Глава 5
Сагранна. Бакрия
Гайифа. Ханья
400 год К.С. 12-й день Осенних Скал

1

— Гайифцы бросили-таки Хаммаила. — Маршал Дьегаррон поморщился; похоже, у бедняги опять болела голова. — Десять дней назад павлиний корпус двинулся домой, сейчас как раз должен переходить границу.

— Благая весть, — одобрил Бонифаций. Рядом с худющим кэналлийцем супруг выглядел особенно жизнеутверждающе, но жрать поменьше ему бы не помешало. — И что Хаммаил? Возрыдал и отпустил? Не верю.

— И правильно, что не верите.

Дьегаррон опять поморщился, Матильде показалось, что брезгливо.

— Так что же сотворил сей муж непотребный? — уточнил Бонифаций, озирая уже накрытый, но пока лишенный главного стол. — Лобызал копыта Капрасова коня или веревочку поперек дороги натянул?

— Это было бы слишком честно. — Маркиз поправил стоящие в глиняном кувшине цветы, свеженькие, еще в дождевых каплях. — Хаммаил выдвинул большую часть имевшихся у него сил наперерез Капрасу, но сам остался в своей резиденции. Дескать, он ни при чем, это у казаронов душа не вынесла гайифского предательства. Глупо, но с отчаяния чего не сделаешь...

— Глупо, — вмешалась в разговор принцесса, понимая, что Альдо тоже бросили бы. Другое дело, что внук не преминул бы угостить наладившегося домой союзника сонным камнем. — Если б Капрас внезапно помер, можно было бы купить его офицеров или хотя бы попытаться купить, а так что? Корпус начинает марш домой, его не пускают, а Лисенку того и надо.

— Истину глаголешь, — подтвердил муженек и отпихнул вознамерившегося поднять корзину с бутылками хозяина. — При твоей голове кланяться, хоть бы и наисвятейшему, последнее дело! Ходи так, будто корону уронить боишься... Так что там Адгемарово семя?

— Оказии Баата не упустил. На следующий же день, точнее — в ночь после ухода верных Хаммаилу казаронов резиденцию атаковали бириссцы. — Голос Дьегаррона был безрадостно ровен, и Матильде захотелось маршала расцеловать. Отнюдь не по-матерински. — Нападающих хватило, чтобы смять охрану и ворваться во дворец.

— Создатель любит не теряющих времени попусту, Враг тоже. Лишь зад свой от земли не подъемлющий никому не угоден.

Бонифаций ловко откупоривал вино и расставлял бутылки между блюд. Смиренно ждущих своей участи рыбин и птиц украшали наверченные из овощей цветы, вызывая в памяти самый мерзкий из виденных алаткой снов. Матильда протянула руку, вырвала из щучьей пасти рыжую морковную розу и вышвырнула в открытое окно. В ответ на два недоуменных мужских взгляда ее высочество выкинула луковую лилию.

— Агарисом повеяло, — чуть смущенно фыркнула она. — Там вечно так... Прежде чем сожрать — розу в зубы. Бумажную.

— Еретики и сквернавцы, — поддержал муж. — Договаривай, чадо. Бириссцы сии немалым числом не просто просочились на чужие земли, но и к самому казарскому обиталищу подобрались. На то время нужно — раз, и свои люди в Гурпо — два...

— Лисенок загодя готовился, — бросила, борясь с дурацкой злостью, Матильда, — чего уж там... А Хаммаиловых дружков купить вряд ли трудно.

Умный покупает, умный продает, а дурак — товар, что бы он о себе ни воображал. Внука тоже купили бы, не у Эпинэ, так у какой-нибудь сволочи вроде Хогберда... Правда, поганец оказался умней даже такой сделки, он просто не полез в ловушку. Хоть бы его мориски прирезали, борова пегого!

— Да ты, горлица моя, никак недовольна? — прогудел начинающий раздражать супруг. — А для чего мы с тобой по горам скакали, как не для того, чтоб Лисенок, себе угождая, о Талиге радел?

— Противно, когда королевские головы как капустные кочаны покупают!

Принцесса перевела взгляд на Дьегаррона, который хотя бы не светился от радости. Смотреть на маркиза вообще было приятно, Матильде с детства нравились мужчины, напоминавшие хищных птиц. А выскочила первый раз за фазана, второй — за кабана.

Маркиз взгляд выдержал, только чуть шире открыл глаза, большие, по ложке каждый.

— Не думаю, что Хаммаил достоин вашего сожаления, — покачал он больной головой. — Я располагаю лишь слухами, но они очень похожи на правду. Вроде бы казарская охрана сложила оружие, поняв, что ее обманули. Люди слышали, как Хаммаил кричал: «Все на стены, и я за вами, мы сможем отбиться!»... Однако на стенах его не дождались. Потайной ход, обычное дело. Пусть наша война, сударыня, еще не стала вашей, но в Алате подобное вряд ли прощают.

— Еще чего не хватало! — отрезала урожденная Мекчеи. — С зайцами у нас разговор короткий.

С зайцами — да, а с твоим собственным братцем? На охоте Альберт от кабанов с медведями не шарахался, а вот от врагов, если б те заявились под стены? Хотя великий герцог Алати всяко успел бы между собой и врагами кого-нибудь сунуть.

— Уподобившись зайцу, сюзерен становится вровень с капустой, — вздохнул Дьегаррон, — причем гнилой. Подлец может такую продать, человек порядочный выбросит и вымоет руки. Среди оставшихся с Хаммаилом, похоже, были и те, и другие.

— Готова поклясться, — буркнула, все еще размышляя о братце, Матильда, — ход, которым удирал казар, оказался не таким уж и потайным.

— О подробностях и сам Лисенок, и те из его людей, кто все знает, пока молчат, но — это известно точно — Хаммаил убит вместе с наследниками и кагетской родней, а гайифская захвачена для дальнейшего торга. Сейчас по всей Нижней Кагете режут непримиримых врагов Бааты. Кто-то, возможно, успеет добраться до Капраса, и его даже не выдадут.

— Ваш Лисенок охотиться умеет, — с чувством произнесла алатка. — Обложил соперника по всем правилам, выкурил из норы, тот на засаду сам и выскочил.

— Да, ваше высочество. — Может, коварство теперь уже единственного казара кэналлийцу и не нравилось, но тщательность проработки плана он оценил высоко. — Баата показал себя умным и решительным человеком.

— Мы же, — проревело из-за спины, — памятуя о планах богоданного нашего регента, должны встретиться с сим хищником, мелким, но полезным благому делу.

— Баата жаждет того же, — обрадовал Дьегаррон. — По его словам, пришли важные новости из Паоны, а это повод для заверений в дружбе. О своей роли в исходе Капраса из Кагеты хитрец вряд ли станет распространяться, но то, что гаийфцы прошли через владения Бааты чуть ли не под охраной его отрядов, требует объяснений. Казар намерен их предоставить прежде, чем мы его спросим, и вести из Паоны у него должны быть настоящими. Этот человек, насколько я мог понять, лжет не больше, чем требуется.

— А ну его к кошкам! — неожиданно кратко заявил муженек. — Как братья наши меньшие? Все мстят гайифским еретикам за варастийское разорение?

— Коннер доносит о трех бакранских набегах на Кипару и двух на Кирку. Отпора не было нигде. Я начинаю опасаться, что легкость успеха и отсутствие потерь сделают бакранов беспечными.

— Так придержи, а сквернавцам имперским поделом, ибо несть счета их прегрешениям! Ладно... Вино продышалось, тайны кончились, брюхо свело, пора вкушать. Зови своих соратников, и начнем благословясь.

Дьегаррон вырвал у форелины помилованный Матильдой свекольный цветок и исчез, теперь на столе остались лишь дикие мальвы в глиняных кувшинах. Живые, даже в росе... Неужели кэналлиец собирал их сам? Неужели для чужой жены?! Матильда потянулась к букету, выбрала темно-красный цветок, пристроила на все еще отменной груди и покосилась на супруга.

— Одобряю, — возвестил тот, хотя его никто не спрашивал. — А теперь изволь занять место свое за столом сим.

Женщина хмыкнула, но послушалась, после чего пришлось хмыкнуть еще раз — Бонифаций уселся рядом, причем таким образом, что разглядеть из-за него хозяина можно было, лишь улегшись в тарелку. Это развеселило окончательно, и Матильда вдруг почувствовала себя Матишкой — верткой, смешливой, знающей толк в каверзах и подначках.

— Хорхе, — поинтересовалась сакацкая язва, когда два полковника, генерал-адуан и верный Хавьер устроились за маршальским столом, — все забываю спросить, гитару вам вернули?

— Да, ваше высочество, — подтвердил из-за мужнина брюха Дьегаррон, — сразу же.

— Я хочу вас послушать! — объявила Матишка и засмеялась, как смеялась в пятнадцать лет, когда они с Фереком бегали за ежевикой.

2

Приличные командующие в походах богатеют, однако Капрас явно был не из их числа. Добычи по понятным причинам не имелось, Хаммаил платить не стал, и бросивший казара на Каракисов маршал не счел себя вправе настаивать. Полученных от Лисенка взяток с трудом хватило на нужды корпуса, зато на загорбке прочно обосновался проклятущий Пургат. Настырный казарон вопил, ругался, требовал уважения и не желал понимать, что гайифцы не обязаны с ним нянчиться. Ламброс с Агасом предлагали гнать придурка в шею, но для этого Карло слишком чувствовал себя предателем. Не перед Хаммаилом — перед едва не заплакавшим Курподаем и не просыхающей от слез Гирени. Дурочка не усомнилась в том, что она казарской крови, и... наотрез отказалась переходить на попечение новоявленного «братца».

Капрас уговаривал, кричал, целовал — не помогало ничего, кагетка рыдала, как хороший фонтан, и твердила: «Хачу с табой!» В конце концов маршал сдался. Гирени просияла, захлопала в ладоши, позеленела и, зажимая рот, выскочила прочь, оставив будущего отца проклинать свою уступчивость. Вечером Карло написал Баате, через неделю получил ответ с завереньями в готовности в любое время принять «сестру» и «племянника», а на следующий день уходящий корпус настигли дальние родичи Антиссы. Беглые.

Умники исхитрились проскочить у бириссцев под самым носом. Карло нисколько не удивился бы, узнав, что Лисенок выпустил гайифцев нарочно, но беглецам подобное в голову не приходило, они почти свихнулись от пережитого страха. О Хаммаиле с Антиссой любящие родственники забыли напрочь, теперь их заботило одно — добраться до Гайифы, а точнее, до Кипары. Туда, где идет война, Каракисы не хотели, зато им требовалась охрана. Днем и ночью.

— Лягушки кошачьи! — шипел рвущийся в бой Ламброс. — Такие в задницу и заводят. Поперлись в Багряные земли, раздразнили морисков, а теперь — бежать...

— Не могу не согласиться, — вторил Агас. — Вторжения следовало ожидать, но когда это Коллегия в последний раз занималась делом? Вот виноватых искать — это по ним.

Капрас угрюмо отмалчивался, хотя руки и чесались. Залепить пощечину опаскудившимся интриганам мешало лишь то, что интриганы потеряли все, а дотаптывать проигравших Карло не давало воспоминание о собственном возвращении из Фельпа. Зато о встрече с Забардзакисом маршал мечтал все более рьяно; он даже придумал небольшую речь, предназначенную высшим воинским чинам. Речь не отличалась куртуазностью и зверски нарушала субординацию, но Капрасу она нравилась. Не сложилось.

Корпус был в дневном переходе от границы, когда свеженькая порция Каракисов принесла весть о том, что Доверенный стратег Забардзакис больше не составит ни единого циркуляра. Ну, и о прочих столичных радостях.

Удравшие из бушующей Паоны лягушки собирались укрыться у родственников в Кагете, но граница их встретила слухами о смерти Хаммаила, и беглецы заметались. Они могли угодить в зубы «барсам» или просто разбойникам, но им повезло влететь в объятия одного из передовых дозоров корпуса. Драгуны препроводили разогнавшихся красавцев к своему полковнику, но старина Василис их не устроил. Поняв, что происходит, цацы потребовали встречи с командующим и принялись пугать новой властью и убеждать повернуть. В ответ маршал злорадно сообщил, что поздно: Хаммаила нет, и всё, что он, Карло Капрас, может предложить дорогим соотечественникам, — это пару родственников, а остальных можно поискать у казара Бааты. Каракисы паонские увяли и немедленно уединились с Каракисами кагетскими.

— Мой маршал, — отчего-то шепотом произнес Ламброс, — а вдруг новый император — как раз то, что нам нужно?!

— Хорошо бы, — кивнул маршал и распорядился выслать вперед отряды для разведки и поиска местных властей. Новости бодрили и дарили надежду, остатки сожалений о судьбе Хаммаила забились в дальний уголок сознания, где и уснули рядом с совестью. Карло ждал возвращения разведчиков и в ожидании тряс Агаса, однако гвардеец утратил свою обычную говорливость.

— Я больше не знаю Ореста, — сказал он, когда раздраженный командующий стал требовать ответа. — Поверьте, лучше не знать императора, чем знать о нем не то, что нужно. Орест показал себя решительней, чем можно было надеяться, но в таком случае он не вмешивался в... некоторые события не потому, что не мог, а потому, что не желал.

— Ты о своей ссылке? — в упор спросил Капрас.

— О том, что ей предшествовало. Меня сослали в Кипару, поскольку я вызвал одного мерзавца — родича Каракисов, к слову сказать... Только вызвал я его, чтобы избежать ареста вместе с дедом по матери. Гвардейцы по-прежнему не могут свидетельствовать против своих соперников, а если ты не можешь свидетельствовать, ты не можешь и лжесвидетельствовать.

Окажись поблизости бешеный огурец, Капрас с удовольствием наподдал бы его ногой, но в пределах досягаемости имелся лишь булыжник, нападать на который было бы опрометчиво.

— Ты впутался в заговор? — в упор спросил маршал. — В какой?

— Никаких шагов не предпринималось, — Демидас был сама сдержанность, — хотя мы в самом деле ставили принца Ореста выше его братьев. Нам хотелось перемен, и мы не всегда держали языки на привязи.

— Дед по матери тоже не держал?

— Ему вменили в вину служебные злоупотребления.

Служебные злоупотребления можно вменить в вину всем, и чем выше пост, тем очевиднее провинности. Другое дело, что это повод, а причина одна — политика. Тесть Динаса проиграл и потерял почти все. Голова, впрочем, осталась.

— Не хочешь напомнить о себе?

— Кому? Мой маршал, я рискую повториться, но я в самом деле не знаю Ореста. И мне не нравится, когда столицу Гайифы громят гайифцы же. Если новый император сумел справиться с мятежом в считаные часы, чего он ждал все это время? Чего он ждал, когда преследовали его сторонников, и кто ему помог сейчас?

— Не все ли равно? — отмахнулся предпочитавший не сомневаться, а радоваться Капрас. — Лишь бы дело делалось.

Агас не воевал, не считать же за войну стычку с дикарями на козлах. Парень силен в интригах, иначе не сумел бы так легко и красиво вытащить своего маршала из ловушки, но представить толпу разбитых, потерявших любимого командира солдат он не в состоянии. Орест дал ребятам Задаваки сорвать злость на тех, кто в самом деле был виноват, и Карло его не осуждал. Того, кто полез бы защищать Коллегию, прикончили б и не заметили, зато теперь самое время выплеснуть оставшуюся злость на морисков. Ламброс думал так же.

— Только бы про нас не забыли! — беспокоился артиллерист. — В такой суматохе не корпус, армию потеряешь...

Не потеряли; указ из Паоны подоспел к вечеру. Его доставили губернаторской эстафетой. Вскочивший на коня в приграничном городке курьер о том, что он везет, знал не больше своего чубарого, а новость была столь же радостной, сколь и неожиданной: под стенами столицы императорская армия одержала первую серьезную победу.

— Датировано 22 днем Летних Молний.

Устав, разрешая зачитывать избранные места, допускал показ запечатанных синим воском документов только лицам в генеральском чине, и Карло решил не рисковать.

— Писали чиновники, все обычные обороты присутствуют. Сражение началось 13-го Летних Молний и закончилось на следующий день. Подступившие к самым стенам столицы вражеские войска были сначала остановлены у Белой Собаки, а затем и разгромлены. Язычники бежали, потеряв половину армии, угроза Четырежды Радужной Паоне снята, и это только начало.

— У Белой Собаки? — уточнил плохо знающий Паонику Ламброс.

— Я знаю этот пригород. — Карло оторвал глаза от бумаги. — Там на южной окраине действительно можно неплохо обороняться, местность удобная. Далее... Нам предлагают «возрадоваться победе и восхититься величием богоизбранного императора Сервиллия», так что сообщите своим людям, и через час прошу в мою палатку. По такому случаю мы просто обязаны выпить, но больше никаких задержек! Велено со всей возможной скоростью вести корпус к столице, но чтобы по прибытии находиться в полной готовности. При этом мы должны исхитриться и по дороге набрать дополнительных рекрутов не менее чем на два пехотных полка, а также все необходимое для их содержания. С учетом времени года, расстояния и дорог нас ожидают в Паоне к середине Осенних Волн. Должны успеть.

3

Бонифаций уходил громко, будто кабан сквозь кусты ломился. По-хорошему надо было благолепно выплыть вслед за супругом, но Матильда продолжала попивать слишком кислое, на ее вкус, вино и слушать. А Дьегаррон, раздери его кошки, — играть. В ранней юности алатка на парней не заглядывалась, пока в ее пятнадцатую Золотую Ночку за дело не взялись скрипки; гитара в маршальских руках кружила голову не хуже. Бьющий по струнам кэналлиец казался незнакомым человеком — лихим, здоровым и при этом отрешенным. Он видел то, о чем Матильда могла лишь гадать, вот она и нагадала горы. Не белоголовые и зубчатые, как Сагранна, а мягкие, округлые, то темные от елей, то пестрые от залитых солнцем луговых цветов. И пусть в этих лугах пасутся гнедые лошади, звенят монистами девчонки, а звездными ночами полыхают костры и смех прерывается счастливым стоном. Да будет счастлива молодость, хоть бы и чужая, и да пронесет ее через все пороги, не изломав и не испачкав...

— Что это было? — выдохнула алатка, когда кэналлиец прижал струны ладонью.

— Танец, — откликнулся маркиз. — Мы танцуем, когда уходит лето, и оно оборачивается на стук кастаньет...

— Так я и думала.

Принцесса залпом допила кислятину, внезапно показавшуюся терпкой, будто сакацкая рябина.

— Почему вы не женитесь?

— Зачем? У брата есть сыновья. — Дьегаррон отложил гитару. — Наша кровь останется под солнцем и без меня.

— Допустим. — Матильда по-деревенски водрузила локти на стол. — Но неужели вам никогда не хотелось турнуть вашу свободу к кошкам?

— Хотелось. — Маршал знакомо поморщился, и вряд ли от боли. — Однажды я поторопился, потом стал опаздывать и опаздываю до сих пор... Дора Матильда, я не люблю исповедоваться.

— Тогда пойте, — потребовала ее высочество, поскольку требовать поцелуя было стыдно. — У вас же все поют.

— Только те, у кого есть голос. — Длинные пальцы пробежали по струнам, точно ветер над лугом пронесся, и, слушая его, поднял голову рыжий осенний жеребец. — Мне не повезло...

Уличить Дьегаррона в несомненном вранье принцесса не успела — вернулся муженек. Воздвигшийся у распахнутой двери, он напоминал стог сена, в котором угнездилась немалая змея по имени ревность. Матильда усмехнулась и отодвинула тарелку.

— Кто пил мансайское, тому кэналлийское кажется кислым... Маршал, я вам не верю, вы не можете не петь, но каждый имеет право на тайну. Благодарю за дивный вечер.

Она вышла, задев бедром и не подумавшего посторониться хряка, то есть кардинала и супруга. За спиной тенькнула струна, прозвучали удаляющиеся шаги — Дьегаррон уходил через другую дверь. Адюльтера не случилось. Его бы всяко не вышло, но заявившийся Бонифаций был несусветно глуп. Матильда так и сказала.

— Ты болван, твое высокопреосвященство. Я живым мужьям не изменяю.

Супруг угрюмо сопел, но молчал. Умник имбирный! Мало кто выскакивает замуж на седьмом десятке, а уж те, кого при этом ревнуют, вообще наперечет. За такое стоит выпить чего-то приличного.

— Флягу, — протянула руку алатка. — Спугнул песню, хоть касеры дай.

— Бражница и блудница! — припечатал Бонифаций, но флягу с пояса отцепил. — Не отравлено, ибо грех достойное питие губить.

— Вот-вот... Лучше зарезать. — Принцесса хватанула привычного пойла, привидевшийся рыжий конь фыркнул и умчался в призрачные горы, очень может быть, что навсегда, очень может быть, что со всадником. — Ну нравится он мне!

— Увечные влекут глупые сердца прежде распутных.

Ревнивец отобрал флягу и присосался. Красой он не блистал, зато не был балбесом и размазней. По крайней мере, до свадьбы.

— Вот и женился б на увечной! — отбрила алатка. — И дело бы благое сделал, и мне бы жилы не мотал.

Они упоенно ругались, все ближе подходя к той грани, где перепалка перестает быть перцем и становится ядом; надо было прекращать, но Матильда закусила удила. У них с Дьегарроном ничего не было, но могло быть, если б она не боялась себя и зеркала, а кэналлиец — ее. Кэналлиец стал бы последним, выбив из памяти ночь с Робером и полгода с Лаци, — не стал. Нарезал круги, рвал цветы, жалел и профукал, да и она хороша, брыкалась, как мориска, а ее раз — и в стойло. Для ее же блага, в Сагранне это стало ясно, а тут этот с мальвами, ведь сам же собирал! Сам!

— А ну, ответствуй, бражница! — взревел Бонифаций, плюхаясь на застеленное яркими кагетскими покрывалами ложе. — Состояла ль ты в греховной связи с агарисским еретиком?!

— С кем, с кем? — нахмурилась принцесса. — У меня, чтоб ты знал, все, кроме Лаци и шада, были агарисскими, а еретик один ты!

— Ох, глупа, — Бонифаций свел свои бровищи, — хоть и красой обильна, ну да в том и спасение твое. Краса женская Создателю угодна, что б там ханжи серые ни плели, а потому быть тебе в Рассвете. И мне быть, ибо благочинен, да и муки кой-какие претерпел... Только торопиться в кущи нам не пристало, не все души спасены, не все зло повержено, Паона вон торчит пока.

— Беды-то, — отмахнулась Матильда, — все равно ведь сожрете... Хаммаила вот уже…

— Не мы его сожрали, но грехи его. Не сбежал бы, глядишь, жив остался бы. Хороший человек по недосмотру ангельскому гибнет, и ангелы за то пороты бывают ветвями кипарисовыми. Поганцы ж конец свой по воле Его находят, и чем быстрей, тем для них же лучше, не все пакости свершить успевают, а стало быть, и спроса меньше!

— Слышала уже. — Разнеси Альдо конь еще в Агарисе, сколько бы внук не успел натворить, но считать его смерть благом?! — Сорок раз слышала... Что за еретик тебе покоя не дает?

— Адриан твой безбожный. Чему ты с ним предавалась?

Предашься с таким, как же!

— Снам. Снам я предавалась, самым что ни на есть греховным.

— Верю. — Супружеского выдоха хватило б наполнить небольшой парус. — И отпускаю тебе тот грех, а теперь вспоминай, что говорил тебе ересиарх. Сдается мне, знал он немало, а кому и сказать, как не той, кого тело хочет, а душа от любви великой да глупой не позволяет. Налить?

Матильда молча протянула руку. Любви великой да глупой и впрямь хватало, но болтать Адриан не любил, зато спрашивать умел как никто. Они и познакомились, когда еще молодой клирик с алым львом на плече явился узнать о Черной Алати.

— Охоту он искал. — Матильда зачем-то пригладила кудри. — Золотую... Только не повезло ему, а вот... Эпинэ ее встретил, потому и до Талига в одну ночь добрался.