Глава 4
Талиг. Франциск-Вельде
Тарма
Западная Придда
400 год К.С. 10-й — 12-й день Осенних Скал

1

Названный Чарльзом... Капитан Давенпорт уехал, и Мэллит испытала облегчение: девушка не знала, о чем говорить с мужчиной, чье тело полно жизненных сил, а разум уныл, как у познавшего не мудрость, но немощь старца. Прощание вышло пустым и тяжелым, талигоец не знал, что сказать, гоганни — что ответить. Наконец всадники в кожаных, спасающих от ливня плащах ступили на мост, и больше Озерный замок не тревожил никто. Осень и дождь наполняли сердце печалью, и она растворяла горе, как вода — соль. Башни кутались в седые струи, будто ложно верующие — в траурные плащи, водостоки изрыгали пенистые речки, те искали дорогу к озеру, что с каждым днем подступало все ближе. Роскошной это не нравилось, и Мэллит решила спросить, готовы ли лодки.

— Нечего бояться, — успокаивала старшая над служанками. — Вот в тот год, когда хозяин привез хозяйку, вода аж во дворах стояла, пришлось доставать подвесные мостки.

— Только бы бурь не было... — качал головой надзирающий за кухнями. — Стены сложены на совесть, не размоет, а вот ветер...

Мэллит слушала о прежних ненастьях, и ей казалось, что серая осень пришла навсегда. Серым было все, кроме огня и цветов, которые присылала первородная Ирэна. Она по-прежнему ходила в свой сад, гоганни видела, как опасная возвращается, сбрасывает на руки прислужницы блестящий от воды плащ и, укрыв лицо в мокрых хризантемах, садится в кресло, ожидая, когда ее ноги освободят от испачканных башмаков. Потом хозяйка откладывала букет, выпивала поднесенное ей горячее питье и уходила к себе, а Мэллит отправлялась в отведенные им с роскошной покои. Здесь было тепло и горели свечи, но девушка знала — тяжелые шторы прячут дождь, которому нет конца.

Врач, высокий и достойный, велел нареченной Юлианой много лежать, и та лежала, вспоминая счастье и беду. Она не плакала, это делала осень, что была рядом. Не отходившая от роскошной Мэллит слушала о былом и ничего не могла изменить, даже вынести неприятные цветы — осиротевшей нравился горький аромат и яркие лепестки. В сердце девушки поселился страх за мать и дитя, но добрая не верила в злое.

— Глупости! — сердилась она. — Ирэна не из счастливых, что да, то да. Овдоветь, оставшись бездетной, о таком и подумать страшно! Только она — милая девочка, а ее брат нас всех выручил. Курт представил бы полковника Придда к ордену, и я об этом написала Савиньяку. Конечно, лучше бы мне рожать дома, но нам с тобой нужно быть здесь, когда Талиг отдаст Курту последние почести. Жаль, не будет командора Горной марки, но лучше никто, чем фок Варзов. Это он пустил «гусей» в Марагону, а ведь его считали хорошим полководцем. Подумать только, Курт осуждал наших земляков за нарушение субординации! Райнштайнер должен был требовать не решительных действий, а смены командующего. Ну что ты так смотришь?

— Эти йернские шары некрасивы, — пыталась настоять на своем Мэллит. — Лучше их унести.

— Пусть будут, — не согласилась нареченная Юлианой. — Ирэна понимает в садах, хотя все засадить цветами и травой — глупость. Сад прежде всего должен кормить... И утку здесь запекать не умеют, выходят какие-то опилки, а мне что-то хочется утки! Мелхен, ты должна им помочь; и не откладывай, сходи прямо сейчас.

— Но я могу понадобиться...

— Я лягу спать, а возле кровати есть звонок. Беги, объясни, как надо, только не очень их ругай, мы все-таки в гостях.

В Озерном замке знали лишь один способ готовить птицу, и не было верней средства погубить нежное мясо, лишив его сока. Гоганни не стала спорить с несведущими, она попросила противень, и ей дали чистый и большой, но слишком тонкий. То, что получилось, отец отца подал бы пьяным и изгнал опустившегося до такого ничтожества повара отмывать куриные желудки, только жители Альт-Вельдера не пробовали истинного. Они восторгались тем, что было на волос лучше дурного, и Мэллит стало стыдно от незаслуженных похвал.

— Нужны специи, — умеряла ложный восторг гоганни, — и то, чем отбить неприятный запах. Если нич... Принесите мне зеленых яблок!

Яблоки принесли, и второй раз она запекла уже трех уток почти достойно. Мэллит была собой довольна, но ее смущали восхищенные взгляды.

— Я не умею печь пироги, — сказала Мэллит, чтобы прервать похвалы. — Я многого не умею и ничего не знаю о лесных грибах. Научите меня.

Ей обещали, и в голосах обещавших была радость. Нареченная Юлианой спала; проведав ее, девушка вновь спустилась в служебные комнаты. В этот день она узнала многое и почти забыла о первородной Ирэне и ее подношениях. Пришло время ужина для старших слуг, и Мэллит пригласили за стол; девушка не чувствовала голода, но ей не хотелось уходить. Она со всеми ела рагу и пила вино; вкус его был странен, однако сидящие рядом объяснили, что напиток порожден рябиной — деревом с белыми цветами и красными, отвращающими зло ягодами. Мэллит кивала и улыбалась — ей всегда нравилось сидеть у огня, слушая, о чем говорят старшие. Уходить не хотелось, звонок молчал, а рядом приятные люди судачили о дожде, о войне, о хозяйке...

— Она любит цветы, — поддержала разговор Мэллит, — она присылает их нам. Такие красивые.

— Она только их и любит, — сказала высокая и прямая, с толстой косой вокруг головы.

— Эмилия! — одернула старшая над всеми. — Думай, что несешь!

— Да я не в укор. — Эмилия смотрела на Мэллит, будто желая сказать больше, чем могла. — Такой доли злому врагу не пожелаешь, только вдовой ей лучше. Она ведь замуж как в тюрьму шла, уж я-то знаю, на моих глазах слаживали.

— Знаешь, так молчи! — оборвала старшая. — Долг свой госпожа справляет — дай Создатель каждому, а что невеселая, так не всем козами скакать.

— А... — начала Мэллит и все повернулись к ней. — Госпожа графиня сказала, что ваш хозяин утонул... Он упал в воду?

— Может, и упал... — начала Эмилия, поймала очередной недовольный взгляд и забила себе рот сладким пирогом.

— Хозяин решил пойти гулять и никому не сказал, — объяснил дородный и седой. — Он не любил быть слабым, наш граф, и заботу лишнюю не любил, а хозяйка... Она слушала не мужа, а лекаря. Правильно слушала, кто бы спорил, только кому понравится, что тебя за ручку водят, будто трехлетку какого?

— Деток у них не было, вот что, — вмешалась красивая и румяная. — Как детки пойдут, не до мужа станет.

— Ты это Свену своему скажи!

— Зачем говорить, он и так знает.

— Ну и дура... Муж, он всегда найдет, кто ему... пятки почешет. Жена не захочет, так свет велик.

— Ну, разболтались! — Седой подлил Мэллит вина. — Это при барышне-то! Вы их, сударыня, не слушайте. Юбки длинные, языки тоже, а в головенках, прошу простить, небогато.

— Это у...

— Тпру, болтушки! Я госпожу Ирэну с рождения знаю, только и расставались, когда в Борн на год отъезжали... Неласковая она, что да, то да, но себя не уронит. Нет, не уронит... Граф ваш знал, чего хотел. Три года вокруг ходил, ну и выходил.

— А уж приданое! — засмеялся кто-то возле печки. — И Заката никакого с таким приданым не нужно!

— Тпру, я сказал! Барышня про графа спрашивала. Погулять он вышел, в нижний сад. Дурное это место, я так скажу, и всегда дурным было. Лучше б его за стенами оставили, да заблажилось, вишь, игрушку там устроить. Каприз, чтобы всё как на югах. Ну и сделали. Путаницу, а в середке, где прежде заклятый колодец был, — пруд. Никто туда, барышня, не ходит, ну и вы не ходите.

Мэллит кивнула. Она уже видела то, что скрывали от гостей, видела и слышала.

— Господина в канале нашли. — Старшая поджала губы, как поджимала их мудрая Ракелли, говоря о том, что ей не нравилось. — То ли сомлел, то ли поскользнулся. Глубоко там, дно скользкое, здоровый — и тот сам не вылезет. Позапрошлой осенью Анни вот утянуло... А место в самом деле худое, нечего было расковыривать, тут Густав правильно говорит.

— Нечего, — шепотом повторила Эмилия. — Нечего...

2

Если женщина принимается сводничать хотя бы в мыслях, значит, она преисполнена доброжелательства. Графиня Савиньяк успела примерить вдове дурака Арамоны с пяток отличных женихов, толком не подошел ни один, но само занятие было приятным, как и неспешный, скрашивающий ожидание разговор. Луиза вышивала, с детства не терпевшая рукоделия Арлетта прихлебывала остывающий шадди и расспрашивала про выходцев. Ждали Зою, а явился живехонький адъютант. Регент извинялся и очень просил прийти, причем срочно.

— Обидно, если капитан Гастаки заглянет в мое отсутствие, — посетовала графиня.

Капитанша пообещала занять покойницу разговором и принялась вдевать в иголку нитку. Будь фок Варзов помладше и поздоровей, такие волосы и такая невозмутимость могли бы его увлечь, только дело вряд ли сладилось бы. Уж больно упорно вдовица именует Росио «герцогом Алва», это явно неспроста, особенно на фоне просто Манриков, просто Колиньяров и просто бедняги Фердинанда с просто регентом.

Странности титулования роднили скромную капитаншу с принцессами Оллар. Георгия и Карла в ранней юности вздыхали по Морису Эр-При, они старались не показывать виду, но мать заметила, а сам Эр-При заметил Жозину Ариго. При дворе шептались, что ее величество недовольна, однако Морис как-то умудрился настоять на своем и добиться отцовского благословения, зато потом не перечил батюшке ни в чем. Арно было проще: он уже стал главой семьи и никого не спрашивал; если кто и колебался, то Рафиано. Слишком рано, слишком стремительно, слишком близко к соберано Алваро...

К регенту преисполнившаяся воспоминаний графиня вошла, предполагая что угодно, но не встречу с молодым человеком. Стройным, темноволосым, очень красивым и, на первый взгляд, серьезным, только вот светлые глаза отчего-то казались шалыми. Будь парень года на три помоложе, можно было подумать…

— Сударыня, — представил регент, — перед вами Руперт, граф фок Фельсенбург. В будущем он обещает стать одноименным герцогом. Если его предварительно не повесят и не зарежут.

— Очень приятно. — Племянницу кесаря соберано Алваро столь близко знать не мог. — Я о вас слышала.

— Я имею честь быть знакомым с вашим сыном.

— Старшим или младшим? — Рудольфу нужно что-то проверить, но почему ночью?

— Я был секундантом виконта Сэ во время его дуэли с герцогом Приддом. — Как и положено знатному «гусаку», на талиг парень изъяснялся отменно. Талигойская молодежь подобного усердия в изучении вражеских языков не проявляла. — Мы с виконтом... Сначала мы сошлись в оценке старых и новых поэтов.

— Не сказала бы, что упомянутый вами поединок моего сына украшает, — с сомнением произнесла Арлетта, — но поэтический вкус у Арно есть. Кстати, они с Приддом помирились; перед крупными сражениями подобное случается.

— Я удивлен, но я не знаю всех обстоятельств. Сударыня, я искренне надеюсь, что виконт Сэ вернется к вам целым и невредимым.

— Хотелось бы.

Говорить о малыше при Рудольфе она не станет. Тем более с дриксенцем, как бы он ни напоминал молоденького Рокэ.

— Как здоровье вашего адмирала?

— Благодарю вас. — Фельсенбург наклонил голову. — Адмирал цур зее Кальдмеер вполне здоров.

Вопрос графу не понравился, но почему? Обычная вежливость требует обмена любезностями, не о брошенной же ради опального начальника родне спрашивать?

— Вы приехали быстрей, чем я думала.

Арлетта сощурилась. При ближайшем рассмотрении Фельсенбург меньше напоминал соберано, казался чуть старше и еще красивей, правда, на северянина не походил совершенно. Впрочем, это дело герцогинь фок Фельсенбург.

— Рамон узнал об убийстве принца Фридриха, — объяснил от окна Рудольф. — Он здраво рассудил, что родич покойного кесаря в случае перемирия пригодится обеим сторонам. Я склонен с этим согласиться, а граф готов с рассветом выехать к Проэмперадору Севера. Лучше не медлить, но у вас наверняка есть вопросы, и лучше их задать не откладывая. Наш гость покинул Эйнрехт в третий день Летних Волн, тогда, на первый взгляд, все обстояло благополучно. Шадди?

— С корицей.

До недавнего времени к законности всяческих потомков графиня относилась с полным равнодушием. Правда о Жермоне превратила ее в комок злобы, но этот Руперт наверняка был честным герцогским сыном, да и не подданным Олларов выискивать бастардов...

— Господин Фельсенбург, мой вопрос может вас удивить, но не видели ли вы над Эйнрехтом зеленого сияния?

— Нет. — Молодой человек и не подумал выпучить глаза. — Но я могу ручаться лишь за небольшую часть города.

— В столице Дриксен должны быть обители всех орденов, не считая кардинальского подворья и монастырей во имя святых. Вам не доводилось слышать о призрачных монахах...

— О выходцах и их королеве...

— Об оказавшихся неправильными гороскопах...

— Об...

Будущий герцог отвечал четко и по существу; правда, собственную столицу он знал не слишком хорошо, но это не удивляло. Выросший в отцовских владениях моряк не может помнить всех церквей, а старыми сказками Руперт интересовался не сильнее Эмиля с Арно. Фельсенбург припомнил лишь призрак дурня, который убил себя под окнами отвергшей его замужней дамы, и странное привидение, меняющее, если так можно выразиться, свои привязанности.

— Добрая Лорхен, — объяснял дриксенец, — ищет себе знатную подругу; она бродит по городу, подслушивает под окнами и выбирает самую прекрасную девушку. Сама она решить не может и поэтому верит молве. Выбрав, Лорхен поселяется в доме своей избранницы и пытается с ней подружиться, только у нее не получается. Не встретив ответа, призрак обижается и хочет отомстить, но может лишь бродить по комнатам в ожидании, когда не оценившая его смертная состарится и утратит красоту. Тогда Лорхен ликует, чувствует себя отмщенной и тут же вновь отправляется на поиски.

— И как долго это продолжается? — спросила Арлетта, понимая, что ее фантазии на подобное не хватило бы. Даже после визита набивавшихся в друзья Колиньяров.

— Очень долго, — попытался припомнить Фельсенбург. — Дриксен еще не была кесарией... Если избранница уезжает из Эйнрехта, Лорхен следует за ней, но всегда возвращается в столицу.

— То есть она все же привязана к месту?

— Понимаете, сударыня, призрак никогда не выбирает простых девиц, только знатных, а они должны бывать при дворе. Вроде бы при жизни Лорхен хотела попасть в ратушу на ежегодный Рассветный бал, но ей не хватало знатности. Девушка принялась искать подругу, которая могла ее провести, и нашла, но та почему-то на бал не поехала. Лорхен обиделась и убила ее, за что и была казнена.

— Какая милая особа... — заметила Арлетта, понимая, что секундант Арно ей положительно нравится. — Вам доводилось видеть эту Лорхен?

— Не только видеть. Лорхен пахнет розами и гнилой водой, запах держится очень долго. Я это знаю, потому что призрак тридцать четыре года преследовал мою бабушку.

Эйнрехтская Лорхен стоила кабитэлского Валтазара, но к недавним погромам отношения явно не имела. Разве что новые лорхен бросились бить тех, кто им чего-то недодал, начиная с регента и его принцессы.

— Руперт, — не выдержала графиня, — вы ведь позволите мне вас так называть?.. Эта Лорхен, часом, не прицепилась к принцессе Гудрун?

— Нет. Видите ли, она выбрала мою будущую тетку, невесту Иоганна фок Штарквинда, и не может ее оставить, пока о ней говорят как о красавице...

Разговор продолжался еще часа два, но полезного принес мало. Эйнрехт не только взбесился иначе, чем Оллария, в нем и предпосылок-то никаких не имелось, разве что Руперту иногда становилось противно. Парень объяснял это судебными подлостями, и, вполне возможно, так оно и было.

— Я хотел, чтобы вы его выслушали сами, — признался Рудольф, когда выпотрошенный дриксенец отправился восвояси. — Не скажу, что я перестал себе доверять, но Лионель со своей девицей ощипали меня изрядно... Чувствовать себя старым простаком еще то удовольствие. Спасибо, Талиг не на мне одном держится, случись что — переживет. Умирать меня, правда, пока не тянет.

— Ли в ловле бесноватого не участвовал. — Арлетта взялась за очередную чашку шадди и, как всегда, вспомнила Левия. — Девушка придумала все сама, она вообще со странностями. В городах таких почти не бывает, а в деревнях случаются, особенно поближе к Алату.

— Не могу не верить матери господаря Сакаци. — Рудольф все же улыбнулся. — Вы полагаете, чувствовать, что тебя в твою слепоту ткнул носом не маршал, а девчонка, приятней?

— Для вас вряд ли новость, что дети порой идут дальше нас. Отдавая маршальскую перевязь Росио, вы не могли об этом не думать.

— Я собирался спокойно пожить хотя бы лет двадцать. — Ноймаринен красноречиво потер спину. — Кто бы знал, что Двадцатилетняя война и даже Алиса покажутся золотым веком. Ну, не золотым, серебряным... Что там у вас такое?

— Монсеньор, прошу меня простить...

Мявшийся у двери адъютант выглядел озадаченным.

— Корнет Понси стоит на чердачном балконе и обещает прыгнуть с него, если его не отпустят в действующую армию.

— Он тепло одет? — уточнила Арлетта, вспомнив блестевший на траве иней.

— В парадном мундире.

— Скоро спустится, — предрекла графиня. — Замерзнет и спустится.

— Несомненно. — Глаза регента блеснули. — Подготовьте-ка приказ о переводе корнета Понси в распоряжение маршала Лионеля Савиньяка и отправьте оного корнета вместе с Фельсенбургом. Вот так-то, сударыня!

— А вы мстительны, — заметила Арлетта, когда адъютант, с трудом сдерживая смех, метнулся к двери. — Осталось понять, кому вы мстите. Не хотелось бы, чтоб девушке.

— Никому. Я всего-навсего вспомнил молодость... Лаик, нарианский лист, завязанные штанины и святую уверенность, что все как-нибудь да образуется. Мы ведь тоже умели шутить, Арлетта, мы знали всё и считали себя не то чтобы бессмертными... Просто смерти для нас не существовало, а впереди была сплошная скачка за радостью. Вам не смешно?

— Нет, — улыбнулась Арлетта. — Мне спокойно. По крайней мере, за вас.

3

Лиловые, белые, медно-красные лепестки закручивались внутрь, пытаясь удержать капли. Цветы напоминали огромных пауков, и Мэллит их почти боялась, но все равно разбирала и ставила в воду. Высокие серебряные вазы с гербами напоминали о повелевающем Волнами — из его рук Мэллит без страха приняла бы любой дар, но первородной Ирэне гоганни не доверяла. Особенно после разговоров со слугами. Зачем хозяин замка отправился в место, где его супруга сбрасывает лед сердца, будто одежду? Гоганни помнила дорожки, разделенные тростниками; там не было скользко, и путь не изобиловал камнями. Отчего граф упал в канал? Чего хочет графиня? Почему сегодня она пришла сама?

— Мелхен, — велела нареченная Юлианой, глядя на букеты, — рыжий поставь в гостиной, мы сейчас туда перейдем, и сходи погуляй... Нет, дождь же! Пойди покажи здешним бедолагам, как готовят мучной соус. Ирэна, милочка, это настоящее объедение. Курт успел попробовать, ему так понравилось...

— Я уже имела возможность убедиться в даре вашей дочери. — Серебряные глаза, серебряный голос и рожденный из них страх. — Все, к чему она прикасается, раскрывает лучшее, что в нем заложено. Дичь, цветы, люди... Мне остается лишь завидовать.

— Да, — губы роскошной коснулись лба Мэллит, — она у меня чудо. Ну, девочка, беги.

Мэллит кивнула и выскользнула в гостиную. Она успела передвинуть винный столик в нише и развернуть кресла спинками к дверце для слуг. Названная Юлианой решила уединиться с первородной, только Мэллит не могла этого допустить. Причинить вред так просто — обвившийся вокруг чаши зла всегда найдет способ ужалить.

— Мелхен, — укорила с порога спальни роскошная, — я ведь тебе говорила. Девушкам нельзя таскать тяжести, для этого есть мужчины и те, кому уже не нужно рожать. Конечно, так нам удобнее, но есть вещи, рисковать которыми нельзя. Ты поняла?

— Да, — заверила гоганни и сделала заученный во дворце реверанс. — Я иду.

Дверь за собой девушка не закрыла нарочно; сбегая по лестнице, она слышала голоса, а в гостиной слышали ее — Мэллит держалась ближе к стене, чтобы ковер не глушил цокот каблуков. Она уходит, как ей и велели... Уходит в кухни, где к Мелхен привыкли и где между вторым завтраком и обедом слишком заняты, чтобы замечать что-то кроме разделочных досок.

Старший над поварами не позволяет отлынивать, он видит все, но зачем Мелхен скрываться? Она спустилась за фруктами и желает сократить обратный путь. Она попросит открыть дверь на лестницу для слуг, и ей откроют, как не раз уже открывали.

...Яблоки и сливы гоганни выбирала не таясь, однако хлебный нож пришлось украсть. Узкий и длинный, он откроет изнутри щеколду; о другом его применении девушка старалась не думать, хотя знала, куда нанесет удар, если придется спасать доверившуюся.

— Мне нужно подняться в нашу гостиную, — сказала Мэллит, и голос ее не дрогнул. Старший над поварами улыбнулся и снял с пояса связку ключей. — Я не вернусь до ужина.

За спиной скрипнул, поворачиваясь в замке, ключ. Узкая лестница обвивала дымоход, но большие печи пока не топили. Корзину девушка оставила на верхней ступеньке и склонилась к двери; нож легко поддел щеколду, а петли в Озерном замке купались в масле. Оставалось выскользнуть в нишу, где на столике золотились утренние цветы, еще живые, уже убитые. Шитая серебром скатерть приподнялась и вновь опала тяжелыми складками, кошка и та произвела бы больше шума. Гоганни прижала руку к груди, унимая сердцебиение, и свернулась калачиком на полу. Из своего укрытия она видела две пары ног и слышала два голоса, все еще говоривших об осени.

— ...я привыкла к дождям, — отвечала нареченная Ирэной, — но эта осень в самом деле выдалась слишком ранней.

— Хватит, — велела роскошная, и Мэллит под столом сжала рукоятку ножа. — Хватит себя хоронить. Ты здорова и еще достаточно молода, чтобы выйти замуж и завести детей.

— Странно слышать такое от вас. — Ровный голос первородной напоминал холодный дождь, не слишком сильный, но нескончаемый.

— Будь твоя мать жива, с тобой говорила бы она. У меня, милая, восьмеро, и в твоем доме родится девятый, я была с Куртом двадцать четыре года. Мы встретились в Гюнне в мою вторую девичью осень...

О первой встрече и пирожках Мэллит слышала много раз, но слышала ли это хозяйка замка? Первородная не перебивала, ее голос раздался, лишь когда рассказ о начале счастья иссяк.

— Приятно убедиться, что любовь с первого взгляда существует. — Дождь не стал ни сильнее, ни тише. — Мои родители, насколько я могу судить, тоже любили друг друга, но я мало знаю об их знакомстве. Я могу быть вам чем-нибудь полезна?

— Ты можешь быть полезна себе, если одумаешься. Мне придется написать твоему брату, он не должен тебя держать здесь.

— Это мой дом, госпожа баронесса, я не вправе его оставить, так же как и своих людей. Принимая предложение наследника Вальков, я взяла на себя определенные обязательства, и я их исполню. Полагаю, ваш покойный супруг меня понял бы.

— Чтобы содержать замок в порядке, довольно толкового управляющего. Твой брат кого-нибудь пришлет, а нет, я займусь этим сама. Караулить пустую нору — что может быть глупее?

— Простите, баронесса, это мое дело.

— Чушь! Ты не любила мужа и не хотела от него детей. Ты много чего насажала, рука у тебя в самом деле легкая — заставить алатскую ветропляску цвести в здешних краях надо суметь. И что, никто не сказал твоему мужу, что это за дрянь?

— Пусть о зельях думают медики, мне нравятся цветы эвро алатики, этого довольно.

— Твой врач считает тебя здоровой. Он не болтун, но и не лжец. О бесплодии нет и речи, только о нежелании. Я уже все сказала, теперь иди и думай. Твой брат — умный мальчик, а женщины умнеют быстрее мужчин. Будь ты дурочкой, я говорила бы не с тобой, хотя такие, как ты, лучше понимают, когда им объясняют мужчины.

— Вы ошибаетесь, сударыня, я не только не понимаю мужчин, я не желаю их понимать. Наш разговор беспредметен, и я хочу прекратить его раз и навсегда. Я останусь в Альт-Вельдере столько, сколько этого потребует мой долг, и я не намерена связывать себя браком с кем бы то ни было. Валентина я ценю и искренне за него рада. Ему удалось порвать с прошлым, надеюсь, он добьется многого и поможет нашим младшим братьям. Я не позволю ему оглядываться. Прошу меня простить.

Мэллит слышала, как шуршит платье. Шаги первородной были легки, но неспешны. Дверь открылась и закрылась, стук каблуков утонул в похожем на мох ковре, и вновь с ветром заговорил дождь; он рассказывал о чем-то плохом и неотвратимом, ветер то слушал, то принимался издевательски свистеть. Роскошная не шевелилась, и гоганни, встревожившись, вылезла из-под стола.

— Откуда ты взялась? — спросила нареченная Юлианой, и Мэллит не стала лгать.

— Я поднялась из кухонь, — объяснила она. — Я сказала, что несу фрукты, и велела отпереть нижнюю дверь для слуг. Верхнюю я открыла сама и спряталась под столом. Графиня полна зла, она может быть вредоносна...

— Глупости какие... — махнула рукой овдовевшая. — Дурочка вовремя не родила и вбила себе в голову кучу ерунды, но вреда в том никакого. Разве что для нее самой. Я напишу Придду, пусть вытащит сестру из этого рыбного садка и увезет к людям. Курт так и сделал бы.

— Здесь много зла, — не отступила Мэллит, — и в доме, и в парках. Там был нехороший колодец, его засыпали, но беда не ушла.

— Ты опять? — Роскошная положила руку на живот и улыбнулась. — Ну что бы тебе в самом деле не принести фруктов? Не хочется тебя лишний раз гонять...

— Я принесла яблоки и сливы. Я оставила их на лестнице.

— Умница! Ты всегда знаешь, что мне нужно, только перестань искать змею в молоке. Ее там нет и никогда не было.

Мэллит промолчала. Она забыла сказать про хлебный нож и теперь могла оставить его себе.