерживают друг с другом отношения на протяжении всей жизни. Приезжая в Москву, встречаетесь с кем-то из однокурсников?

- Увы, большинства коллег, с кем я начинал карьеру в кинематографе и кто состоялся как профессионал, уже нет. Моими близкими друзьями были: прекрасный литовский режиссёр Витаутас Жалакявичюс, режиссёр Женя Карелов, невероятно талантливый человек, который, к сожалению, очень рано умер, утонул в Пицунде. Нет и потрясающего оператора Паши Лебешева, моего настоящего дружбана... С теми же, у кого творческая биография не сложилась, довольно трудно общаться. Граница «успех - неуспех» в искусстве очень сильно чувствуется, к сожалению.

- Вы ощущаете зависть собратьев по цеху?

- Конечно. Это нормально. Такие чувства свойственны человеку. Наш курс был самым большим в истории ВГИКа - 37 человек, и самым многонациональным: 7 румын, два поляка, чех, монгол, а также представители всех республик Советского Союза. И человек 5-6 русских ребят. А поскольку по окончании института мы должны были получить и режиссёрский, и актёрский диплом, до второго курса включительно нам было запрещено привлекать в свои постановки артистов со стороны. И каждый играл в 4-5-6 отрывках...

- Кстати, ваша вторая профессия вам нравилась?

- Очень! Но проблема заключалась в том, что актёрские отрывки мы репетировали после лекций. ВГИК в те времена не имел своего общежития, студенты жили на другом конце Москвы, репетиции зачастую заканчивались очень поздно, и мы ночевали по гардеробам. Наш первый мастер Михаил Чиаурели (потом был Иван Пырьев) говорил: «Перво-наперво будущий режиссёр должен быть устойчив и психически, и физически. Иначе ему нечего искать в этой профессии».

- Кто-то выделялся на курсе в те времена?

- Нет. Абсолютно! У нас учились ребята, талантливые во всех отношениях - прекрасно играли на рояле, рисовали, фотографировали, пели, танцевали. Были весьма одарёнными, но не смогли сконцентрироваться на чём-то одном и со временем куда-то пропали...

- Вспоминаю замечательный фильм Петра Тодоровского «Такая чудная игра», действие которого происходит как раз во вгиковском общежитии. Там действительно царила такая необыкновенная атмосфера, которую воспроизвёл Пётр Ефимович?

- Всё это было позже, когда появилось собственно общежитие ВГИКа. Вначале ведь мы обитали на улице Текстильщиков на Соколе, затем - в Алексеевском студгородке, в бараках, которые были построены в начале 30-х годов на 4-5 лет. Но, как всё временное, эти постройки оказались вечными - мы там прожили замечательные дни: конечно же, танцевали (что там тогда было?), да, польку-мазурку и подобные танцы... Потом привезли из Польши первые пластинки нашего джаз-оркестра Тельмера. Они произвели поистине революционный эффект! Короче, могу сказать одно: скучно не было! (Смеётся.)

Очень хорошее интервью! Теперь точно пойду на "Варшавскую битву". Но один момент позабавил.

Вспоминаю замечательный фильм Петра Тодоровского «Такая чудная игра», действие которого происходит как раз во вгиковском общежитии. Там действительно царила такая необыкновенная атмосфера, которую воспроизвёл Пётр Ефимович?

[spoiler]Фильм вот о чём:

Холодной зимой 1951 года студенты одного из московских вузов решили разыграть своих соседей по общежитию: тайно подключили микрофон к радиоприемнику и от имени кремлевского правительства передали сообщение об отмене цензуры и прописки, пятикратном понижении цен и многих иных радостных событиях. Расплата не заставила себя долго ждать: "зачинщики" были арестованы и расстреляны в подвалах МГБ... Эта история рассказана в фильме Петра Тодоровского "Какая чудная игра".
http://www.kino-teatr.ru/kino/movie/ros/2874/annot/

А вот что былона самом деле:

Талант нашего героя был многогранен, и одной из таких граней было его умение мастерски пародировать многих известных людей. Поначалу это свое мастерство Николай Рыбников не афишировал, все его розыгрыши касались только коллег-студентов. Например, известны случаи, когда, узнав о «темном пятне» в биографии какого-нибудь студента, Рыбников с единомышленниками заманивали бедолагу в свою комнату, где Рыбников, заранее спрятавшись в шкафу с подключенным к работающему радиоприемнику микрофоном, имитировал голос диктора. Но вся соль розыгрыша заключалась в том, о чем вещал этот голос - приглашенный в комнату студент выслушивал всю свою подноготную, включая и самые интимные подробности из собственной биографии. Все эти розыгрыши доставляли Николаю Рыбникову и трем его приятелям огромное удовольствие, чего нельзя было сказать об испытуемых. Иногда голос из радиоприемника доводил их буквально до истерики. Однако когда правда выплывала наружу, и довольный Рыбников выходил из шкафа, ни один из «жертв» не решался заявить об этом розыгрыше руководству института. Это и понятно - в таком случае студенту пришлось бы рассказать и о собственных грехах. Именно поэтому рыбниковские розыгрыши долгое время не выходили за стены общежития, но постепенно Рыбников с друзьями, по всей видимости, утрачивали чувство реальности, что привело к большому скандалу в 1951 году, историю о котором рассказал впоследствии Петр Тодоровский в своем фильме «Какая чудная игра», вышедшем в 1995 году.
В один из весенних дней шутники собрали в своей комнате половину общежития, и Николай Рыбников уже по сложившейся традиции, все так же прячась в шкафу, голосом Юрия Левитана зачитал правительственное постановление о снижении розничных цен, согласно которому с 1 апреля цены на продовольствие снижались в 5 раз, на винно-водочные изделия в 7 раз, а соль и спички должны были отпускать и вовсе бесплатно. Ни один из присутствующих в комнате, кроме самих шутников, ни на секунду не усомнился в реальности происходящего и посему правительственное постановление было встречено шквалом аплодисментов и криками: «Да здравствует товарищ Сталин!» и «Слава советскому правительству!».

Уже через несколько дней буквально весь поселок горячо обсуждал постановление о снижении розничных цен и с нетерпением ожидал наступления 1 апреля. В конце концов, новость об этом долетела до компетентных органов, которые не имели права остаться безучастными к такому скандалу. Шутники были довольно быстро разоблачены и доставлены в кутузку. Учитывая суровость тогдашних времен, студентам-шутникам грозило как минимум 25 лет строгого режима за антисоветскую пропаганду.
К счастью, следователь, который вел это дело, оказался совсем не кровожадным и не стал заводить на ребят уголовное дело. Но совсем безнаказанными ребята не остались - их дружно исключили из комсомола, а Николая Рыбникова вдобавок хотели еще и отчислить из ВГИКа, однако вступившееся за него руководство курса, справедливо считавшее его одним из самых своих лучших учеников (и здесь, как было уже упомянуто выше, решающую роль сыграл спектакль, в котором Николай Рыбников блестяще играл Петра Первого), спасло нашего героя от неминуемого отчисления.
http://www.rusactors.ru/r/rybnikov/index.shtml[/spoiler]

Вот такая статья к юбилею Леонида Филатова:

http://fakty.ua/145033-aleksandr-filippenko-filatov-vechno-podbiral-na-ulicah-cshenkov

Александр Филиппенко: «Филатов вечно подбирал на улицах щенков»

Андрей КРАВЧЕНКО, специально для «ФАКТОВ»

24.12.2011

За свою не очень долгую жизнь Леонид Филатов успел многое. Он запомнился зрителям ролями в Театре на Таганке, блистательно сыграл плейбоя в первом отечественном блокбастере «Экипаж», героя-любовника в «Забытой мелодии для флейты»… К тому же Филатов автор едкой, уморительно смешной сказки «Про Федота-стрельца», создатель и ведущий телепередачи «Чтобы помнили», сценарист и режиссер фильма «Сукины дети». Леонид Алексеевич умер осенью 2003-го, а до этого десять лет мужественно боролся с тяжелой болезнью. В канун 65-летия актера о нем вспоминают друзья и коллеги.

Александр Пороховщиков: «Ленька без остатка отдавался своей профессии, а такие люди мало живут»
— Леонид Филатов — яркая индивидуальность, замечательный человек, умница, с хорошим чувством юмора, — говорит актер Александр Пороховщиков.- А наличие юмора говорит о глубоком уме. То, что Леня талантлив, бесспорно. Он замечательный литератор, его произведения совершенно изумительные. Как актер больше проявил себя в кино, в театре это было не так заметно. Видимо, кино его больше увлекало. Когда мы были в Колумбии и снимались в фильме Сергея Соловьева «Избранные», довольно много общались. И в театре я с ним работал. Он умел радоваться успехам других актеров. Если у кого-то что-то получалось хорошо, Леня воспринимал это как собственный успех. Сложности есть у всех, но Леня свои никогда не показывал. Я ни разу не слышал, чтобы он жаловался. При встрече всегда восклицал: «Сашенька! Шурочка! Как ты?» Не могу сказать, что мы очень уж дружили, но при встрече обнимались. Горько, когда такие люди уходят.

Однажды продюсер сделала нам вроде как подарок. По окончании съемок Сережу Соловьева, Таню Друбич, Леню Филатова и меня отправили в Перу на четыре дня. Мы с Леней гуляли по столице страны Лиме, по окрестностям. А в предместье Лимы грязь просто жутчайшая — полно бумаги, мусора. Мы с Леней идем, я пнул ногой какую-то бумагу — и вдруг что-то зазвенело. Смотрю — часы «Сейко» с браслетом. Он бросился к ним, а я говорю: «Стоп, Леонид! Это мои часы, я первый их заметил!» Леня говорит: «Сдаюсь!» Так мы нашли хорошие часы, по тем временам вообще супер.

Однажды я понял, что Филатов движется к обрыву жизненному. Я приехал на съемки в Колумбию последним, вся группа была уже там. В Боготе мы остановились в отеле «Америка», и когда я зашел в номер Лени, он сидел на полу, а кругом штук шесть маленьких чашечек из-под кофе. Тут же стояла пепельница, полная окурков, а Леня был в каком-то состоянии странном. Я спросил: «Что с тобой?» — «Ничего, Шура, пройдет. Кофейку, кофейку надо!» Курил без конца и кофе пил, а подобное сочетание — просто ужас для организма. Ведь он всегда худеньким был, не могу сказать, что обладал гигантским здоровьем. Когда я попробовал Ленин кофе, у меня чуть сердце не разорвалось. Кофе был колумбийский, невероятно крепкий. Тогда почему-то я подумал, что Леня не на верном пути. Так, к сожалению, и произошло, он просто себя подорвал. Слишком много работал, буквально сгорал. Ленька без остатка отдавался своей профессии, а такие люди мало живут, к сожалению. У него внутри, видимо, происходили сложные процессы художника, которые его мучили, не оставляли в покое. Он себя просто истязал.

Филатов уважительно относился к товарищам, коллегам. Был по-детски немножко эпатажным, ходил с вечно засученными рукавами. Рад, что мне довелось работать с таким замечательным человеком и прекрасным актером. Наверняка, у Лени были завистники, но я никогда не видел, чтобы это проявлялось открыто. Конечно, и Лене Филатову, и Володе Высоцкому завидовали, но талантливый человек изначально обречен на зависть.

Лев Дуров: «Я уговаривал его не курить, а Леня отвечал: «Ну вы мне тогда вообще все запретите!»
— Я был в прекрасных отношениях с Театром на Таганке, дружил с Высоцким, Филатовым, другими ребятами, очень любил их и уважал, — рассказывает актер Лев Дуров. — Мне было известно, что Леня пишет грандиозные эпиграммы и на поэтов, и на своих коллег-артистов. Он был одним из лучших эпиграммистов. Позже встретился с Леней в двух картинах. В фильме «Успех» он играл главную роль. Лента хорошая, но во многом она зависела от Лени Филатова и Алисы Фрейндлих. Они сыграли просто блистательно. А следующая наша совместная картина называлась «Великий человек». Работать с Леней мне безумно нравилось.

Когда Леня болел, я часто бывал у него дома. Уговаривал его не курить, а он, прикуривая одну сигарету от другой, говорил: «Ну вы мне тогда вообще все запретите!» Ни в какую не хотел бросать. Он был человеком упрямым, но очень остроумным. У Лени был такой прикол, назывался «пальцетык». Подойдет, пальцем ткнет под ребра и говорит: «Дуров, это такая проверка — пальцетык!» Было это совершенно глупо, но невероятно смешно. Это его любимый жест, причем, кажется, только по отношению ко мне.

Вообще, Леня был серьезный. И когда в периоды съемок доводилось с ним сидеть, болтать, я понимал, какой это глубокий человек. Остро разбирался во всем, многое знал. Ну, Таганка! Артисты же дружили с крупнейшими учеными, писателями, у них был очень широкий круг замечательных людей: Капица, Флеров, Алферов, Вознесенский, Белла Ахмадулина… Рядом с таким человеком, как Леонид Филатов, плохим быть невозможно. Плохие люди рядом с ним начинали чувствовать себя, мягко говоря, неудобно. Уход Леонида Филатова для театра и для кино очень большая потеря.

По-моему, до съемок в «Экипаже» он был в списке отрицательных героев, находился под запретом для кино, ведь сумасшедшая советская власть в этом отношении могла погубить кого угодно. И только настойчивость режиссера Александра Митты вывела Леонида Филатова на экран. Леня и сам оказался замечателен как кинорежиссер. Его картина «Сукины дети» авторская. Он досконально знал то, о чем снимал, ведь сам из этого клана. Мне фильм очень понравился. Картина достаточно острая, но правдивая.

Леня героически вынес все болячки, которые на него обрушились совершенно незаслуженно. Они, к сожалению, не щадят никого, даже таких замечательных людей, как Леонид Филатов. Что тут поделаешь?.. Мы с Володей Качаном приезжали к нему, сидели, беседовали с ним, с Ниной. Нина Шацкая — замечательная женщина, которая всячески поддерживала Леню. Большую часть жизни она посвятила ему, из-за него фактически ушла со сцены. Это подвиг.

«Филатов был фанатом и организатором экскурсий в «Госфильмофонд», где мы смотрели новинки мирового кинематографа»
— Театр на Таганке в 70-х годах прошлого века был на пике популярности, — рассказывает актер Александр Филиппенко. — За билеты на спектакль «Гамлет» можно было получить всякие недоступные в ту пору вещи, в частности, иностранные фильмы. Дирекция давала нам билеты на спектакль, местком заказывал автобус, мы брали с собой бутерброды и отправлялись на весь выходной день за 50 километров от Москвы, в Белые Столбы, в «Госфильмофонд». Леня Филатов был фанатом и главным организатором этих экскурсий. Смотрели новинки мирового кинематографа, которых не было в советском прокате. «Доворовывали» современное искусство.
Хочу рассказать об одной стороне его жизни, о которой, может быть, не всем известно. Помимо того, что Леня любил театр, кинематограф, поэзию и литературу, человечество в целом, он еще невообразимо любил собак. Вечно подбирал на улицах щенков и к кому-то их пристраивал. Кажется, и кошки в его жизни имели место. Однажды он поведал нам такую историю.

Был холодный зимний вечер. Леонид Алексеевич, закутавшись в свою коротенькую дубленочку, мелкими перебежками торопился со спектакля домой. Слава Богу, жил недалеко от театра. Уже вбегал в свой двор, как его внимание привлекла маленькая собачка — не то пуделек, не то болонка. Собачка, дрожа и поджавши хвостик, ходила по заледеневшему двору. У Лени сердце защемило от этого зрелища. Он героически размотал свой шарф и, схватив собачку, обернул несчастную, засунул к себе за пазуху и помчался домой. Но тут из соседнего подъезда выбежал злобный мужик с криками: «Стой! Сволочь! Отдай собачку!» Это был хозяин собаки, который выпустил своего питомца на улицу, а сам, чтобы не мерзнуть, грелся в подъезде. Трудно было Лене объяснить свои благие намерения, хозяин так ему и не поверил и, отобрав собачку, чертыхаясь, ушел, пообещав более крутые меры «перекупщику с птичьего рынка».

Сергей Соловьев: «Мы с Леней постоянно хохотали, причем без всякого повода»
— В какой-то период времени мы с Леней были очень близки, — говорит кинорежиссер Сергей Соловьев. — Помню, что мы постоянно ржали буквально до колик, причем непонятно по какому поводу. Умирали от хохота. Смотрели друг на друга и смеялись. Потом Леня Филатов и Коля Губенко уговорили меня поставить спектакль «Чайка» в театре «Содружество актеров Таганки», и я согласился. Они серьезно все определили: «Значит, старик, приходи завтра к одиннадцати, будешь рассказывать труппе суть и прелесть этого спектакля». Я до этого никогда ничего труппам не рассказывал. Пришел и говорю: «Ребята! Вчера я перечитал «Чайку». И знаете, что мне пришло в голову? Ее нужно играть… без антракта. Разом. Как в кино. Вышли, сыграли и ушли». Пауза возникла совершенно жуткая. Я спрашиваю: «Ну, как вам эта идея?» Все молчат. Обращаюсь к Филатову: «Леня, ну ты же меня сюда звал. Не молчи, скажи что-нибудь». Он говорит: «Идея хорошая… Только тут очень важно, чтобы зритель… не обосрался». Это была вершина теоретической мысли, которую я слышал от Лени. И нынче страшно, потому что все эти годы мне очень не хватает теоретического гения Лени в области искусствоведения.

Дальше мы стали репетировать «Чайку», Леня играл Тригорина. Играл грандиозно! Хотя он не любил Чехова, Антон Павлович его раздражал. Тем не менее Леня по-товарищески согласился и великолепно играл. Он сидел в лодке, объяснялся с Ниной, кругом настоящая вода, и я говорю ему: «Леня, давай лезь в воду». И он берет руками свою ногу и перетаскивает ее через борт лодки. Я сделал замечание: «Леня, ты эту красочку убери на фиг! Тригорин не такой уж и старый, он еще крепкий, мощный мужик, который сто лет проживет. Именно поэтому на него так бабы кидаются». На что Леня, стоя почти по колено в воде, сказал: «Тригорин, может, и крепкий, а у меня чудовищно болит нога, и я по-другому не могу вытащить ее из лодки». Я возмутился: «Ты что, Леня, офигел? Почему это ты не можешь ногу вытащить?!» На что он сказал: «Да. Я офигел, но ногу вытащить не могу…» И вот с этого момента начался весь кошмар последних лет его жизни. Это пришло совершенно неожиданно, потому что Леня был здоровый, веселый человек, рассчитанный на сто пятьдесят лет жизни. Но вот в один момент он вдруг «офигел» и не смог вытащить ногу из лодки.

Очень понравилось интервью с Ириной Розановой в Аргументах недели (http://www.argumenti.ru/society/n321/147097):

Ирина РОЗАНОВА сыграла новую роль. Решиться на прочтение яркой и трагичной судьбы советского министра Фурцевой – это большая смелость или авантюризм? Говорят, невозможно воплотить образ на экране, если хоть отдалённо черты характера не напоминают собственные. Если не пережил дней мучительных сомнений и признания, восторга и неудач. Поэтому важно было определить горизонты души самой актрисы, мастерства и глубины, откуда извлекаются манки и находят отзыв в душе зрителя.

Кино – творчество технологическое

– Как вы приняли свою героиню? Вы ей симпатизируете?

– Фурцева – фигура яркая и неоднозначная. А я всего лишь актриса. И даже если не со всем соглашалась по событиям и реалиям, играла по написанному. Словно была выстроена партитура и мне дали ноты. Что получилось, судить зрителю.

Важно было понять мотивы тех или иных поступков человека, который решал судьбы деятелей культуры. При этом Фурцева оставалась женщиной со всеми недостатками и слабостями. Единственная женщина в мужском коллективе правителей, она была способна на сильные поступки.

– Не жалеете, что согласились?

– Нет, конечно. Но, когда снималась, время было непростое. Тогда горело Подмосковье, торфяники. Так что работа складывалась тяжело. Кстати, на эту роль пробовались очень многие актрисы. Например, Маша Шукшина и Наталья Андрейченко. Но утвердили меня. А вот что касается результата (удача или разочарование, получилась ли роль) – это уже коллективный труд. Кино – творчество технологическое.

– Мне кажется, амплитуда страстей, которую переживают актёры на сцене и съёмочной площадке, оставляет мало места для тихого домашнего уюта…

– Я, честно говоря, очень семейный человек. Обожаю свой дом. Люблю забраться туда и отключить телефоны. Ведь бывает, что работаешь по три месяца без выходных. В Петербурге снимался сериал и параллельно в Минске – полнометражная картина. Нужно было отдохнуть, перевести дух.

– Маргарита Терехова как-то сказала, что артисты – «летучие голландцы». Птицы перелётные… Красивый образ. Но, наверное, тяжеловато?

– У меня были разные периоды. Когда-то с Арменом Борисовичем Джигарханяном мы играли спектакль – за два года сотню. Сумасшедший был период. Приезжаешь на день в Москву – одну сумку бросаешь, вторую с чистыми вещами забираешь, и снова в путь. Куда прилетаешь, порой даже не понимаешь.

Всегда мечтала о Москве

– Москва вас сразу приняла, когда вы приехали из провинции?

– Я всегда мечтала жить в этом городе. Тут театры… И дорога к бабушке из Рязани в Дмитров вела через Москву. Но сейчас здесь отношения становятся всё более циничными и прагматичными. Вот сегодня – стою на Патриарших, идёт через дорогу бабулечка. Пройти не может. Хоть бы кто-нибудь остановился и её пропустил!

– Помните ощущение: когда вы поутру проснулись известной?

– Один актёр, не буду называть его фамилию, как-то мне сказал: «У тебя не было такого, чтобы ты встала – и вся страна у твоих ног». И правда, не было со мной такого. У меня всё постепенно. Когда слышу мнение людей о моих работах, практически никто не называет один и тот же фильм. Кто-то вспомнит «Интердевочку». А кто-то фильм «На ножах» по Лескову. Хоть и сериал, но не скороспелый. Как-то мне был звонок из Израиля. Оказалось – священник Московской епархии при Патриархии Иерусалима. Он столько слов приятных сказал! Такие звонки окрыляют. Когда мы ездили с «Чайкой» в Италию, на спектакль приходили девчонки, которые вышли замуж за итальянцев. Они приезжали из разных городков. С мужьями, с цветами. «Мы так соскучились!» – говорят. Наша профессия – это передача добра и тепла души. Если, конечно, есть что сказать. Смотришь на старую гвардию – там была душа, всё настоящее. Я снималась с Вией Артмане, Ией Саввиной, Львом Борисовым, Михаилом Ульяновым. С тем поколением, которому повезло с фильмами. Молодым актёрам повезло меньше. Всё клишировано, сериалы с убийствами, чернухой… Всё одно и то же! Нет ни характеров, ничего. Но при этом популярность приходит незаслуженно быстро. В нашей профессии всё хорошо. Только нужно уметь ждать и не завидовать. Конечно, идти по ковровой дорожке приятно. Это тоже составляющая профессии.

Есть лишь один выбор

– А когда на улице узнают, это радует?

– Знаете, вообще кажется, что сейчас никому ни до кого нет дела. Как-то мне Меньшиков сказал: «Ох, эта популярность, разрывают на части». А я думаю: убери всю внешнюю атрибутику, охрану, всякие «цацки» – и никто не будет тебя разрывать на части. Если, конечно, не станешь «гонять понты». Я никого не осуждаю. Но, как сказал Антон Павлович Чехов, в мире, за редким исключением, есть только один выбор: или одиночество, или пошлость. Сказал абсолютно про наше время!

– Судя по образам, которые вы создаёте, и энергетике, которую несёте, у вас большой жизненный опыт. Сыграть личностные черты – если они не присущи вашему темпераменту – наверное, невозможно?

– А как вы думаете: приехать в Москву в 19 лет? И пробиваться самой? Легко было? Конечно, характер у меня резкий. Если наступает в жизни мёртвая точка, то нужно совершить какой-нибудь серьёзный поступок и жить дальше. По-моему, лучше что-то менять, чем бездействовать.

– Вы встречались на театральных подмостках и в кино с десятком лучших режиссёров. Скажите несколько фраз о каждом.

– С Петром Ефимовичем Тодоровским душевно работать, потому что он очень любит женщин. Весьма внимательно, трогательно относится. И приласкает, и пожалеет. С Николаем Николаевичем Досталем – хорошие творческие отношения переросли в дружбу. И поэтому я летела к нему в «Завещание Ленина» ради двух-трёх слов. Это из разряда моих талисманов. У Валерки Тодоровского есть замечательное качество – создавать атмосферу на площадке. У него в запасе куча баек. С одной стороны, всё зависит от режиссёра в кино. В театре больше возможности оторваться, обращаясь к зрителю. В этом случае есть диалог. И энергетика. В киномонтаже убирается, вырезается всё что угодно. Хотя бывают и актёрские фильмы. Но всё равно, это режиссура. С приходом в театр Рустама Хамдамова, которого ругали за «Рабу любви», всё перевернулось. Появились роль, пластика. Он придумал такие костюмы, что «пошли» руки… Тело заговорило!

И окончание:

– Вы работали с Андроном Кончаловским, известным покорителем женских душ. Не влюбились?

– Это удачно сделала Юля Высоцкая. У них крепкий союз и замечательная семья. Я приезжала к ним отдыхать в Италию. Они друг без друга дня не могут! Андрей Сергеевич сам говорит, что ему в конце жизни очень повезло.

– Современность предлагает новые темы и сюжеты. Какое время вам интереснее играть?

– Когда забираешься в эпоху классики – это действительно счастливое время. И перестаёшь замечать, что происходит в реальности, интересоваться политикой. Литература – тоже вещь достаточно фантазийная. Честно говоря, всё равно до конца трудно представить, как было там. А если говорить про жизнь, даже не знаю, какую выбрала бы эпоху. Но однозначно – в защищённой стране. С ощущением стабильности. Я не хочу миллионов и миллиардов. Не хочу вилл, домов и бриллиантов. Но я и не хочу жить страхом, неизвестностью, неуверенностью в завтрашнем дне. А уж в каких платьях ходить – неважно.

– Кто вам ближе по духу, характеру с точки зрения личности – исторической, литературной?

– Мне интереснее играть Настасью Филипповну Достоевского, чем Елену Андреевну Чехова в «Дяде Ване». Пусть страшная, но эмоциональная драматическая судьба героини Фёдора Михайловича мне импонирует больше, чем скука Елены Андреевны.

Слабость прощаема

– Когда режиссёры предлагают вам сыграть деклассированных персонажей, не обижаетесь?

– Серёжа Газаров предложил мне сыграть в его сериале бомжиху. А я его спрашиваю: «Ты больше никого не нашёл?» Он говорит: «Нет». Пошутили, и я согласилась. А теперь очень люблю эту роль. Если есть интересный характер, то и на эпизод не грех согласиться. В любой ситуации главное – сделать всё честно. Скажем, в «Ворошиловском стрелке» у меня совсем небольшая роль. Говорухин признался: когда предлагал, боялся, что откажусь. А я ему отвечаю: «Почему же? Мне показалось интересным на коротком временном отрезке сыграть судьбу». И я счастлива, что снялась в этом фильме, что удалось поработать с Михаилом Ульяновым. Но не буду лукавить: мне важен заработок. Есть ведь ещё насущные бытовые проблемы. И рассчитывать на постоянное присутствие радости творчества было бы наивным.

– Значит, какая роль – не имеет значения? Важно – кто режиссёр?

– Я всё время спрашиваю: что значит – падать вниз? С одной стороны, не раз отказывалась от главных ролей. А с другой – соглашалась на малозначительные. Это моя профессия. Я ничего другого не умею.

– Как-то вы сказали: «Если не можешь поменять ситуацию, меняй себя». Какие черты в себе хотели бы изменить?

– Да что уж теперь менять? Хотелось бы порой стать рациональнее. Но вряд ли получится, если не дано.

– Какую фразу повторяете про себя, когда тяжело?

– Мы все иногда к Господу обращаемся. Одержать большую победу – как правило, менее сложно, чем победить в мелочах. Каждодневные маленькие победы – это главное.

– В вашем представлении – что является символом мужественности? И что можно прощать мужчине?

– У меня есть роль в пьесе Островского. Моей героине – Марье Петровне – говорят: «Как у тебя грустно слово «люблю». На Руси было слово «жалею». Оно заменяло любовь. Это слово, конечно, не для современных женщин и не для бизнесвумен. Я очень жалею мужчин. И всё им прощаю. С возрастом приходит понимание. Слабость прощаема. И нервность тоже. Кто-то говорит, что это унизительно. А я так не думаю! Смотря как жалеть… Ведь есть обстоятельства. Понять – вот главное. Мужчинам трудно перестроиться. Моя героиня говорит: «Сколько дряни у человека от природы! А всё оттого, что ничего не делаешь. Так живёшь, словно в шутку. Негде душе-то выправиться. Ломаешь, ломаешь себя. Думаешь, как бы умнее жить, да покойнее, да не выломаешь». Женщина – это очень сильный мужчина. И часто рассчитывает прежде всего на себя.

Вот такое интервью Ольги Дроздовой:

Ольга Дроздова: "Расписаться с Певцовым меня заставили обманом"

Звезда «Бандитского Петербурга» рассказала, с кем бывает жестокой, почему любит отели и как в паспорте ее мужа появилось: "Зарегистрирован брак с Дроздовым".

http://www.segodnya.ua/interview/14321922.html

С Ольгой мы пообщались на съемочной площадке сериала «Катина Любовь» (премьера на канале «Украина» 16 января).

— Ольга, вы помните свою самую первую работу?

— Киношную или некиношную? Если обычную работу, то это сложно, у меня же трудовая книжка, по-моему, лет с 13-и ведется. Стаж накопился огромный. К примеру, я работала озеленителем. Моя мама по образованию агроном и в то время была начальником Зелентреста, куда и меня устроила, — узнавать, как хлеб трудовой зарабатывается. Так что я умею косить, стричь кусты и сажать растения (смеется).

— А что касается киношного опыта?

— Ой, мой первый съемочный день состоялся еще во время учебы во Владивостоке. К нам в город приехали сниматься такие актеры, как Анатолий Васильев, Галина Польских, Александр Потапов. Это был фильм «Тихие воды глубоки». И мы, студенты, всей когортой пошли сниматься в массовке. Помню, как готовилась к съемкам. Сшила костюм: синяя шляпка, синее платье. Видимо, оператору что-то приглянулось в моей одежде, и он все время выдвигал меня вперед — поближе к главным героям. А еще — и я никогда этого не забуду — в первый съемочный день артисты собрались идти обедать. А мы, бедные студенты, достали свои пирожки, принесенные из дому, — тоже собрались перекусить. Как вдруг актеры возьми и пригласи нас всех с собой в ресторан. У меня был шок! А за обедом знаменитости меня расспрашивали о жизни и говорили: «Давай, ты поедешь учиться в Москву». А я отвечала: «Не-нет, что вы, там все такие гениальные. Куда мне!». А потом оставили мне свои адреса, координаты...

— И что, вы писали им письма?

— Я как наивная идиотка не только письма писала, но еще и слала поздравительные открытки! Тому же Потапову в открытках напоминала о себе и писала, что обожаю Малый театр и хочу учиться в Щепкинском училище. Ну хотелось мне в Москву, я бредила Москвой. Но ответа, конечно же, не было. Но самое смешное, что потом я таки училась в Щепкинском. Мало того, меня брали в Малый театр работать, но я отказалась, потому что меня позвали в другой театр. И потом с Галиной Польских я вместе играла. Причем она играла маму Димы Певцова. Вот так вот бывает!

— А что за мистическая история ходит о линии жизни на ваших ладонях?

— Да, у меня очень короткая линия жизни. Я не обращала на это внимание, пока однажды на съемках фильма «Дочери счастья», в Польше, на мои руки не посмотрела подруга режиссера — экстрасенс. Она была в ужасе: «Такая короткая линия, будто бы вы здесь уже не живете!». Но мы с Димой фаталисты — как будет так будет. Надо радоваться каждой секунде из нашей жизни.

— Когда вы впервые увидели Дмитрия Певцова, сразу поняли, что с этим человеком свяжете свою дальнейшую жизнь?

— Нет, сразу ничего не стукнуло, не стрельнуло. Это был абсолютно «производственный» момент, кинопробы. Ну и что, что Дмитрий Певцов? Маленький, худенький, а мне всегда нравились мужчины крупные, красивые. Но потом постепенно во мне что-то изменилось. Я потянулась к Диме. И тянусь к нему до сих пор.

— А правда, что вас заставил расписаться старший брат Дмитрия?

— Нет, нас заставила расписаться бывшая жена брата — Ира. Как-то раз она приехала ко мне и начала стыдить, мол, как же так живете вместе, а до сих пор не расписаны — неприлично. Но я на эти уговоры не купилась: не могла решиться, вспоминала свое первое неудачное замужество... Тогда они с Димой обманным путем затащили меня в загс. Сказали, что мы типа едем на съемку, снимать «Королеву Марго». А я еще думаю себе: странное какое-то помещение для съемок, где же павильоны? А там нас уже ждали друзья. Кто с лыжами-палками, кто с цветами, кто с шариками. Было очень смешно. В итоге женщина, которая нас расписывала, так растерялась, что у Димы в паспорте написала: «Зарегистрирован брак с Дроздовым»! После регистрации свидетели попросили показать паспорт, а там… эта ошибка. Пришлось ждать, пока паспорт поменяют.

— А как Дмитрий за вами ухаживал? И какие поступки ради вас совершал?

— Ну почему вы говорите «ухаживал» в прошедшем времени. Он и сейчас продолжает. А вообще мы балуем друг друга по требованию, а не по праздникам. Конечно, с каждым разом все сложнее придумывать подарки, но я стараюсь. Диме всегда глобальные подарки дарю, например, на день рождения вручила специальный микрофон — единственный в своем роде в Москве. Правда, потом оказалось, что такой же есть у Путина. Ну да ладно, Путину можно.

— Насколько вам комфортно играть с мужем на одной площадке?

— Вообще, очень сложно играть с человеком, который тебе близок. Над вымыслом легче слезами обливаться. Хотя, с другой стороны, мы друг другу всегда можем что-то посоветовать. Поддержать в случае чего. Так что и сложно, и полезно одновременно.

— Вы по натуре — ревнивая женщина?

— Могу ответить на этот вопрос так: если есть ревность, то ее закопать или просто куда-то деть невозможно. Нужно успокоиться, смириться и подружиться со своей ревностью. Не нужно бояться сказать откровенно мужу: «Я ревную». Пусть он об этом знает.

— Ваш муж заядлый бильярдист, а что любите вы?

— Книги. Я «дурной» такой читатель — по 5 книг одновременно штудирую. Причем это могут быть и детективы, и философская литература, и Вернер, и Быков. Выбор книги зависит от настроения.

— Режиссер «Бандитского Петербурга» Владимир Бортко говорит, что вы женщина жесткая...

— Это Владимир Владимирович слегка спутал мою киношную героиню из «Петербурга» и меня. Он иногда забывал, что я не Катя и часто общался со мной, как с Катей. Но я же играла эту роль, я не такая. Да, я бываю жесткой, но прежде всего с собой. За что Дима меня всегда и ругает, так как я очень часто перегибаю палку.

— Насколько легко вам даются обнаженные сцены в кино?

— Ну сейчас уже вообще не даются. Да и я им уже не даюсь (смеется). А вообще трудно. Я помню, когда я первый раз снималась в фильме «Прогулка по эшафоту» Исаака Фридберга. Он, собственно, нас с Димой и познакомил, это было 7 мая 1991 года. Так вот во время съемок этого фильма произошла наша первая и серьезная ссора с Димой, потому что он стал на сторону режиссера и настаивал на обнаженных сценах. А в сценарии не было прописано, что я должна быть голой, лысой, еще и со змеей. Моя мама сказала мне: «Если ты отрежешь волосы, домой не приходи. Не ты их растила, не тебе их обрезать». И вот в журнале «Экран» вышла одна из первых моих фотографий, где я стою голая, лысая и со змеей. У моей мамы чуть сердечный приступ не случился.

— Большинство актеров предпочитают жить на съемных квартирах, мол, все равно вся жизнь на чемоданах. А как же «мой дом — моя крепость?».

— Нет, какая там крепость. Я обожаю гостиницы. Если была бы возможность, я бы всю жизнь жила в отелях. Я иногда даже на отдых еду, чтобы пожить в гостинице. Я люблю кочевую жизнь. Это, наверное, во мне цыганская кровь бурлит. У меня папа из обедневших русских дворян, а мама родилась в зажиточной семье цыгана, отец ее был кузнецом.

— Цыганская кровь, говорите. А на картах погадать можете?

— Мне моя мама-цыганка отрезала желания гадать давно. Я же у нее тоже просила: «Погадай мне, погадай». А мама ответила: «Никогда, слышишь, дочка, никогда не бери в руки карты. И не смей даже к ним прикасаться!». Кроме того, я сейчас приобщаюсь к вере, в церковь стала ходить, а церковь гадание не признает. Раньше за такое баловство от веры даже отлучали. Хотя, конечно, в институте бывало хулиганила — гадала девчонкам.

— И у них все сбывалось?

— У них все сбывалось, но только потому, что я владела информацией. Психология, психотерапия. Я вообще удивляюсь, почему в театральных вузах не преподают психологию!

Вчерашний "Культурный шок" с Даниилом Дондуреем и потрясающим Андреем Смирновым:

http://www.echo.msk.ru/programs/kulshok/1174512-echo/

[spoiler] Сорри, я что-то никак не вспомню, как тут ссылки делать "незаметными... [/spoiler]

Нужна ли культуре идеология?

К. ЛАРИНА: Добрый день. У микрофона Ксения Ларина. Мы начинаем программу «Культурный шок». Наша тема сегодня – нужна в ли в культуре идеология. Не первый раз мы уже на эту тему говорим, и, по-моему, в том же составе. 2014-й год, который вот-вот наступит, объявлен у нас годом культуры. В связи с этим организован так называемый оргкомитет по проведению года культуры, и прошло его первое торжественное заседание в Совете Федерации. Возглавляет этот оргкомитет Валентина Матвиенко. В него входят разные люди: и Шахназаров, и Толстой, и Никита Михалков, и главный редактор газеты «Культура» Елена Ямпольская. Естественно, Владимир Мединский входит в состав этого оргкомитета.

На первом заседании этого оргкомитета вновь прозвучали всё те же призывы о возвращении идеологии. Пока речь идет о культурном пространстве. Споры об этом ведутся давно. Тот же министр культуры не раз высказывали по этому поводу, в интервью, которое мы сегодня вспоминали перед передачей, говорил о том, что без идеологии человек превращается в животное, что идеология должна быть. На этом заседании то же самое говорил Никита Михалков, о необходимости возвращения идеологии в культурное пространство.

Спикер Валентина Матвиенко всё это выслушала и обрисовала печальные последствия деидеологизации общества, говорила о том, что нам навязываются чуждые ориентиры, проклятый Запад и прочее-прочее. Давайте мы сегодня и поговорим на эту тему. Если мы говорим, что идеология нужна культуре, то как она должна выглядеть. А если мы говорим, что она в принципе не нужна, то почему. В нашей студии сегодня специалисты в области человеческого мозга. Это Даниил Дондурей, главный редактор «Искусства кино», культуролог, социолог. Здравствуйте, Даниил Борисович.

Д. ДОНДУРЕЙ: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: И Андрей Смирнов, кинорежиссер, сценарист, драматург. Здравствуйте, Андрей Сергеевич.

А. СМИРНОВ: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Давайте определимся. Я знаю, что Даниил Борисович всё время за идеологию голосовал, особенно в медведевское время были у него такие иллюзии, что как раз можно говорить об этом понятии, об идеологии, о культурной политике в конце концов. Но сегодня, я так понимаю, многое изменилось.

Д. ДОНДУРЕЙ: Нет. Я считаю, что без идеологии мы просто не живем. Говорить об этом нужно обязательно, думать об этом как можно больше. Потому что идеология – это какая-то форма существования культуры в широком смысле слова. Культура – это же не ведомство Минкульта. Культура – это ценности, представления, стереотипы, взгляды, мораль, национальная ментальность, чего только нет.

К. ЛАРИНА: Всё это вам создадут. Теперь есть специальное заведение.

Д. ДОНДУРЕЙ: А вот это уже как понимается культура и идеология, что имеют в виду те люди, которые за это отвечают. Это очень серьезная вещь. Опасность в том, что важнейшая тема захватывается какой-то группой лиц и без дискуссии, без анализа того, что происходит на самом деле… Вы правы, за минувшую неделю было два важнейших совещания на эту тему. 2 октября был заседание Совета по культуре и искусству.

К. ЛАРИНА: Там Владимир Путин выступал.

Д. ДОНДУРЕЙ: И выступал, кстати, лучше всех, как настоящий, продвинутый культуролог. И 9 числа в основном те же самые люди перешли в Совет Федерации и стали говорить о том же самом в связи с Годом культуры. Меня поразило, что ни там, ни там не выступали и не были приглашены аналитики, люди, которые анализировали бы, а что в этой культуре происходит, почему вдруг так понимается идеология. Ужасные вещи говорила, в частности, Валентина Матвиенко о том, что в последнее 10-летие мы переживаем прямую интервенцию совершенно чуждых для нашей самобытности и культуры веяний и течений и стало модным изобретать противопоставления, противоречия внутри нашей идеологии. Что произошло? Объясните. Как культура разваливается. Цифры, факты, аналитика. Ничего. Почему? Потому что приглашаются только деятели культуры. Это как на заседание бы правительства пришел какой-то инженер, какой-то ученый, директор завода, и сидели бы они, эти люди с именами. Это очень подозрительно. Никогда в экономике нашей страны такого не бывает. Там есть профессионалы, там есть экспертное управление в администрации президента, там есть аналитики.

К. ЛАРИНА: Вы себя имеете в виду?

Д. ДОНДУРЕЙ: Нет. Почему себя?

К. ЛАРИНА: А где аналитики?

Д. ДОНДУРЕЙ: Я в лучшем совете, которым я горжусь, это Совет по правам человека. Вчера целый день мы занимались амнистией. Это очень серьезные и замечательные люди. Но сам факт, что начинается без анализ болезни. Какие-то ставят диагнозы. Говорят, что вот здесь нужно делать музеи, выставочные центры, выставки, и гастроли организовывать, и кружки, и хор, и вести в школы. Такой Джамбул Джабаев сидит и играет «что вижу, то пою». Могут быть тысячи этих идей. Дело-то в другом.

К. ЛАРИНА: Два концептуальных выступления там прозвучали. Это Никита Михалков и это Елена Ямпольская, которая вообще предложила поменять культурную элиту страну, поскольку на нее сильное впечатление произвело письмо, которое написал действительно цвет нации, лучшие люди страны, лучше не найдете, письмо в защиту Pussy Riot, когда их собирались сажать в тюрьму, когда еще не был оглашен приговор. В связи с этим она решила, что это культурная элита, которая не отвечает нынешним запросам общества, нужно создать новую. «И мы ее сделаем». И это обсуждалось всерьез.

Д. ДОНДУРЕЙ: Ужас.

Продолжение:

К. ЛАРИНА: Андрей Сергеевич, вам слово. Поскольку Андрей Сергеевич не в тренде, он не знает, что происходит, он занимается творчеством, он в полном ужасе слушает всё, что мы сейчас говорим.

А. СМИРНОВ: В общем, да, с ужасом я слушаю даже Даниила, который говорит, что культура без идеологии не живет. Тем не менее, как я ни стараюсь оградить себя от любой информации о том, что делается сегодня в нашей стране, потому что, познакомившись с этой информацией утром из Интернета, я потом не могу работать, у меня трясучка. Тем не менее, такой потрясающий, эпохальный документ, как интервью министра культуры Владимира Мединского в уже поминавшейся тут газете «Культура» ее главному редактора Елене Ямпольской, это эпохальное событие было 4 сентября этого года, с этим документом я вынужден был познакомиться.

Этот документ настолько беспощадный, что я предложил своим коллегам немедленно откликнуться на то, что сказано в этом интервью и министром, и этой редакторшей, позорный уровень которой как журналиста – позорный уровень и моральный, и профессиональный – нам хорошо известен, это такой певец воинствующего холуйства, эта Елена Ямпольская. То, что сказано у Лермонтова – «и перед властию - презренные рабы». Вот это Елена Ямпольская, которая, говорят, с легкой руки Никиты Сергеевича Михалкова, теперь у нас редактирует «Культуру» и вообще за нее отвечает.

Я предложил своим товарищам немедленно написать письмо, обратиться напрямую к президенту, приведя ряд фактов, просить немедленно вернуться к вопросу о том, кто сегодня руководит культурой. Если министр позволяет себе сказать о фильме Леши Пивоварова «Ржев», что это фильм вредительский… Это знакомая нам терминология. Скоро услышим «враг народа», наверное, из уст какой-нибудь Ямпольской. Может, уже пора процессы над вредителями проводить? У нас есть славная традиция. Видимо, некоторые из наших сограждан не утеряли любви к этим временам. Если эта редакторша жалкая говорит в тексте следующие фразы, речь идет о совести нации…

К. ЛАРИНА: Сомнительные личности.

А. СМИРНОВ: Она говорит о том, что Солженицын, Сахаров, Лихачев фигуры сомнительные, о том, что интеллигенция гадит безвозмездно. И министр культуры соглашается с этим. Если министр культуры огромной империи, многонациональной, многоконфессиональной, позволяет себе сказать «по политическим взглядам я русский», это говорится для кого? Татар, башкир, бурятов, не говоря уже о том, сколько украинцев живет в России. Куда дальше идти? Чего же ждать от него, если после этого он еще говорит, что без идеологии человек превращается в животное? Я извиняюсь, что долго занимаю эфир. А вы знакомы с творчеством писателя Мединского? Боюсь, что нет. Еще будучи в Думе, он мне подарил свой исторический роман «Стена». Его собрание сочинений сейчас стоит в книжных магазинах.

Д. ДОНДУРЕЙ: Просто она лестнице, как самое важное.

А. СМИРНОВ: Я вам советую – прочтите, познакомьтесь. Вы должны понять, кто сегодня назначен на эту должность руководителя культуры. Писатель он – как бы сказать помягче – не талантливый, не одаренный. С другой стороны, он же у нас доктор наук.

Д. ДОНДУРЕЙ: Исторических.

А. СМИРНОВ: Загляните в Интернет, не могу судить, но там целый ряд людей сопоставляют цитаты из его диссертации с цитатами из тех работ, откуда это взято. Диссертант он тоже, видимо, сомнительный. И вот этот неудачник, его посадили руководить культурой. Естественно, что слово «идеология» - это единственное, что он знает про культуру. С его убогими комсомольскими мозгами ему никогда не понять, что культура, и прежде всего та ее часть, которая называется искусством… Искусство никогда не нуждалось в идеологии и не нуждается в этом, потому что у искусства своя духовная составляющая, которую вы можете относить к идеологии, а можете и не относить. Это прежде всего восхищение красотой божьего мира, человека или возмущение по поводу его уродства, красотой женщины.

Мы видели, какое искусство получается при наличии идеологического контроля. 70 с лишним лет – и в одно мгновение тысячи томов, десятки тысяч стихотворных строк, музыка, песни – всё это превратилось в рухлядь. Кто сегодня будет читать Федора Панферова (кстати, не без способностей был человек) или кого-то еще из этих классиков? Кто сегодня будет возвращаться к поздним романам Шолохова? Кто будет читать «Они сражались за родину»? Я не знаю среди молодежи, среди стариков таких людей. Так вот мы получим то же самое, ту же труху.

Искусство не нуждается ни в идеологическом контроле, ни в таких министрах. Я хоть и старый, я надеюсь пережить еще ни одного Мединского. Он не понимает. Я уж не говорю про эту шавку михалковскую, я имею в виду Ямпольскую. Она боится интеллигенции. Она знает, что интеллигенция ее презирает. Поэтому ей, конечно, надо сформировать новую духовную элиту нации: может быть, она к ней будет относиться с уважением. У меня ощущение тотальной катастрофы в области культуры. Мне жаль, что мои коллеги по разным причинам не подписали письмо президенту, которое я предложил. Мы его составили общими усилиями.

К. ЛАРИНА: А смысл какой?

А. СМИРНОВ: Были перечислены кое-какие выступления Мединского. А смысл заключался в последних строках: «Каждый день пребывания Мединского на посту министра наносит ущерб нашей культуре и позорит нашу страну. Выбор его кандидатуры на этот высокий и ответственный пост - очевидная ошибка государственной власти. Ее необходимо исправить».

К. ЛАРИНА: Почему деятели культуры не поддержали этот призыв? Мне кажется, это был бы самый простой, короткий и естественный выход.

А. СМИРНОВ: Я не могу осуждать своих товарищей, я отношусь к ним с безусловным отношением. Несколько людей были готовы подписать, это прежде всего критики - Юрий Богомолов, Виктор Матизен…

Д. ДОНДУРЕЙ: Ну, не надо фамилий.

А. СМИРНОВ: Но режиссура… Может быть, потому что режиссерам еще предстоит выпрашивать…

Д. ДОНДУРЕЙ: У меня есть объяснение.

А. СМИРНОВ: Крупные режиссеры, каждый высказал принципиальное согласие с позицией, высказанной в этом письме, однако по тем или иным причинам уклонился от подписания. Некоторые сказали – я сам буду сказать.

К. ЛАРИНА: Потрясающий монолог, Андрей Сергеевич. Вернемся к идеологии.

Д. ДОНДУРЕЙ: Вы используете это слово, которое дискредитировано давно. А речь не только об идеологии как о программном цензурировании производимых смыслов. Речь о том, что в обществе изготовляется мировоззрение людей. Этим занимается художественная культура, в первую очередь телевидение, массовая культура и потом где-то искусство. Почему не подписали? Потому что на одном из наиболее значимых рынков – это именно рынок искусства – главный инвестор этого рынка - государство, в лице своих представителей. И очень важно художникам получить заказ, который, к сожалению, почти всегда госзаказ. И вот это очень серьезно. И никто не обсуждает природу, механизмы, возможности, как это сделать, как появляются цензурные комитеты, почему они сейчас появляются, а раньше их не было, что за этим стоит и так далее. Вот это даже обсуждать опасно. Вот о чем речь.

К. ЛАРИНА: Мы сейчас прервемся на выпуск новостей, а потом пойдем дальше.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА: Возвращаемся в программу. В студии Андрей Смирнов и Даниил Дондурей. Мы говорим о сегодняшнем состоянии культурного пространства, в идеологическом смысле прежде всего. Все ищут национальную идею и, как всегда, начинают с культуры, именно там и будут ее формировать и формулировать для народа. Андрей Сергеевич упоминал интервью Владимира Мединского газете «Культура». Он же не только про Пивоварова говорил. Он там говорил оскорбительные слова в адрес Николая Досталя, его фильма «Штрафбат».

Вообще, как мы понимаем, сегодняшняя культурная политика, она заключается в одной формуле: я, государство, даю деньги – а ты служи. Вот и вся культурная политика. И вся эта риторика, которая вернулась из советского времени, хорошо знакомая нам. «Мы не позволим», - то самая главная фраза, которая сегодня витает над всем. «Мы не позволим на наши деньги фальсифицировать историю». «Мы не позволим на наши деньги оскорблять русский народ и его славные победы». Но ведь позволили же. Я обращаюсь уже к деятелям культуры, к этому сообществу. Позволили. Позволяют. Позволяют похлопывать себя по плечу, как это было при совке. Позволяют обращаться в хамском стиле по отношению к деятелям культуры.

А. СМИРНОВ: Ксюша, но ведь есть еще одна сторона. Господин Мединский собирается, как он сказал, поливать только те цветы, которые нужны государству. Но ведь мы это всё проходили при советской власти. Кто будет определять культурную политику? Такие люди, как Мединский? Это значит, что завтра главным управляющим русской культуры станет ФСБ, как было КГБ когда-то. А посмотрите на исторические представления г-на Мединского. Что он несет? Он же совершенно откровенно высказывается по поводу того, что история не важно, какая была, важно, какой мы будем ее преподавать, какой мы ее будем внедрять в головы наших соотечественников. Эта позиция абсолютно циничная.

И в первую очередь это сказалось на истории с фильмом Миндадзе, смехотворной совершенно, когда два не известных нам органа, беззаконно созданных… Оказывается, прежде чем состоялись эти питчинги, сценарии читали члены двух созданных Мединским советов. Один – военно-исторический. Кто туда входит? На каких основаниях? Какие деньги им платят и платят ли? А другой – какой-то психологический. Это же два цензурных органа. Извиняюсь, но пока что у нас конституция, которая запрещает введение цензуры. Значит, уже этот шаг сделан. Почему руководители нашего не потребовали отчета у Мединского? На каком основании созданы эти советы? На каком основании эти люди будут судить меня или мне подобных, наши сценарии и наши замыслы? Мы проходили это, когда сидели неучи.

Д. ДОНДУРЕЙ: Они доктора наук все.

А. СМИРНОВ: Как делаются эти диссертации, мы знаем. Мы уже имели таких руководителей культуры, как незабвенный Андрей Андреевич Жданов, да даже если брать последних министров советской власти - Филиппа Тимофеевича Ермаша. Или его предшественников, ведь это были убогие люди или из хозяйственников, или из чекистов, как, скажем, Романов, министр кинематографии. Мы знаем их культурные горизонты.

Д. ДОНДУРЕЙ: Были и химики.

А. СМИРНОВ: Чем химик хуже чекиста? Они одинаково уважаемые люди. Вот же в чем драма. А послушайте, что у нас говорит Никита Сергеевич на этом совещании насчет необходимости создания благородного собрания. Кого? Дворян тут нет. Значит, новых дворян. Или Ямпольская, которая предлагает союз СМИ.

К. ЛАРИНА: Патриотических.

А. СМИРНОВ: Антилиберальных, так я понимаю. У меня даже есть предложение для Елены, я знаю, как его назвать - «Союз русского народа». Уже была такая организация из лучших. Наверное, они продолжат незабвенные традиции Союза Михаила Архангела и Союза русского народа. Счастливого пути, Елена!

И еще одно продолжение:

К. ЛАРИНА: Даниил Борисович, у меня к вам вопрос. Это пространство захвачено сегодня этим мракобесием советским. Кто-то называет это православным фашизмом, кто-то называет это новым совком. Я не знаю, как это назвать. Значит, оно было брошенное. Ведь кто-то его бросил. За эти 20 лет, про которые они нам твердят, что всё деидеологизировано, ведь кто-то его бросил. Значит, за эти 20 лет или за предшествующие этим годам, за время с 1991 года никто этим не озаботился. Значит, нужно было всё равно это чем-то заполнять, этот вакуум.

Д. ДОНДУРЕЙ: Безусловно.

К. ЛАРИНА: Чем?

Д. ДОНДУРЕЙ: Я хочу перевести немножко в академическую плоскость. Я не такой темпераментный и радикальный. Анализируя внимательно оба эти совещания, я хочу сказать, о чем там не говорили. Всегда это ужасно важно – о чем не говорили. Было много народных артистов, знаменитых писателей, руководителей, генеральных директоров. О чем они не говорили? Они, конечно, не говорили, что в культуре есть не менее мощные игроки, вообще как будто не было такого серьезнейшего сегодня источника культурной деятельности, как коммерческий бизнес, бизнес в культуре. Бизнеса не было. Никто не обсуждал, например, гражданство общество, которое сегодня активно действует в этой сфере, в том числе в виде фондов, в виде благотворительности – чего только нет. Не говорили о миссии художников, которые готовы не за деньги…

К. ЛАРИНА: Как раз говорили про миссию, это озвучил Никита Сергеевич Михалков.

Д. ДОНДУРЕЙ: Никто ничего не говорил. Там даже не было более важной вещи, на мой взгляд. Путин сказал: «Нельзя замыкаться в консерватизме, нам обязательно нужно идти вперед, формировать современные культурные стандарты, усваивать новый опыт, в том числе и мировой». Ни о чем этом там не говорили. Вот Путин, при нем совет, он говорит своим ведущим деятелям и аналитикам – займитесь современным искусством, поговорите, где мы находимся, что здесь происходит.

К. ЛАРИНА: Я вам рассказала, что Мединский посетил Манеж.

Д. ДОНДУРЕЙ: И что?

К. ЛАРИНА: Он сказал про это современное искусство всё, что он по этому поводу думает.

Д. ДОНДУРЕЙ: Все-таки у нас другая страна, есть другие источники финансирования, есть другие институции. Всё равно на телевидение сегодня времени тратится в 16 раз больше, чем на встречу народа со всеми видами искусства, вместе взятыми. Кстати, единственный человек меня поразил тоже – я как-то сегодня президента хвалю, - в конце этой встречи он вдруг стал говорить о том, что его беспокоит реклама на телевидении. Правда, он ошибся в 20 раз, сказав, что там 300 млн. долларов. А там 6 миллиардов.

К. ЛАРИНА: Это Путин сказал?

Д. ДОНДУРЕЙ: Да, Путин сказал: может быть, государству пересмотреть эти механизмы… Никогда за 15 лет нового телевидения я не слышал даже постановки такого вопроса. Хотя он прекрасно понимает, что телевидение формирует человеческий капитал. Стоимость человеческого капитала – это пол-ВВП, скажу вам в переводе на русский, это 1,1 триллиона долларов стоит изготовление представление людей о жизни, о том, что они ненавидят рынок, о том, что они хотят, чтобы люди другой ориентации сидели в тюрьмах, о том, что они хотят, чтобы НКО эти несчастные государство проверяло и так далее. Это всё производство. Итак, не говорили про современное искусство вообще, не говорили о том, что нужно использовать какой-то анализ массовой культуры, что здесь происходит. Например, невероятная криминализация. Основной герой – бандит.

К. ЛАРИНА: Сейчас уже не бандит.

Д. ДОНДУРЕЙ: Ну что вы? Бандит. Посмотрите канал, которому вчера исполнилось 20 лет.

К. ЛАРИНА: Этот канал действует, но у него абсолютно адресная аудитория.

Д. ДОНДУРЕЙ: Хорошо, с другой стороны заеду. Один из отторгаемых людьми в сфере человеческой деятельности - это предприниматель. У нас люди настолько не верят предпринимателям, по последним исследованиям 93% граждан не хотели ни думать об этом, ни свои перспективы не видят в этом. У нас закрылось 700 тысяч малых и индивидуальных предпринимателей, только за один год. Говорят, что в связи с налогами. Не совсем так.

К. ЛАРИНА: Даниил Борисович, я слушаю вас внимательно и понимаю, чем вы хотите им помочь, я имею в виду тем людям, которые сегодня берут на себя эту миссию – формировать культурную политику страны. То, что вы говорите, их это совершенно не интересует. Когда вы говорите о том, о чем там не говорили, это же не просто так, что забыли, правда же?

Д. ДОНДУРЕЙ: Мы в преддверие огромного экономического кризиса. Без культуры его не разрулить. Я надеюсь, что когда-то наши экономические аналитики будут понимать, что когда в клетках сидят, их не кормят горячей едой в судах, когда собак привозят, чтобы девочек охранять, это влияет на представление людей о своей стране ничуть не меньше, чем инвестиционный климат, гигантские деньги на спорт и так далее. Вся экономика эфемерна, она в представлении людей о жизни. Вот тот факт, что люди не понимают современное искусство, что министр и никакие другие источники современных инвестиций не поддерживают авторское искусство, хотя его много в Москве. Но в Москве…

К. ЛАРИНА: Потому что авторское искусство – это свободное искусство.

Д. ДОНДУРЕЙ: Не может глава администрации Сергей Иванов отделять москвичей от других жителей страны. Это делает и Говорухин, в эту же неделю. Он говорит: поезжайте за 200 километров, там другая, настоящая, чистая, честная, прекрасная страна. Но все смыслы, все системы представлений о жизни – всё происходит здесь.

К. ЛАРИНА: Вопрос, на который вы не хотите отвечать. Почему эта битва за свободу творчества проиграна? Почему здесь оказалось поле, на которое вступила – не побоюсь этого слова, заразил меня Андрей Сергеевич – банда, и совершенно спокойно сегодня готова творить всё что угодно здесь.

А. СМИРНОВ: Она еще не проиграна, Ксюша.

Д. ДОНДУРЕЙ: Она еще не проиграна.

Окончание:

А. СМИРНОВ: Они пытаются нам навязать представление, что мы будем делать, мы будем поддерживать то, что хотим. Но пока что на практике у нас не так много хороших фильмов выходит. Так их никогда не бывает много.

Д. ДОНДУРЕЙ: Их выходит, конечно, меньше, чем в конце 60-х годов, в первый период оттепели. Если вы возьмете даже этот знаменитый список, который мы здесь обсуждали, там каждый год есть настоящие шедевры.

А. СМИРНОВ: Все-таки ваши представления о конце 60-х эфемерные. Мы в свое время изучали это. Всё равно процент удачных картин как авторского кино, так и коммерческого успеха в советском кинематографе был ничтожный, меньше 10% продукции. Мы считали в свое время: никогда не было больше пяти авторских удач, никогда не было больше десяти коммерческих. Это 15 фильмов от 150-ти, которые производились в год.

Д. ДОНДУРЕЙ: Тут драма еще заключается в том, что массовая культура противопоставляется авторской. Всегда в последние 20 лет государство помогало художникам, оно помогало, оно понимало, что это его миссия – поддерживать то, что останется в истории искусства. Вы не найдете ни одного живого человека, который бы знал режиссера телесериала, за исключением репутационных, мы их знаем 4-5 человек. А их у нас производят 3 тысячи часов в год. Никто их не знает. Это такой жизненный, бытовой, повседневный продукт – и больше ничего. Нет даже телевизионной аналитики, кроме нескольких журналистских передач. Анализа про что, кто герои, как это осуществляется, какие истории. Ничего этого нет. И министр культуры говорит о том, что нужно только тем произведениям, которые смотрит народ.

К. ЛАРИНА: Большинство.

Д. ДОНДУРЕЙ: Это рынок. И так посмотрят. У него свои механизмы. Там очень мощные инвестиции. Там люди хотят заработать деньги. Вы поддержите тех, кто останется в истории.

К. ЛАРИНА: Я нашла эту цитату Владимира Мединского по поводу современного искусства. «Почему под современным искусством понимается только что-то абстрактное, кубическое или корявое, вплоть до груды кирпича, которая на самом деле является невероятной инсталляцией? Я негативно отношусь к поддержке искусства, которое не очень понятно подавляющему большинству населения России».

А. СМИРНОВ: Привет от Геббельса. Те же установки. Мы это тоже проходили. Проблема в культуре министра, как справедливо написал когда-то Богомолов.

К. ЛАРИНА: Андрей Сергеевич, если такой человек появился, значит, он кому-то нужен. Он же не сам пришел, его позвали.

А. СМИРНОВ: Кому нужен – Путину и его администрации? Я в это не верю. Он нужен определенной группе халтурщиков, работающих в нашем искусстве. Для России он нужен? Ну как это может быть? Человек с таким низким уровнем культуры не может руководить ею в стране Толстого и Достоевского. Позор стране, позор администрации, позор нам всем, что мы существуем при этом.

Д. ДОНДУРЕЙ: Но дело не в личности.

К. ЛАРИНА: Я тоже так думаю.

А. СМИРНОВ: А личность приводит с собой команду.

Д. ДОНДУРЕЙ: В современном мире он не контролирует всё.

К. ЛАРИНА: Но озвучивает то, что, судя по всему, поддерживается тем самым большинством, про которое он всё время вспоминает. Мне бы не хотелось все-таки его демонизировать, Андрей Сергеевич.

Д. ДОНДУРЕЙ: Мне тоже.

К. ЛАРИНА: Это не та фигура, не того масштаба.

А. СМИРНОВ: Это не демонизация. Это фарс, а не трагедия.

Д. ДОНДУРЕЙ: Мы всё время про министра говорим, это неправильно.

К. ЛАРИНА: Это символ сегодняшней культурной политики. Почему мы его обсуждаем? Потому что он озвучивает то, что и происходит, он в этом смысле человек простодушный. Они же совсем распоясались. Даже интонации у них уже совершенно другие.

А. СМИРНОВ: Ямпольской кажется, что орган, которым она руководит, ее газета – это флагман нашей культуры, потому что остальная, что орган той интеллигенции, которую она собирается создавать. Потому что остальная интеллигенция эту газету не читает с того момента, как она стала ею руководить.

К. ЛАРИНА: По поводу культурной элиты в чем я лично вижу некое просветление? У них нет культурной элиты, это действительно так, в отличие от советской власти. Уж там она была как кремень, эта элита: Союз писателей, Союз художников, Союз композиторов, Союз кинематографистов – все как один.

А. СМИРНОВ: Культурная элита в советские времена – это те, кто в подполье писали в стол. А та – это была кажущаяся элита.

К. ЛАРИНА: Официальная поддержка.

А. СМИРНОВ: Есть высказывание по этому поводу, оно, правда, несколько высокомерное в многонациональном государстве. Оно принадлежит Фету, который пишет: «У чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет». Пришел. В роли пришедшего к нам, зырянам, Тютчева…

Д. ДОНДУРЕЙ: Не надо такого трагизма и депрессии. Во-первых, новая система, открытое общество, масса возможностей у молодых людей.

К. ЛАРИНА: Уехать отсюда.

Д. ДОНДУРЕЙ: Уехать, приехать. В любом европейском вузе учатся русские режиссеры.

К. ЛАРИНА: И там теперь деньги ищут на производство фильмов.

Д. ДОНДУРЕЙ: Дождутся, пока здесь поймут, что идеология в культуре, не при Лариной сказано, может быть продуктивной, что она может с 62-го места по научному потенциалу страны перевести…

К. ЛАРИНА: Если мы с вами, Даниил Борисович, голосуем за идеологию, сформулируйте тогда, что такое идеология в вашем понимании, идеология современной культуры. В чем она заключается?

А. СМИРНОВ: Мне выйти?

К. ЛАРИНА: Скажите, что вы в это понятие вкладываете.

Д. ДОНДУРЕЙ: Во-первых, направить все силы культуры и в узком, и в широком смысле на формирование сложных людей, сложных, развитых личностей.

К. ЛАРИНА: Забудьте. Не подходит.

Д. ДОНДУРЕЙ: Тогда мы завтра уступим уже Пакистану. Еще 10 лет. С нефтью мир разберется, с газом разберется. Всегда Россия взлетала, как герои на картинах Шагала, только на основании преимуществ нашей культуры. Если этого не произойдет, если президенты в автомате не будут говорить о развитии личности… В автомате – здравоохранение, пенсионная система, развитие личности. Это обязательно.

К. ЛАРИНА: Не говорят и не будут говорить.

Д. ДОНДУРЕЙ: Второе – это вернуть людей в 2014 год. Они живут кто в 53-м, кто в 37-м, кто в 91-м. Вернуть их в настоящее время, сказать им по секрету, что рыночные отношения у нас действуют, это конституция, ее никто не собирается отменять.

К. ЛАРИНА: Кстати, в РФ признается идеологическое многообразие, цитирую я конституцию РФ, статью 13-ю. «Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной».

А. СМИРНОВ: Золотые слова есть у нас в конституции.

Д. ДОНДУРЕЙ: Естественно, поддержка современного сознания и в искусстве, и в художественной культуре. Мы видим, что даже канал «Культура» боится пригласить приехавшего сюда человека русского происхождения, его зовут Илья Кабаков, он входит в 10 самых значимых художников современного мира. Они боятся: разрешит ли Добродеев, что там произойдет, как это интерпретируют?..

К. ЛАРИНА: Потому что на деле борьба происходит борьба с современным сознанием на всех фронтах.

А. СМИРНОВ: Я хотел сказать еще о том, о чем говорил Данила сейчас, о формировании, о том, что на самом деле уровень культуры, уровень индивидуальности - это серьезная экономическая составляющая жизни страны. Я бы хотел напомнить, что такое величайший взрыв во всех областях российской культуры в начале 20 века, который мы сегодня называем «серебряным веком»? Нет области культуры, где бы россияне в тот момент не опередили всё развитие 20 века. Это живопись, это театр.

Д. ДОНДУРЕЙ: Образование. Почему только авторское искусство? Чего только не было.

А. СМИРНОВ: Литература.

Д. ДОНДУРЕЙ: Строительство, архитектура, инвестиции.

А. СМИРНОВ: Железные дороги. А что это? Это результат реформ Александра II, государя-освободителя, который в России создал земства, создал суд присяжных, провел реформу армии и главнейшее из главных - освободил крестьян. 50 лет прошло – и всё взлетело. Так вот для того, чтобы через 50 лет - меня-то точно уже не будет - в России появились достойные, интересные культурные люди, сейчас надо думать об опасности, вся та ересь, которую несли Михалков и Ямпольская. Сегодня надо заботиться о культуре не театра, не кино, а о культуре девчонки из деревни или мальчишки из далекого города.

Д. ДОНДУРЕЙ: Кстати, они основные инвестиции в культуру сегодня. В развитие того, о чем Андрей говорил. Я ни разу не слышал предложения о том, чтобы 19 февраля 1861 года превратить в национальный праздник. Никогда. Выбили поляков, не выбили – это всё не известно. Вот выдающееся явление, сопоставимое и с победой 1812-го, и со многими другими.

А. СМИРНОВ: С Крещением Руси сопоставимое.

Д. ДОНДУРЕЙ: Даже не было ни у кого предложения.

К. ЛАРИНА: Почему?

Д. ДОНДУРЕЙ: Страх свободы. Притом что это самый важный ресурс и в нашей культуре, и в нашей стране. И когда говорят о суверенитете – и президент, и все вокруг – суверенитет, суверенитет… Вот где суверенность. Эта суверенность в том, что наша культура уникальна по своим прорывам к свободе. Я уверен, что они, конечно же, будут.

К. ЛАРИНА: В чем надежда-то?

Д. ДОНДУРЕЙ: Надежда, что мы живем в другое время. Остановить невозможно.

К. ЛАРИНА: Невозможно обратно в банку и закатать?

Д. ДОНДУРЕЙ: Невозможно. Можно грязи накидать, тормозов, поломать что-то, можно ошибиться, ждать, пока не прозреет государь, или еще что-то. Но время неотвратимо – всё равно только ресурс человеческой личности, другого нет.

А. СМИРНОВ: С одной стороны, остается самым важным девиз Льва Николаевича Толстого – делай что должно и будь что будет. А с другой стороны, надежда, знаете, какая? У Эйнштейна, великого физика, в его доме в Пасадене в Америке на камине была выгравирована надпись на иврите из Талмуда: «Господь изощрен, но не злонамерен».

К. ЛАРИНА: Спасибо большое. Это Андрей Смирнов, Даниил Дондурей. Программу провела Ксения Ларина.

И вот еще "Дифирамб" с Лизой Боярской. Очень понравился, я даже не ожидала.

К. ЛАРИНА – Добрый день еще раз. У микрофона Ксения Ларина, мы начинаем нашу программу. Я сегодня с большой радостью представляю вам нашу гостью, это актриса Лиза, Елизавета Боярская. Здравствуйте, Лиза.

Е. БОЯРСКАЯ – Здравствуйте.

К. ЛАРИНА – Лиза здесь на гастролях с театром Малым Драматическим, из Петербурга, Театр Европы. Сегодня торжественное завершение больших гастролей Малого Драматического театра. Идет целый день спектакль «Бесы». В 12 часов начался.

Е. БОЯРСКАЯ – Да, я думаю, они уже вовсю…

К. ЛАРИНА – Вовсю работают, да. Ну, вот, Лиза там не занята, и поэтому, слава Богу, появилась возможность с ней встретиться в прямом эфире. Дорогие друзья. Я напомню средства связи, СМС, наверное, прежде всего - +79859704545. Если вы хотите Елизавете задать вопрос или что-нибудь хорошее ей сказать, то милости просим. Если плохое – то я вас буду отключать отовсюду. Вас не видно. Только хорошее.

Я хочу сразу сказать про Лизу, что это потрясающая артистка. Я сужу всегда актеров по работе в театре. Я видела Гонерилью в «Короле Лире», я видела «Жизнь и судьба». Я видела Роксану в спектакле антререпризном, да, «Сирано де Бержерак», где Лиза вместе с Сергеем Безруковым работала. Но, к сожалению, не видела последнюю работу, «Коварство и любовь», «Три сестры», но знаю, что этими работами Елизавета очень дорожит, в театре. Да?

Е. БОЯРСКАЯ – Да, естественно, так, да.

К. ЛАРИНА – Ну, давайте я вам первый вопрос задам не слишком оригинальный, поскольку вы человек успешный, востребованный и в кино, и везде, почему театр для вас все-таки представляет ценность такую, что вы, несмотря на то, что, наверняка, вы могли бы прожить совершенно спокойно, я имею в виду, в качестве самореализации, и без стационарного театра, вы все равно так преданно ему служите?

Е. БОЯРСКАЯ – Действительно, театр для меня всегда был и будет, я думаю, в приоритете, поскольку мне кажется, что театр – это как для хорошего пианиста, когда каждый день разыгрывается утром, играет гамма, или как балерина с утра стоит у станка, а для того чтобы быть в форме, чтобы быть в тонусе, чтобы все время была полна чаша вдохновения – всегда нужно… Театр, конечно, наполняет. Кино в основном забирает, а театр наполняет. И бесконечное познание внутри себя, внутри своих партнеров, внутри пространства, в котором мы существуем, внутри литературы, с которой приходится работать. Особенно если доводится работать с такими талантливыми режиссерами, как мне, например, сейчас очень сильно повезло, и я уже почти 12 лет работаю со Львом Абрамовичем Додиным, то это мне просто дико повезло в жизни. Когда работаешь с таким режиссером, то любой материал становится такой бездонной чашей. Тот же Шиллер, который для меня, например, выбор был совершенно непонятен. Думаю: «Зачем такая тяжеловесная пьеса, сейчас кому она нужна?» Когда мы начали репетировать – это так интересно. Ничего более интересного, чем репетиция, в актерской жизни мне сложно представить. Конечно, овации, аплодисменты, кино, съемки, костюмы, сцены, партнеры… Но репетиция, театральная репетиция – с этим редко что может сравниться просто по интересу. Когда идет разбор подробный, узнавание друг друга на ощупь, новое, нового материала и друг друга, каждый раз осознание своего партнера, с которым ты уже давно стоишь на сцене вместе, открываешь в нем какие-то новые качества. И это всегда дико интересно.

К. ЛАРИНА – Ну, еще, конечно, режиссер, с которым вы работаете, и ваш учитель. Да?

Е. БОЯРСКАЯ – Само собой.

К. ЛАРИНА – Это что-то такое невероятное. У него своя среда, свой микрокосмос, который он вокруг себя создает. И мы знаем, как он работает с большим литературным материалом, с погружением. Вот этот опыт что вам дал? Я имею в виду, возвращаясь к «Жизни и судьбе», что предшествовало вообще выходу на сцену? Там была целая история.

Е. БОЯРСКАЯ – Это же наш студенческий спектакль, и, признаться честно, я когда поступила в Театральную академию, в 16 лет, в общем, особо без царя в голове. То есть, закончила без троек, но для меня, во-первых, Гроссман, имя Гроссман вообще ничего для меня не значило, и я не знала, собственно, даже не знала, к кому я поступаю. То есть «Додин» - я слышала, что это очень круто, но кто такой Додин, я, к стыду своему, не знала.

К. ЛАРИНА – Девочка из актерской семьи. Театральной.

Е. БОЯРСКАЯ – Да, ну я была… Действительно, меня воспитали 5 лет академии. То есть все то, что я пропустила до этого и занималась чем угодно, кроме учебы, я восполнила уже в театральной академии. Это было, знаете, такое моральное потрясение, когда в 16 лет, будучи такой инфантильной девочкой, и не только я такая была, многие были одного возраста со мной ребята, вот это прочтение этого материала было для нас неким потрясением, поскольку никогда с этим не сталкивались. Ну, что для нас значили 37-й год, война? Ну, Сталин что-то там, тоталитарный режим. Ну, что-то такое общее. А когда нас погрузили в этот материал целиком, соответствующие литературы, Гинзбург и разные другие произведения на эту тему. Потом нас возили в Освенцим, мы ездили, смотрели и даже не то что погружались в то, где могли происходить те события, которые описаны у Гроссмана. Потом нас возили в Норильск, в бывшие места ГУЛАГов. И тоже какие-то дикие места, которых… просто сейчас вспоминаю, у меня мурашки по коже бегают, потому что такую жуть это у нас вызывало. Конечно, это было слишком, наверное, круто для молодого организма. Но зато так быстро повзрослели. Хорошо это или плохо? Не знаю. У меня не было всяки клубов, тусни, которая должна быть в студенчестве.

Но я сейчас вспоминаю, мне не нужно. Я так рада, что это было такое осознанное какое-то, осознанные 5 лет серьезного, глубокого погружения в профессию, в материал, которым мы занимались, и я дико благодарна. Да, и в историю… что в принципе он нас как бы научил такому отношению к работе. Не то что вышла, что там играл, да, текст в последний момент, а, вот… то есть важно, про что. К чему бы мы ни прикасались, будь то Чехов, будь то Шиллер – это всегда максимальное погружение. И, конечно, Гроссман – это особый случай, поскольку сейчас все-таки мы так или иначе опытные артисты, ну, или становимся опытными потихоньку, то тогда это были абсолютно зеленые, как листики, молодые ребята и надо было в нас вложить эту тему – страшную. И уже в таких молодых и совершенно еще бесхребетных.

К. ЛАРИНА – Кстати, я уже про это говорила в эфире, Лев Абрамович в одном из интервью во время работы над «Жизнью и судьбой» с вами, с вашими коллегами говорил о том, что он был поражен, что очень многие дети фактически из семьи сталинистов, где эта идеология – она существует, и для них было каким-то потрясением – ломать в какой-то степени и себя, свое уже сформировавшееся отношение к этому. А в вас тогда что-то изменилось по отношению к истории? К советскому времени? Вообще к тому, что называется советской страной?

Е. БОЯРСКАЯ – Конечно. Это было для меня тоже открытием. Я любила военные фильмы, я и сейчас сентиментальный человек, а тогда тоже была… всегда любила праздник 9 Мая, для меня это что-то очень особенное значило и сейчас значит. Но для меня это все было… я почему-то подсознательно советские фильмы воспринимала как чистую воду, то есть если там показана счастливая советская жизнь…

К. ЛАРИНА – Парадная сторона.

Е. БОЯРСКАЯ – Да. А фильмы о колхозах и всякие другие – они вызывали у меня симпатию. Они и сейчас вызывают симпатию, просто потому что они хорошо сделаны и замечательно сыграны. Но теперь я знаю всю эту подоплеку, и тот первый раз, когда я посмотрела спектакль «Братья и сестры», который тоже меня потряс и перевернул мое сознание… как раз если говорить о теме именно фильмов о сельском хозяйстве, о деревне… И когда я увидела всю эту изнанку, конечно, я медленно-медленно, но потихоньку мы все стали «въезжать» в эту тему, вообще всей эпохи этой страшной.

К. ЛАРИНА – Лиза, но все-таки у вас невероятно мощная история семьи. Сейчас смотрю – там родословная, за каждым – за мамой, за папой – стоит какое количество интереснейших людей. Поскольку вы наверняка знаете хорошо историю семьи, неужели нигде никогда в вашей семье, среди ваших дедушек-прадедушек никто не сталкивался с системой…

Е. БОЯРСКАЯ – Как? У нас папин дедушка был расстрелян. Он был священником, он служил в Колпино, потом он даже какое-то время, если я не ошибаюсь, он был одним из последних настоятелей Исаакиевского собора даже. И его выслали и неизвестна судьба. Мы даже не знаем, где он точно был расстрелян. Хотя пытались найти какие-то пути следования, но так мы и не поняли. Но совершенно очевидно, что он был расстрелян, как и многие поповские семьи, и просто попы были расстреляны в то время, священники. Но потом всю семью на себе тянула бабушка – четверо детей, все сыновья. Но, конечно, таким образом коснулась нас, как и всех других семей, тема режима в нашей стране.

Но все равно для меня такой факт… я почему-то рассказывать об этом люблю… Вот для меня лично важно, что у нас верующая семья. И я верующая, папа верующий. Тем более что такая история, что прадедушка мой был священником. И моя прабабушка… все четверо сыновей ушли на фронт, кто-то в качестве артиста там выступали, ездили по разным фронтам, кто-то дошел до Берлина, и так далее, но мне моя тетя рассказывала, что у нас даже такая икона есть – дорожная, что бабушка каждый-каждый день молилась с утра до ночи, отмаливала своих четырех сыновей, и все вернулись. Это редкий случай. У нас кто-то пережил блокаду. Но вся семья осталась в целости, потому что молитвами бабушки, и, может быть, наверное, и дедушка, который смотрел сверху и помогал, чтобы все вернулись.

К. ЛАРИНА – А вы помните свои первые театральные впечатления? Все-таки, театральный ребенок. Что осталось в памяти у маленькой девочки?

Продолжение 1:

Е. БОЯРСКАЯ – Совсем у маленькой – это закулисы, посиделки театральные дома, гастроли, веселые артисты, дым коромыслом, курят, выпивают, но всегда весело. А уже взрослое осознание, даже толчок, чтобы я поступила в театральную академию, до этого я не собиралась стать актрисой, для меня было тоже неким таким культурным потрясением – это я посмотрела подряд два спектакля Юрия Бутусова – «Калигула» и «В ожидании Годо» в театре Ленсовета, и вот это для меня стало каким-то открытием. Внутри себя самой даже, потому что настолько неожиданные для себя чувства открыл во мне этот спектакль. И как-то, посмотрев подряд вот эти в два вечера оба спектакля, я пришла и сказала, что буду поступать в театральный.

К. ЛАРИНА – Ну и как – смотрят ваши спектакли родители?

Е. БОЯРСКАЯ – Смотрят, конечно, но уже на премьере. И я, конечно, приглашаю на премьеру родителей, но мне важнее, чтобы они всегда ходили спектаклей еще через 20 – через 30, когда спектакль уже становится живым, живой материей. Уходят нервы, уходит схема, уже идет реальное проживание и покойное погружение в историю.

К. ЛАРИНА – Тут, кстати, еще стоит отметить, что специфика додинского театра еще и в том, что спектакли могут идти десятилетиями.

Е. БОЯРСКАЯ – Да, «Бесы», собственно, по-моему, 25 лет, если я не ошибаюсь.

К. ЛАРИНА – Вот. «Братья и сестры» до недавнего времени шли. Уже, наконец… или они еще идут?

Е. БОЯРСКАЯ – Играют, играют.

К. ЛАРИНА – Я думала, что уже все, от них отказались.

Е. БОЯРСКАЯ – Нет, нет.

К. ЛАРИНА - Причем практически в том же составе, если там ничего не случается драматического или актер не уходит из театра, то он так и продолжает играть эту роль, которую он играл 20 лет назад. Вот, мы сейчас до передачи говорили про «Жизнь и судьбу», что буквально за 10-12 лет, или сколько там… меньше? Четыре года спектаклю…

Е. БОЯРСКАЯ – Спектаклю… считайте… если я 8 работаю в театре, ну, где-то 6 лет. Да.

К. ЛАРИНА – За 6 лет спектакль изменился и вы в нем тоже изменились?

Е. БОЯРСКАЯ – Конечно, но это естественный процесс, и всегда в лучшую сторону. Потому что, ну, во-первых, мы растем. Все-таки, мы когда выпускали Гроссмана, а потом «Короля Лира», мы были совсем еще студентами. Это первые работы, такие, с волнением, с трепетом. Мы сейчас тоже, конечно, на сцену всегда выходим с трепетом, но все-таки есть какое-то ощущение уверенности и покоя, потому что, конечно, студентам свойственны мандраж, тремор, и иногда это все равно неизбежный зажим, который мешает и который останавливает. А сейчас, все-таки, есть возможность какой-то степенности и более осознанного существования на сцене.

К. ЛАРИНА – А как воспринимают этот спектакль за пределами России? «Жизнь и судьба» я имею в виду.

Е. БОЯРСКАЯ – Прекрасно. Вообще у нас, я считаю, очень хорошие получились гастроли в Москве. Нас очень хорошо принимали, замечательно нас слушала, воспринимала московская публика, и реагировала. Но для меня лично не очень понятный феномен, почему, допустим, театр Додина намного лучше воспринимают в Европе, в Америке, неважно где, в общем, за пределами России. Там это просто какие-то открытия каждый раз для зрителя. Какие-то откровения. И реагируют, на Чехова на таких местах смеются, где в России вообще никак… то есть они находят свой какой-то юмор, они что-то чувствуют особенное. И всегда удивительно. И поэтому потом всегда очень сложно возвращаться на родную сцену, когда такое благородное молчание или благородное…

К. ЛАРИНА – Ждешь реакции, а ее нет.

Е. БОЯРСКАЯ – Да-да-да, ее нет. Но все равно, конечно, понятно, что у нас своя публика ходит в театр, тоже кто попало не пойдет, потому что знает, что тяжеловато смотреть наши спектакли, потому что их нужно слушать, уметь слушать спектакль, а не только смотреть на то, что происходит на сцене, визуальные эффекты.

К. ЛАРИНА – Елизавета Боярская. Мы сейчас послушаем новости, потом возвращаемся в программу и продолжим наш разговор.

К. ЛАРИНА – Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня у нас в гостях Елизавета Боярская. Когда шла реклама, я спросила Лизу про то, как проходят репетиции в ТЮЗе, у Кама Гинкаса? Еще раз повторю, что на выпуске спектакль «Леди Макбет Мценского уезда», он как-то по-другому называется?

Е. БОЯРСКАЯ – Он будет называться «Леди Макбет нашего уезда».

К. ЛАРИНА – Это Лесков в интерпретации Гинкаса. И Катерину Измайлову играет Лиза. Роль невероятно сложная, как мне кажется. Я вспоминаю Гундареву, которую я видела в театре имени Маяковского. И мне казалось, что это столько сил должно отнимать, потому что она такая вообще, настолько… ну, это настоящая роль трагедийная. Да?

Е. БОЯРСКАЯ – Да, да.

К. ЛАРИНА – Вот эти ресурсы – как вы их доставали из себя?

Е. БОЯРСКАЯ – Ну, во-первых, конечно, Лев Абрамович меня подготовил к такой трагичной роли, потому что у нас материал всегда, как правило, очень тяжелый, очень серьезный. Поэтому нельзя сказать, что мне было так тяжело именно готовиться к трудности роли. К этому я была готова. Когда мы приступили к репетициям, я поняла, что… меня пугали, что Кама Миронович – очень строгий, с ним очень сложно будет. С первой же репетиции мы удивительно нашли общий язык. И мне действительно очень легко репетировалось у Камы Мироновича.

К. ЛАРИНА – А он как ваше предложение сделал? Это был какой-то кастинг, или как?

Е. БОЯРСКАЯ – Нет, это был фактически судьбоносный звонок. Просто мне на мобильный телефон позвонил Кама Миронович и сказал: «У меня для вас есть предложение». И, конечно, я как по потолку ходила после его звонка, потому что, конечно, такое редко предлагают, и тем более сразу же такой материал, заглавная роль, и тем более – такой режиссер. Это сразу же может начаться звездная болезнь после такого, но, слава Богу, ничего не случилось. Мы сейчас плотно находимся в репетициях. И, конечно, роль действительно фантастическая, материал очень интересный, и репетиции доставляют невероятное наслаждение. Я просто каждый день мчусь в театр, в ТЮЗ, потому что это такое счастье – заниматься таким материалом.

К. ЛАРИНА – Ну он из артистов достает то, по наблюдениям, что они даже не предполагали, что у них это есть.

Е. БОЯРСКАЯ – Да, это так. Более того, для меня вообще… я поначалу думала: «Как же так? У меня никогда не было такого соприкосновения с ролью… это же кровь с молоком, земля…»

К. ЛАРИНА – Купчиха еще должна быть.

Е. БОЯРСКАЯ – У меня всегда были, там, шляпы, лошади, кареты, то есть все такое. А тут надо было какое-то нутряное… А потом как мы загорланили эти каторжные песни, как мы… ух, там все взыграло. Я помню, даже со Львом Абрамовичем своими впечатлениями делилась, говорю: «Я никогда не думала, что во мне это тоже есть». Потому что мне казалось, что я абсолютно городской человек, а оказалось – нет. Мне кажется, это вообще в каждой русской женщине заложено. Просто это может не вскрыться, если повода нет, но если погрузиться в это, то там просто – такие страсти бушуют. И понятно даже, от этого напора и от этой мощи, которая внутри рождается, когда поешь это, когда говоришь этот текст, в принципе, тогда, в общем, становится понятны поступки, которые она совершает – эти страшные 4 убийства, которые она сделала. От этой необузданной, безумной безоглядности, и мне кажется – это дико русская история, что, с одной стороны, сочетание в русском человеке интеллигентности, поэтичности, вдохновения и полета, и доброты, и в то же время этого животного, утробного такого негатива и первобытности. В этой истории это все соединяется, и это дико, конечно, интересно.

К. ЛАРИНА – Вот, вы сейчас рассказываете так, кстати, я подумала, что он и «Медею» так поставил. У него получилась такая русская история, спектакль Гинкаса.

Е. БОЯРСКАЯ – Здесь вообще, мне кажется, очень важна тема еще… Это у Лескова… мы же не придумали, мы просто взяли это у Лескова, что там очень многое написано про церковь, про то, что… Но это так страшно, они убивают и молятся, убивают и молятся, убивают и молятся. И, в общем, это вообще про наш народ, что мы столько всего, в нас внутри такая богатая натура, начиная от самых низменных чувств, кончая самыми высокими. И вот это противоборство бесконечное – что победит? Конечно, это очень интересно и очень, действительно, по-русски.

К. ЛАРИНА – В Москву не собираетесь насовсем переезжать?

Е. БОЯРСКАЯ – Пока нет. Во-первых, я работаю в Малом Драматическом театре, это мой родной театр, я в нем служу и хочу работать там и дальше. У меня впереди планы, вот, сейчас мы «Вишневый сад» начинаем в декабре репетировать.

К. ЛАРИНА – Варю, да?

Е. БОЯРСКАЯ – Да, Варю, я буду играть Варю. Нет, тем более, мне очень тяжело расстаться совсем с Питером. Когда есть мысль о том, что туда можно вернуться, то как-то и в Москве легче становится. Я очень люблю Москву, я уже приняла этот город, здесь моя семья, здесь теперь мой дом тоже, но по духу я, конечно, петербурженка, с этим ничего не сделать.

К. ЛАРИНА – Мужа смотрите в театре?

Е. БОЯРСКАЯ – Конечно.

К. ЛАРИНА – У него есть просто поразительные работы тоже. Я хочу напомнить тем, кто не знает, может быть, что Максим Матвеев – замечательный артист, артист Московского художественного театра, муж Лизы. Сравнительно недавно стали родителями молодыми. Очень красивая пара, и, естественно, этим пользуются активно журналисты всяких желтых изданий. И вот сейчас хотела что-нибудь найти интересное про вас – слушайте, это поток какого-то кошмара. Просто какой-то ужас. Боже мой, молодые люди, как это вообще все вы терпите? Я не понимаю. Как это вообще? Как тебя от этого ограждать, прятать? Вот, скажи?

Е. БОЯРСКАЯ – Я никогда не обращала внимания.

К. ЛАРИНА – Это всегда было вокруг вас?

Е. БОЯРСКАЯ – Ну, да. Как-то так сложилось, что негатива всегда было намного больше. Ну, плюс еще фамилия. То есть очень много вещей, которые мне как бы дополнительные навешивают бонусы за ответственность того, что я делаю. Да, было всегда тяжело… Не то что тяжело, мне не тяжело. Просто всегда было очень много негатива. Я к этому отношусь равнодушно, мне важно мнение людей, окружающих меня – профессионалов, коллег, зрителя, который ходит в театр, который смотрит кино. Когда это просто какой-то шлак, который не особо оправданно выливается – ну, в конце концов, я даже не сержусь. Во-первых, каждый человек имеет право на собственное мнение, а во-вторых, я не думаю, что если у человека есть время сидеть так долго возле компьютера, значит, что-то он очень важное в своей жизни не успевает делать. Наверное, занимался бы чем-то другим.

Продолжение 2.

К. ЛАРИНА – Подождите. Я имею в виду даже не Интернет, как таковой, а вот эти все «желтые» издания, которые активно занимаются личной жизнью, в том числе и вашей. И столько дряни…

Е. БОЯРСКАЯ – А, ну, это вообще… Это у всех так. Ну, да. Ну, пусть пишут, ничего страшного. Другое дело, что очень многие верят, особенно, что называется, люди, которые не имеют совершенно никакого отношения к светскому окружению. Верят. Ну, и… Я все равно бы хотела, чтобы меня судили все-таки и относились ко мне по моим ролям, наверное, нежели чем по жизни. Хотя я надеюсь, что те, кто сейчас меня слушают и те, кто смотрит мои интервью или те интервью, которые я реально правлю, все-таки складывается обо мне другое впечатление. Потому что я всегда очень дотошна в том, особенно в интервью, в письменных. Это всегда отдельная тема, то есть присылают… я могу до 4 часов утра сидеть, исправлять, потому что мне важно, чтобы было так, как я говорю, моим языком, а не с ног на голову, как мне не нравится, как бы и никогда не сказала, и вообще не очень-то по-русски. Потому что я ответственна за то, что я говорю и за то, что потом народ читает. Хочется, чтобы это были реальные мысли донесены.

К. ЛАРИНА – Ну, конечно же, не избежать даже в нашем разговоре разговора о семье. Я имею в виду прежде всего о ваших родителях и об отце, который не только замечательный артист, но еще достаточно яркий общественный деятель в последнее время, поскольку высказывается очень много и по поводу каких-то событий, не связанных с искусством и с культурой. Вопрос у меня такой: приходилось ли вам спорить вообще на эти темы с отцом? Или вы не касаетесь каких-то тем, когда вы понимаете, что в чем-то не совпадаете?

Е. БОЯРСКАЯ – Я стараюсь не спорить. Ну, я предполагаю, что вы говорите о его и политических взглядах, и социальной значимости. Я не спорю. Во-первых, я абсолютно аполитичный человек. Катастрофично. Я дура-дурой, когда начинаю рассуждать на эти темы. Я сразу начинаю подключать эмоции, чувства, говорить о милосердии, о добре, о чем-то там, и выходит какая-то глупость, нежели чем какие-то умные соображения. У папы… Наверное, у нас в чем-то разные точки зрения, но я не хочу с ним спорить, я уважаю папу, его мнение, его позицию. Он для меня авторитет и любимый отец, поэтому я не считаю нужным с ним спорить и отстаивать свою точку зрения.

К. ЛАРИНА – Вам когда-нибудь приходилось его защищать от каких-то обвинений, когда вам что-нибудь высказывают по поводу него?

Е. БОЯРСКАЯ – Честно говоря, не сталкивалась, но у меня ужасное качество – я не умею постоять за себя. Если мне что-нибудь противное скажут, а такое бывало, то я просто сглотну и смахну плевок со своего лица в растерянном состоянии. Я не умею отвечать, к сожалению. А может, к счастью, не знаю.

К. ЛАРИНА – Я знаю, что вы вместе с Максимом еще занимаетесь, участвуете в благотворительных акциях.

Е. БОЯРСКАЯ – Да.

К. ЛАРИНА – Я так понимаю, что это не мода для вас? Я знаю, что Максим давно принимал участие в этом, не слишком это афишировал. Я помню, что была совершенно поражена, когда увидела его… в больнице он…

Е. БОЯРСКАЯ – Да, доктор-клоун.

К. ЛАРИНА – Доктор-клоун, да. Это, конечно…

Е. БОЯРСКАЯ – Они занимаются этим активно. Сейчас эта организация получила хорошее финансирование. У них, слава Богу, есть возможности для развития, а это действительно здорово.

К. ЛАРИНА – Подождите. Я имею в виду даже не Интернет, как таковой, а вот эти все «желтые» издания, которые активно занимаются личной жизнью, в том числе и вашей. И столько дряни…

Е. БОЯРСКАЯ – А, ну, это вообще… Это у всех так. Ну, да. Ну, пусть пишут, ничего страшного. Другое дело, что очень многие верят, особенно, что называется, люди, которые не имеют совершенно никакого отношения к светскому окружению. Верят. Ну, и… Я все равно бы хотела, чтобы меня судили все-таки и относились ко мне по моим ролям, наверное, нежели чем по жизни. Хотя я надеюсь, что те, кто сейчас меня слушают и те, кто смотрит мои интервью или те интервью, которые я реально правлю, все-таки складывается обо мне другое впечатление. Потому что я всегда очень дотошна в том, особенно в интервью, в письменных. Это всегда отдельная тема, то есть присылают… я могу до 4 часов утра сидеть, исправлять, потому что мне важно, чтобы было так, как я говорю, моим языком, а не с ног на голову, как мне не нравится, как бы и никогда не сказала, и вообще не очень-то по-русски. Потому что я ответственна за то, что я говорю и за то, что потом народ читает. Хочется, чтобы это были реальные мысли донесены.

К. ЛАРИНА – Ну, конечно же, не избежать даже в нашем разговоре разговора о семье. Я имею в виду прежде всего о ваших родителях и об отце, который не только замечательный артист, но еще достаточно яркий общественный деятель в последнее время, поскольку высказывается очень много и по поводу каких-то событий, не связанных с искусством и с культурой. Вопрос у меня такой: приходилось ли вам спорить вообще на эти темы с отцом? Или вы не касаетесь каких-то тем, когда вы понимаете, что в чем-то не совпадаете?

Е. БОЯРСКАЯ – Я стараюсь не спорить. Ну, я предполагаю, что вы говорите о его и политических взглядах, и социальной значимости. Я не спорю. Во-первых, я абсолютно аполитичный человек. Катастрофично. Я дура-дурой, когда начинаю рассуждать на эти темы. Я сразу начинаю подключать эмоции, чувства, говорить о милосердии, о добре, о чем-то там, и выходит какая-то глупость, нежели чем какие-то умные соображения. У папы… Наверное, у нас в чем-то разные точки зрения, но я не хочу с ним спорить, я уважаю папу, его мнение, его позицию. Он для меня авторитет и любимый отец, поэтому я не считаю нужным с ним спорить и отстаивать свою точку зрения.

К. ЛАРИНА – Вам когда-нибудь приходилось его защищать от каких-то обвинений, когда вам что-нибудь высказывают по поводу него?

Е. БОЯРСКАЯ – Честно говоря, не сталкивалась, но у меня ужасное качество – я не умею постоять за себя. Если мне что-нибудь противное скажут, а такое бывало, то я просто сглотну и смахну плевок со своего лица в растерянном состоянии. Я не умею отвечать, к сожалению. А может, к счастью, не знаю.

К. ЛАРИНА – Я знаю, что вы вместе с Максимом еще занимаетесь, участвуете в благотворительных акциях.

Е. БОЯРСКАЯ – Да.

К. ЛАРИНА – Я так понимаю, что это не мода для вас? Я знаю, что Максим давно принимал участие в этом, не слишком это афишировал. Я помню, что была совершенно поражена, когда увидела его… в больнице он…

Е. БОЯРСКАЯ – Да, доктор-клоун.

К. ЛАРИНА – Доктор-клоун, да. Это, конечно…

Е. БОЯРСКАЯ – Они занимаются этим активно. Сейчас эта организация получила хорошее финансирование. У них, слава Богу, есть возможности для развития, а это действительно здорово.

К.. ЛАРИНА – Люди, которые принимают решение?

Е. БОЯРСКАЯ – Да-да-да. Нет, кого-то, конечно, родители туда агитируют, кого-то подбирают на улице, хорошо, что есть как платные места, что называется, так и они просто подбирают кого-то на улице, это не только наркотики, но и алкоголь тоже. И у нас есть группа, которую мы ведем, попечители, там буквально каждый день наш Никита Лушников, который является президентом этой компании, у которого самого за плечами 8 лет употребления, а сейчас он просто… Ну, человек, за которым можно идти, проповедник, со сцены он говорит такими словами, что сердце рвется. Я всегда рыдаю, когда он выступает, и на всех этих встречах с родителями, когда приезжают родители, там 300 детей, которые реабилитировались от наркомании – их родители падают в ноги к нему и кланяются, и рыдают, что «спасибо». Это вообще зрелище до мурашек. Я уже забыла, к чему я это все вела…

К. ЛАРИНА – А для вас это что – я спросила.

Е. БОЯРСКАЯ – Оно мне дает невероятное вдохновение, ценность жизни своей, их. И с этими ребятами, как ни странно, они настолько познали цену жизни, что с ними, мне кажется, с ними можно очень много всего построить в будущем. Вот с такими ребятами. Как ни странно, хотя у них такое тяжелое прошлое…

К. ЛАРИНА – Но не все, кстати, выдерживают это.

Е. БОЯРСКАЯ – Да, они выдерживают, и они какие-то открытые, честные, жадные до жизни, искренние. И нет никакого налета цинизма, они становятся какие-то очень добрые и очень открытые, ранимые. Ужасно хочется с ними поддерживать отношения. И самое главное, мне кажется, заслуга ЦЗМ – что они занимаются не только реабилитацией, потому что самое страшное – вылечиться и вернуться в свой двор, где все колются, и продолжить делать это благополучно, а то, что они занимаются ресоциализацией. Они открыли свои кофейни, свои спортивные клубы, они устраивают в институты. То есть главное – внедрить в среду, совершенно противоположную тому, что было в их жизни. И ребята делают какие-то удивительные успехи. У них уже творческая ресоциализация, музыкальная ресоциализация, экономическая ресоциализация. То есть они социальные лифты в абсолютно разные сферы.

К. ЛАРИНА – А они готовы вообще говорить о том, как это все случилось с ними? Почему?

Е. БОЯРСКАЯ – Они это говорят каждый раз. Они очень искренние. Уже даже появился… мне кажется, это какая-то очень новая история, очень правильная – социальный театр так называемый. Им Женя Миронов дал в Театре Нации сделать спектакль. И там двое ребят-реабилитантов играют, они рассказывают свои истории, но это сделано в форме спектакля. И говорят, что бешеный успех, потому что это, по сути, новая какая-то история – социальный театр. Мне кажется, это очень здорово.

К. ЛАРИНА – Театр как терапия?

Е. БОЯРСКАЯ – Да-да-да.

К. ЛАРИНА – Ну и, подождите. Если вы столько уже знаете про это, можете каким-то образом обобщить, понять, в чем причина? Почему сегодня так легко молодые люди, подростки подвержены таким страшным искушениям?

Е. БОЯРСКАЯ – Во-первых, это просто чума нашего века, к сожалению.

К. ЛАРИНА – Это среда? Это жизнь? Это родители?

Е. БОЯРСКАЯ – Да потому что у нас нужно…

К. ЛАРИНА – Это отсутствие каких-то перспектив в жизни?

Е. БОЯРСКАЯ – И то, и се, и, конечно, ситуация в семье. Просто самое страшное, что наркотик стал доступным. Если раньше нужно было достать, достать деньги, купить, то сейчас можно пойти в аптеку, купить энное количество, просто не хочу называть в эфире, препаратов, чтобы никто об этом не знал, самых простых, и из него сделать страшный наркотик. Я уже молчу про то, что там всякие бытовые средства, типа «Крот», который мы заливаем, чтобы прочистить раковину – это тоже идет внутрь вены. Ну, это какие-то ужасы. Средства для беременных, соль для ванны… это куча всего, из чего можно элементарно за 150 рублей вычленить страшнейший наркотик. И помимо того, что сейчас около метро раздают курительную смесь под названием «Спайс», от которой человек после 2 месяцев курения становится овощем. И сейчас у нас как раз с этим активная борьба, потому что это ужасно страшно. Вот этих ребят не вытащишь, потому что они реально тупеют.

К. ЛАРИНА – А вы когда-нибудь сталкивались с этим в своей жизни?

Е. БОЯРСКАЯ – Нет, я не сталкивалась. Конечно, у всех есть знакомые, которые злоупотребляют… не скажу, что у меня есть знакомые, которые злоупотребляют серьезными наркотиками…

К. ЛАРИНА – В ранней юности… все-таки … такая достаточно богемная…

Е. БОЯРСКАЯ – Нет, я боюсь. У меня дикий страх перед этим. Я совершенно не зависимая, я не игрок, никогда не интересовалась картами, рулетками, алкоголем. То есть я знаю, что во мне нет зависимости, я не могу. Но все равно у меня вызывает какой-то дикий, животный страх, поэтому у меня никогда даже не было мысли о том, чтобы попробовать наркотик. Просто страшно, дико страшно. И я бы, конечно, хотела подобное отношение внушить к этому своим детям, потому что… это и задача каждого родителя, конечно, потому что сейчас это повсеместно, это очень страшно. И уберечь детей фактически невозможно.

К. ЛАРИНА – Что изменилось в вас после рождения сына?

Е. БОЯРСКАЯ – Я стала дико сентиментальной, и так была – кошмар, сейчас я даже над мультиками плачу. Смотрела с ребенком два дня назад Карлсона, когда он прибежал сказать: «Карлсон, мне подарили собаку!» А он улетел, и я сидела, как дура, и ревела. Думаю – ну, все, что же будет дальше? После второго ребенка или, если Бог даст, после третьего? Это будет все…

К. ЛАРИНА – Вы хотите много?

Е. БОЯРСКАЯ – Да, я хочу много детей. Если Бог даст, то…

К. ЛАРИНА – Не боитесь?

Е. БОЯРСКАЯ – Нет, не боюсь. Мне кажется, что это наша обязанность. Тем более, мне кажется, что мы с Максимом действительно неплохая пара, и мне кажется, что будут хорошие детишки просто.

К. ЛАРИНА – Ну, а если говорить о каких-то тревогах материнских, что наибольшую тревогу у вас вызывает? Даже не сейчас, может быть, а в перспективе.

Е. БОЯРСКАЯ – Ну, наверное, наркомания и образование, конечно, очень сильно. Я услышала предыдущий эфир краем уха. Это, конечно, тоже тема, которая меня очень волнует, но мы занимаемся сами пока с ним. Ему 1,5 года, он уже у нас знает, где Австралия, Африка, Южная и Северная Америка, любит читать… Я хочу, чтобы у меня был ребенок образованным. Потому что это здорово, это интересно – быть образованным человеком. Знать языки, дай Бог, овладеть инструментом. Это важно, найти школу, и для меня, конечно, тоже все эти ЕГЭ, все какой-то космос. Потому что мне довелось еще и сочинение писать, и нет другого, я не представляю другого развития индивидуальности, нежели чем в литературе, в истории, чтобы все-таки через себя это все пропускать. А когда тебя спрашивают, как звали… не знаю, лошадь Вронского – Фру-Фру, Хрю-Хрю, там, Кря-Кря – ну, какое тут развитие? Выбираешь вариант правильный. Ну, для меня это тоже непонятно, поэтому все это мне предстоит еще. Не так скоро, но хотя время бежит намного быстрее, чем кажется, поэтому выбор школы, все проблемы…

К. ЛАРИНА – Ну, сегодня тоже целое поколение выросло таких на тестах, которые мало что читали в жизни, к сожалению. Я просто вспомнила, сейчас на вас смотрю и вспомнила этот… и вспомнила одну из рецензий, фильм, который писал кто-то из молодых людей, молодых зрителей в Интернете, что фильм классный, но обидно, что в середине уже было понятно, что его убьют. Что его расстреляют. То есть для них это, конечно, к истории мало имеет отношения. Вот, про кино, конечно, хочется немножко поговорить. Поскольку, вроде, фильмография большая. Вы для себя, Лиза, считаете что-то таким важным, что-то вы успели сделать в кино, какую-то важную работу для вас лично?

Е. БОЯРСКАЯ – У меня есть несколько любимых работ. Я сейчас перечислю, поговорить можно о любой. Конечно, в первую очередь это «Адмиралъ», потому что с этим вообще связан какой-то невероятно счастливый отрезок моей жизни. Наверное, одно из лучших творческих моих вот впечатлений, которые у меня были. «Я вернусь» - была такая 12-серийная история про… в данном случае у меня была роль девушки, которую угнали в Германию, в остербайтеры. «Вы не оставите меня» - это один из моих первых фильмов Аллы Суриковой, там я снималась с Балуевым, там у меня первая характерная роль, которую я очень люблю. «Петр Первый. Завещание»…

К. ЛАРИНА – Смотрите, много ролей, которые вы так цените.

Е. БОЯРСКАЯ – Я их люблю. Я их очень люблю. И «Пять невест», наверное, как-то так.

К. ЛАРИНА – Ну вы все-таки больше любите характерные работы?

Е. БОЯРСКАЯ – Ну, мне просто их редко дают, поэтому я их люблю. Мне, как правило, что-то более… связанное с амплуа героини дают. Поэтому я дико благодарна, когда вижу такие неожиданные предложения, как «Пять невест», когда меня Карен утвердил без проб, я подумала, с чего ты вообще взял, что у меня это есть? Он говорит: «Ну, я вижу, я знаю».

К. ЛАРИНА – А сейчас?

Е. БОЯРСКАЯ – Сейчас я закончила съемки в двух сериалах. Один называется «Долгий путь домой», режиссер Ольга Доброва-Куликова. Это первый канал. И летом тоже закончила сериал, 8 серий, «Охотники за головами». Это тоже интересно мне было, новый опыт…

К. ЛАРИНА – Сериалы вас не отпугивают?

Е. БОЯРСКАЯ – Не отпугивают. А сейчас, положа руку на сердце, сейчас порой сценарий сериала выглядит намного более…

К. ЛАРИНА – «Я вернусь» - это просто настоящий многосерийный художественный фильм, очень серьезная работа, великолепная, да.

Е. БОЯРСКАЯ – Да, да, я согласна. Абсолютно. И сейчас «Долгий путь домой» - это та же история. Я с таким же упоением читала сценарий, как и тот. Просто иногда сейчас сценарии сериалов выглядят намного достойнее, чем полные метры. И, честно говоря, мне давно не предлагали полного метра. Я не знаю, с чем это связано. Мне все равно, когда хороший материал, абсолютно все равно, что это. Но единственное, к сожалению, что нет возможности подробной выработки, как в кино делается, когда снимается сериал. Хотя при усилиях, старании артистов и режиссера и группы, все равно, конечно, качество остается желаемым.

К. ЛАРИНА – А как вы думаете, почему вас не зовут в полный метр?

Е. БОЯРСКАЯ – Я не знаю. Ну, нет, меня звали. Сейчас несколько интересных проектов, у меня очень сложное, конечно, все связано с графиками, потому что…

К. ЛАРИНА – Нет, это я понимаю. Я просто подумала, может быть… это как бы мои домыслы… что, может быть, вас уже ассоциируют вот с такой немножко такой благополучной сферой киношной?

Е. БОЯРСКАЯ – Не знаю, мне бы не хотелось. Мне бы не хотелось. Более того, мне всегда было бы, например, было бы интересно поработать в каком-нибудь авторском кино.

К. ЛАРИНА – Вот, в арт-хаусе, например.

Е. БОЯРСКАЯ – Да, но меня не зовут.

К. ЛАРИНА – Вы такая красивая…

Е. БОЯРСКАЯ – Да, нас очень как-то… мое убеждение – допустим, пример актрисы… сейчас, вылетело из головы, как ее зовут… которая у Ларса фон Триера в «Меланхолии» снималась.

К. ЛАРИНА – Я забыла.

Е. БОЯРСКАЯ – Я тоже забыла, как ее зовут. Неважно… Кирстен Данст. Но вот актрисе, которая играет девушку Человека-Паука, но при этом она снимается в Ларса фон Триера и получает Пальмовую ветвь. Они не боятся, артист – это живой материал, из него можно делать что хочешь. И артисты авторского кино, и артисты скетча, который идет по 3 года на канале СТС. И это не имеет никакого значения. А у нас все-таки как-то поделили: ага, эти вот снимаются в сериалах, эти снимаются в коммерческих полных метрах, а вот эти – в авторском кино.

К. ЛАРИНА – Ну, есть, кстати, такое хорошее разделение в Голливуде, тоже история, которую мы все время вспоминаем, не раз, потому что она очень показательная. Вам тоже будет интересно. Какой-то очередной был фестиваль, московский международный, на который приехал Джек Николсон. А с другой стороны приехала, одной из гостей была актриса, которая играла в сериале «Никита», американском сериале. Не помню, как ее фамилия. Так вот, она призналась здесь, в одном из интервью, что спасибо вам большое, я только здесь могла встретиться на одной тусовке с Джеком Николсоном. Там мы нигде не пересекаемся, очень жестко – сериалы, сериальные актеры и актеры большого кино.

Е. БОЯРСКАЯ – Хотя там многие начинают в сериалах, а потом попадают в большое кино также.

К. ЛАРИНА – Собственно говоря, это все очень индивидуально. Здесь никаких нет…

Е. БОЯРСКАЯ – Я к тому, что у нас это, мне кажется, более явно, я знаю, наоборот, девчонок, которые снимаются, как правило, в таких арт-хаусных фильмах и дико хотят что-то такое, что-нибудь яркое, что-нибудь интересное. А я наоборот бы очень была не против, если бы что-то было интересное, какое-то предложение в каком-нибудь сложном, необычном кино.

К. ЛАРИНА – Лиза, а, в принципе, в перспективе на всю жизнь, вот так я спрошу, вы себя видите только в актерской профессии?

Е. БОЯРСКАЯ – Вы знаете, после рождения ребенка я подумала, что мне бы очень хотелось стать акушером-гинекологом, потому что…

К. ЛАРИНА – Я вас серьезно спрашиваю.

Е. БОЯРСКАЯ – Я вам серьезно говорю. Это была бы мечта, но, к сожалению, если сейчас поступать в мед, то это еще 10 лет обучения. Но вообще, конечно, это как бы пожелание, но в целом, конечно, я не уверена, что педагогическая стезя моя. Наверное, актерская… может быть, если стану постарше и поумнее, то, может быть, что-нибудь связанное со сценарной деятельностью.

К. ЛАРИНА – Писать, да?

Е. БОЯРСКАЯ – Это я люблю, люблю сочинять, фантазировать. Но этому надо учиться все-таки, а не так, с бухты-барахты.

К. ЛАРИНА – Ну что ж, огромное спасибо, что нашли для нас время. Привет всей семье вашей передавайте.

И вот еще мне очень понравилось интервью с А.С.Кончаловским в "Собеседнике":

Андрей Кончаловский: Если у России не появится национальной идеи, нас либо завоюют китайцы, либо освоят европейцы

13 октября 2013 г., газета "Собеседник"

– Что за картина, не расскажете?

– Мне захотелось снять фильм о сельском почтальоне. Группа шесть месяцев искала героя по центральной и северной России – объехала десятки деревень в поисках. В результате мы остановились на почтальоне, который живет в деревне на берегу красивейшего Кенозера Архангельской губернии.

Сценарий был, но мы искали возможности его изменить, чтобы сюжет подсказывала жизнь. Вообще почтальон в деревне – это уникальная должность. Ведь по существу, кроме участкового, он единственный представитель государства – он не только носит почту, он приносит пенсии, собирает налоги, он также привозит хлеб или электрические лампочки. Я не знаю, как полуослепшие бабушки выжили бы в своей Богом забытой деревне, если бы не сельский почтальон, который и в мороз, по метровому снегу, и в распутицу на тракторе, и в любую погоду через озеро на катере должен доставить своим реципиентам сигнал, что государство их помнит. Удивительная профессия – сельский почтальон.

– Это будет похоже на «Асю Клячину»?

– В «Асе» в главной роли была профессиональная актриса Ия Саввина, и она приспосабливала свою роль к реальности. Здесь же наоборот: главный герой – реальный почтальон. И он нам подсказывает, как должен развиваться сюжет или какие слова должны быть сказаны в тот или иной момент.

Я не знаю, какой получится картина. Собственно, об этом еще рано думать – мы еще не закончили съемки. Что меня действительно поразило – это открытие, что в России исчез целый класс земледельцев. Я был поражен словами одного из действующих лиц: «Наши деды еще помнили, когда жать, когда сеять. У отцов был колхоз, а в колхозе агроном, который им объяснял, как землю работать. А мы сегодня уже не помним, что знали наши деды, и агронома нет». Эта мысль объясняет, почему бывшего колхозника и бывшего крестьянина земля не тянет к себе, не вызывает желания ее «работать» – инстинкт утерян! Он может только ее продать, а деньги пропить.

В Китае так выбить эту память из земледельцев Мао не успел – коммунисты правили 30 лет. И когда там началась перестройка, в деревнях все-таки помнили, что делать с землей. В России этот ужас длился 70 лет – т.е. два поколения. У нас не просто исчез целый класс – здесь погибла основа целой цивилизации. И это катастрофа, которую я действительно не знаю, с чем сравнить.

– Вы говорили раньше, что чем больше будет абсурда, тем быстрее все проснутся и начнут как-то шевелиться...

– Я никогда не говорил: «все проснутся». Я говорил о том, что может проснуться определенная часть общества, те люди, которые исповедуют европейские ценности. Конечно, для них происходящее сегодня выглядит абсурдом. Но для большинства населения страны, которое исповедует ценности московской Руси, – всё это норма жизни. Когда слышу отчаянные возгласы моих друзей «куда мы катимся!», я терпеливо разъясняю уже который год: вы катитесь в монолитную, централизованную, нормальную «Московию».

Демократии здесь нет и быть не может, потому что демократия – в самой краткой формуле – это контроль народного большинства за деятельностью избранного меньшинства. В нашей стране большинство, которое, проголосовав, расходится по домам и возвращается к своим ежедневным заботам, лишено всякого представления о своих обязанностях как гражданина. Давайте признаем: в России гражданского общества нет, граждан нет, есть население.

Власть, лишенная общественного контроля, развивается и действует так, как она считает выгодным для себя. В России государство трансцендентно для своего народа, то есть народ не понимает, что такое государство, и не хочет понимать, какова его роль. Народ ждет от государства пенсии, социальных услуг – электричества, воды и тепла. Тут как бы существует негласный договор между населением и властью: власть не вмешивается в жизнь населения, население не вмешивается в действия власти. И мне трудно представить себе, какие общественные и экономические и политические потрясения должны случиться, чтобы народ обратил внимание на государство.

– Крамольный вопрос: а зачем нам так надо становиться европейцами?

– Думая о будущем России, я предпочитаю расширять геополитические и временные рамки. Посмотрим на эту гигантскую территорию, где от Урала до Японии пространство практически пустое и население два человека на квадратный километр, эту территорию, полную несметных богатств — нефти, газа, золота, металлов, питьевой воды, леса. Вся эта территория непосредственно примыкает к великой китайской цивилизации. Какие прогнозы по этому поводу должен делать думающий человек?

Если у России не появится национальной идеи, то, на мой взгляд, есть всего две возможности: либо вся территория западной и восточной Сибири войдет в сферу китайской ойкумены, либо ее освоят европейцы. Но без Европы и Америки — в ближайшие 30—50 лет — России это не под силу. А нависающая альтернатива — отдать гигантскую территорию Китаю.

– В чем вы видите причину отсутствия в России граждан?

– Рассмотрим понятие «гражданин». Я полагаю, что гражданином может себя назвать человек, который испытывает чувство личной ответственности за поступки государства. Ибо, голосуя, он выражает свое доверие и следит за тем, чтобы это доверие было оправданно. Я могу сказать, что люди, выходящие на Болотную, – безусловно, граждане. Но в размерах России Болотная площадь просто невидима. Если посмотрите на историю европейской цивилизации, гражданское общество возникало там, где появлялись зачатки самоуправления. Это города – на Руси это были Новгород и Псков. Именно в городах возникла буржуазия.

Между горожанином-буржуа и крестьянином, который живет за стенами города, лежит буквально пропасть, и заключается она в понимании богатства, иначе – собственности. Испокон веков единственной осязаемой ценностью для человека была земля. Количеством земли измерялось экономическое могущество личности и государства. Но земля количественно неизменна, поэтому землю можно только перераспределять.

Именно отсюда выросло варварское представление, что богатство только перераспределяется. Поэтому экономическое возвышение соседа всегда воспринимается крестьянином как угроза собственному благополучию. Буржуа, в отличие от крестьянина, осознал, что богатство может выражаться не количеством земли, а деньгами, а значит, капитал может прирастать.

Возвышение соседа воспринимается буржуа как пример для подражания. При этом буржуа, обретая капитал, оговаривает, сколько денег он должен внести государству в виде налога, а это уже признаки политической независимости. Именно этим фермер отличается от крестьянина.

В России, кроме Новгорода и Пскова, не было ни одного города с самоуправлением, что называется магдебургским правом. На Украине таких городов было 60, в Белоруссии – 40. У нас вместо городов с самоуправлением были военные поселения, где стояли гарнизоны для подавления восстаний крепостных крестьян.

– Сейчас мэтры предпочитают снимать дешевые фильмы – на коленке, как вы говорите, – это новая эстетика или просто денег нет?

– Всякая новая эстетика, «новая волна», начиналась в кино с того, что не было денег; их давали на промышленное, коммерческое кино – тогда неореалисты начинали снимать на улицах, а французы, как Годар, делали кино из наблюдений за повседневностью. Если бы государство дало мне денег, я бы снял «Рахманинова». Я много раз обращался в правительство, но, кроме сочувствующих улыбок, ничего не получил.

– Почему именно «Рахманинова»?

– Сценарий лежит много лет, мы написали его с Нагибиным. У нас практически нет фильмов о высшей точке развития России – о рубеже веков; нет фильма о Чехове, о Шаляпине, лишь один и давний – о Чайковском... Фильм о Толстом, к которому я имел отношение, снят на деньги немцев и американцев, как это ни позорно.

А ведь все эти художники, которые составили славу России, были частью именно европейской России, той самой, которая была потом побеждена и рассеяна. Этот период – с конца XIX века по 1917 год – можно назвать высшей точкой развития послепетровской русской культуры. Достаточно почитать воспоминания художника Константина Коровина, чтобы понять всю красоту и насыщенность жизни этих людей. Чехов, Врубель, Шаляпин, Горький, Левитан, Серов!..

Как эти люди дружили, как помогали друг другу, как спорили и мирились, – когда я читаю про этот характер отношений между русскими художниками, я часто спрашиваю себя: куда все это делось? Почему мы так больше не общаемся, разбредясь по партийным кучкам, объединяясь и дружа «против кого-то»? Наверно, все-таки советский период нанес какой-то урон той естественности, безыскусности и чистоте, которая пронизывала русскую жизнь до революции. Впрочем, может быть, это лишь моя очередная иллюзия... Но я хотел снять именно об этом и, конечно, о судьбе великого композитора, ведь жизнь Рахманинова была длинной – он видел и революцию, и эмиграцию, и зарождение фашизма, и Отечественную войну...

Рахманинов для меня – это один из гениев, перед которым я преклоняюсь. И он, наряду с Антоном Павловичем Чеховым, – мой духовный ментор. Что касается финансирования, то мне кажется, большой фильм не обязательно должен иметь большой бюджет. Эпическое в кино – это не количество статистов, лошадей или танков, эпика находится внутри героя.

Когда король Лир стоит один и взывает к небесам, бросая им вызов, это может потрясать больше, чем 10.000 всадников, которых теперь с легкостью рисуют с помощью компьютерной графики. Убежден, что хороший фильм можно снять даже на айфон. Талант режиссера, на мой взгляд, заключается в его способности не только любить своих героев, но и заразить этой любовью людей, которые пришли в темный зал с улицы.

– Существующие диктатуры вас не пугают?

– По правде говоря, меня пугает одна диктатура, которая существует в Западной Европе. Это диктатура политической корректности. Согласитесь со мной, Россия – одна из самых свободных стран мира в этом отношении.

Тут вслух можно произносить такое, из-за чего на Западе вас могут лишить работы. Сегодня произносить некоторые научные истины в Европе и США стало так же опасно, как Джордано Бруно и Галилею в Средние века. Я даже написал статью «Новая диктатура», имея в виду диктатуру политической корректности на Западе. Вы историю Уотсона знаете?

– Доктора?

– Действительно доктора. Есть такой Джеймс Уотсон, нобелевский лауреат, великий американский генетик. Один из трех биологов, открывших структуру молекулы ДНК. Он позволил себе в интервью «Санди таймс» всего лишь заметить, что интеллектуальные способности белых и жителей Африки не равны. Он буквально сказал следующее: «Вся наша национальная политика основана на том, что IQ африканца такой же, как и у европейца, хотя все проверки говорят, что это не так». Уотсона заставили извиниться, а год спустя он должен был официально покинуть кафедру, которую возглавлял. Хотя сейчас он продолжает там появляться и работать над генетикой психических заболеваний. В учебнике «Генетика человека» американцев Фогеля и Мотульски приводятся данные: средний IQ американских негров на 10–15 пунктов ниже IQ белых. Кстати, там же говорится, что IQ евреев-ашкенази тоже примерно на 10–15 пунктов выше IQ белой популяции.

Другие генетики – Хампердинг и Кочран – также опубликовали работу о том, что евреи-ашкенази предрасположены к более высокому интеллекту: это следствие генетических заболеваний, которые возникали в гетто, в замкнутых сообществах. То есть ничего особенно лестного. Но даже это предположение вызвало взрыв: как так, ведь люди равны! Ведь любое посягательство на постулат «равенства» – расизм! И доказать, что наука никакой политкорректности не слушается, что для нее есть только научная корректность, не может никто.

Если кто-то говорит, что самые выдающиеся бегуны в мире – это люди африканского происхождения, это почему-то не оскорбляет белых, но если заметить, что среди африканцев нет ни одного выдающегося скрипача, вы получите обвинения в расизме. В этом распределении способностей и заключается гармония человечества. Мне кажется приемлемым говорить о достижении братских отношений между разными культурами и расами в семье народов, где есть старшие и младшие братья. Как в любой семье. Хотя, впрочем, я впадаю в ересь. Вспомните, как у Пастернака «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в немыслимую простоту». Давайте на этом закончим.

Форум официального сайта Веры Камши

Увлечения => Наши интересы => Автор: Penelopa на 30 марта 2011 года, 18:13:11