Глава 3

Оллария

Кольцо Эрнани

400 год к.С. 2 день Весенних Молний

1

- Подумать только, - Левий задумчиво поворошил щипцами   раскаленный песок, - я могу  готовить шадди с морисскими  специями и не озираться по сторонам. На меня больше некуда доносить, но это словно бы отбивает часть аромата. Неужели  вне запретов наша жизнь блекнет? Или мне жаль тех, кого я всю жизнь считал, нет, не врагами, враг это слишком твое... Я почитал «Истину»  и «Чистоту» дурной болезнью, поразившей Церковь и через нее паству, но лекарство оказалось слишком сильным.  Однако получилось недурно!  Я о шадди. Пейте.

 Робер отпил. Так же торопясь и не чувствуя вкуса, как почти пять месяцев назад пил налитое Альдо кэналлийское. В тот день окончательно прояснилось с Надором и Роксли. С Айрис и Реджинальдом. До этого еще оставалась надежда. Что ж, в Талиге слухи имеют обыкновение оборачиваться  правдой. 

- До сих пор не верится, - пробормотал Эпинэ,  сам не зная, об Агарисе он  или об Айри.

- А вот я   поверил сразу, - Левий смотрел в чашечку, словно читал по шадди будущее.

- Сразу? – переспросил  Робер, стараясь не думать о рухнувших, оплавленных  колокольнях и замолкших навсегда торговках.

- Сразу. Можете не верить, но конклав  переполнил чащу терпения Создателя уже давно. Другое дело, что новость  перестала быть первостепенной прежде, чем достигла  Кольца Эрнани. Я не мог ничего изменить в  судьбе уже сожженного Агариса, а  его сожжение ничего не меняло для нас.  Разумеется, оставайся  Альдо Ракан на троне, случившееся  имело бы существенные последствия, а так...

Кардинал недоговорил. Он  сожалел, не мог не сожалеть о тех, кто столько лет были его собратьями. Страшная все-таки вещь этот Шар Судеб! Катится себе и катится…То в одну сторону, то в другую и путь его неисповедим. Увязавшиеся за Альдо дураки думали, что бегут к корыту, а  бежали от одной смерти к другой. Из Агариса в Дору.

- Чудовищно… - Иноходец  отвернулся к  окну – на подоконнике сидела кошка и смотрела на жизнь. У судьбы  кошачий взгляд, никто другой не смотрит на живущее и умирающее с таким равнодушием.

- Чудовищно? – переспросил кардинал, помешивая шадди, - что именно?

- Ошибиться… Особенно, если выбираешь не за себя.

- Чудовищно, - согласился  Левий, - но почти любой  выбор, свершившись, кажется ошибкой.

Клирик улыбался,  Робер не мог - вспоминал Хогберда.  Умный  барон не двигался  с места и прожил на зиму дольше «Каглиона» и Кавендиша. Впрочем, с пегобородого проныры сталось бы почуять неладное и убраться,  а вот гоганы с их трактирами и складами  вряд ли послушали вернувшегося Енниоля. Если тот, конечно, добрался… Что творили мориски с бывшими земляками? Вырезали, захватили  или ничего, то есть ничего, кроме обычной войны?  

- Потомки станут сожалеть о храмах и статуях, но вряд ли о людях, - кардинал поставил чашечку с прошлым на поднос. - Агарис был по-настоящему красив, хотя вы вряд ли об этом задумывались. Не думаю, что вы любили этот город и не заставляйте себя о нем сожалеть. Не знаю, что вело  морисков, но разрушать ради разрушения они никогда не стремились, это в большей степени свойственно нам.

Робер вспомнил усыпальницу  Франциска и промолчал. Кардинал разлил остававшееся в варочном сосуде  шадди и привычно поправил орденский знак. 

- Если бы ни война, нам бы следовало собраться… Я имею в виду уцелевших князей церкви. Увы, сейчас избрать Эсперадора  невозможно. Оставшись одни,  мои собратья окончательно вцепятся в правителей земных и станут их тенью. Даже если мы встретимся, это ничего не даст. Говорить станут  не слуги Создателя, но Гайифа, Дриксен, Агария, Талиг… Такой  разговор будет иметь смысл только после чьей-нибудь  победы или хотя бы наступления определенности. Без этого Золотого Договора не возродить  и нового Эсперадора не избрать. О чем вы задумались?     

- Наверное, о судьбе.  Альдо, Удо с Рихардом, Джеймс  погибли, Матильда с Дугласом  исчезли, я – жив и все еще здесь… Что бы было, останься  мы все в Агарисе?

- Я советовал бы вам думать о том, что происходит теперь. Знаете сказку о двух купцах?

- Нет.

- Они собирались… Ну, допустим, из Агариса в Нухут. Первый настаивал на сухопутной дороге, опасаясь корсаров, второй, не желая терять время, предпочитал плавание. С соответствующей  охраной, разумеется. Дело кончилось ссорой, и каждый поступил по-своему. Тот, кто опасался морисков, отправился  посуху, но в Кагете началась междоусобица, и многие  казароны сочли ее поводом для грабежа. Осторожный агарисец попал в засаду и был  смертельно ранен. Его последней мыслью стало сожаление о том, что он не послушал друга. Другу же повезло избежать встречи с корсарами, зато началась буря, и корабль был разбит. Идя на дно, второй купец думал о том, что следовало отправиться посуху. Ах да, я забыл про третьего, осудившего как первого, так и второго. Этот остался в Агарисе, и ему тоже было о чем сожалеть… О недеянии. Мы все о чем-то сожалеем, но это худшее из сожалений. Вы говорили, что подобрали вашу крысу, когда уходили ее сородичи?

- Да.  Клемент был совсем малышом.

- Клемент? – Его Высокопреосвященство усмехнулся. - Дело прошлое, но ваш голохвостый  друг имел все основания  оскорбиться. Не знаю, кто сделал Агарис невыносимым для крыс и морисков, но «Истина»  и «Чистота» долго играли со змеями. Правда, от безумия магнуса Клемента  до нашествия прошло слишком  много времени, чтобы смотреть на них, как на  причину и следствие.  

- Истинники обещали помочь Альдо.

- Они много чего обещали, - поморщился Левий, -  и, хуже того, делали.  Адриан их сдерживал, как мог… Он   хотел мира в Золотых Землях. Любой ценой. Вы его  не знали, но поверьте на  слово – Эсперадор был отважным человеком. Я  поставил бы  рядом  с ним лишь Рокэ Алву. Мне все чаще  кажется,  что у  болезни обоих, как и у мужества, одна и та же причина и один и тот же предел.  Жаль, я узнал Алву слишком поздно, да и собеседниками мы оказались дурными. Следовало вести себя откровенней, по крайней мере, мне.  Вам ведь доводилось говорить с Вороном?

- Очень мало. Во сне  я встречал его чаще...     

- Он вас, судя по тому, что мы слышали в суде, тоже. К сожалению, это нам ничего не  дает, разве что Алва  сообщит вам, куда он отправился.

- Ваше Высокопреосвященство, я больше не вижу снов. Никаких. 

2

            За окном мокли кусты, крыши и чужие лошади, но ехать все равно хотелось, потому что не хотелось сидеть у огня. Тем более с Лизой на  коленях… Или не Лизой? Марселю пятый день казалось, что в каждой гостинице его подстерегает Лиза с прозрачными глазками, хорошеньким ротиком и пустой головкой. Увы, лизы лишь  напоминают о  Франческе, а  кролик в белом соусе  и гроза за стеклами – о Котике, Валтазаре, матерьялистах  и прочих  глупостях, без которых смертельно скучно   даже в хорошем трактире с отменным собутыльником и хорошенькими любовницами, хотя именно любовницы…  

- Здесь отличные соусы, - с вызовом бросил  Марсель, - и суп с клецками тоже, но никакого вдохновения. С утра  не могу закончить сонет…

- Случается, - Алва отвлекся от созерцания пузырящихся луж и тоже перебрался к столу. - Когда уделяешь кому-то или чему-то слишком много времени, кто-то или что-то начинает капризничать. Потакать чужим капризам следует только для собственного удовольствия. Если его нет, надо поставить капризника  на место или вышвырнуть.

Подлетел трактирщик, наполнил стаканы и отлетел. Валме уныло попробовал местное красное и едва не поправил пузо, но пузо осталось в Олларии.

- Послать капризы к кошкам, - пробормотал Марсель, - усевшись  у окошка, смотреть на дождь  и крошки, страдая понемножку… Нет, не могу!    Рокэ, я  болен.  Я не наслаждаюсь отличной кухней и чистыми простынями, меня тянет  в дорогу, в грязь, под дождь, на войну. Что скажет батюшка…

- Что ты  слегка возмужал, и тебя  одолела  жажда деятельности, - Алва был здоров, спокоен и почти будничен. -  Научишься радоваться хорошему соусу, хорошей проделке и хорошей переделке  по отдельности, и  возмужаешь окончательно. Тогда граф  Бертрам сможет  отправиться в Закат, не опасаясь за графство и цветы.

- В астры я запущу козу, - с усилием пообещал Валме, - бакранскую. Белую и грустную. Она будет грустно жевать цветы и вспоминать горы, в которых осталось ее сердце и ее козлы, а ей достались чужое небо, невкусные астры и печаль, печаль, печаль… 

            - Очень распространенный случай печали, -  задумчиво протянул  Ворон. - Коза могла бы избегнуть  сей юдоли,  вернувшись на родину и  разгребая снег в поисках травки. И уж тем более она не стала б грустить, доставшись волку или попав в котел. Похлебка  может быть плохой, но не печальной.

- Я не могу послать даме сонет о похлебке, - возмутился Марсель. - И я не могу высушить эту весну. Ты уже неделю собираешься упасть  в обморок под очередным столбом  и не падаешь. Может, вообще не упадешь, а у меня собака в Олларии, Давенпорт – у Савиньяка, Елена -  в тревоге. Где утреннее чудище  я и сам не знаю, а рэй Кальперадо, между прочим, твой порученец…

            - Справедливо. – Алва поправил шейный платок и внезапно усмехнулся, - Я пришел к сходным выводам. Мне не хватает определенности, тебе – рифм и войны,  значит, пора поворачивать. 

            - Мы могли быть на полпути к Придде, - сварливо напомнил Марсель, - там такие же столбы, а мы забрались едва  ли не в  Варасту.

            - Разумеется, -  теперь Ворон почти  смеялся, - ведь мы едем в Сагранну. Там должно быть очень весело, к тому же я в горах оставил даму.

- А где ты их не оставил? – полюбопытствовал  Марсель, - но разве это повод для возвращенья?  

- Это не возвращенье,  это просто дорога. Что за сонет у  тебя не выходит?

- Твоя  обитель  святостью горда,   - продекламировал, оживая на глазах,  виконт,  -  

Я видел: небеса над ней так  ясны,

Но жизнь меня манит светло и властно,

И пусть бегут презренные года!

Мне не заметить  Первого суда

Средь поединков и объятий страстных,

И лишь намеком, смутным и опасным,

Меня смущает  память иногда.

Мечта, виденье, сон о дальнем лете…

Причудливы воспоминанья эти,

Как винных лоз изысканный изгиб.

Я помню парк, исполненный загадок,

Где аромат цветов печально сладок…   И все, хоть тресни. Что в этом парке,  ума не приложу! 

- Повтори последние две строчки.

-  Я помню парк, исполненный загадок, - послушно повторил Марсель в предвкушении чего-то вроде скрипок Гроссфихтенбаума. - Где аромат цветов печально сладок…  

            - Я не был там,  -  негромко закончил Ворон, - Нет – был… Я там погиб.

 3

Катари занята с Инголсом и Карвалем. Опять!  Дженнифер Рокслей смотрела с  сочувствием,  но выгнать из кабинета королевы зарвавшегося  законника и еще более зарвавшегося коротышку придворная дама  не могла.

- Вы могли бы подождать в нашей  гостиной, - внезапно предложила вдова маршала Генри. - Конечно, это нарушение этикета, но Ее Величество не слишком строга, когда речь заходит о  близких друзьях,  а вам там будет удобней.

Ричард с благодарностью согласился. В Большой Приемной болталось слишком много народа.

- Нам придется пройти через Весенний Садик, - сказала графиня, название отчего-то показалось неприятным, но неприятные названия лучше неприятных лиц, а их у королевских дверей хватало.

- Осторожно, здесь ступеньки, - Дженнифер подобрала черную с багряной оторочкой юбку, - и еще раз осторожно. Это калитка для камеристок, а не для  высоких кавалеров… 

 Ричард послушно пригнулся,  внезапно вспомнив  и  калитку, и давнишний, тоже  весенний день. Тогда его тоже провели полным сирени и гиацинтов садиком… Эр Август знал, где можно найти Ворона, и Дикон его нашел. В будуаре Катари…

Каким мальчишкой он тогда был, глупым, влюбленным  мальчишкой  не понимавшим очевидного! Вообразить, что Катари любит Алву! Вообразить, что Алва ненавидит Катари… 

- …а вы любите сирень? – настырный  голос над ухом. Госпожа Рокслей. Графиня  слишком хорошо воспитана, чтобы молчать, сопровождая гостя, а гость утонул в дурных воспоминаниях.

- Я люблю сирень, - поспешно сказал юноша, соображая, уместно ли сорвать ветку в саду королевы и вручить дуэнье, - а вы?

- Очень, - улыбнулась женщина, - ведь это мой цветок. Я родилась в пору цветения  сирени. Мой супруг, когда делал мне предложение, сказал, что сирень в моих глазах цветет  даже зимой. Возможно, потому я  и согласилась стать графиней Рокслей, хотя могла бы стать маркизой, а, возможно, и герцогиней… Наш союз  удивил многих, ведь Генри трудно было назвать обольстительным кавалером.  

Правда,  он был старше и опытней, юных девушек это привлекает, им кажется, что зрелый  мужчина знает  множество тайн. Это потом понимаешь, что молодость, мужская молодость, мудрей зрелости, потому что не боится  нежности  и не кичится тем, что нам неважно… Нам, женщинам, которые любят не за чины, не за титулы  и уж тем более не за лысины и выпитые бутылки.  Я, наверное, вас пугаю своей откровенностью, но сирень очень откровенна, недаром  листочки  у нее напоминают сердце.

- Ее величество ценит откровенность, - поддержал странный разговор Дикон, - и очень ценит вас.

- Она  об этом говорила? – женщина улыбнулась и наклонила к себе тяжелую от розоватых свечей ветку. – Я немного удивлена… Она так дорожит  обществом баронессы Капуль-Гизайль…  Вы больше любите  белую сирень или темную? 

- Я избегаю лилового цвета, сударыня. Он напоминает о предательстве.

- Вот как? Но разве может предать цветок? Он может всего лишь  завянуть от недостатка влаги, а сердце, женское сердце, вянет от недостатка любви. Клирики учат находить утешение в молитвах и делах, но это для  репы и шпината, а не для сирени и гиацинтов…

- Как вы сказали?   – Какой же он глупец! Вдова Рокслея не станет размениваться на пустую болтовню, она передает слова Катари. Королева и регент  не вправе быть искренней с мужчиной, но может сделать  своим голосом дуэнью из дома Скал… Из дома Эгмонта, некогда покорившего  юную девушку. С опытом, со страшным опытом к Катари пришло понимание другой любви… Похожей, но другой, сменившей  девичьи грезы о святом Алане…  

- Как я сказала? – переспросила  Дженнифер Рокслей. - Я уже забыла, и вы забудьте.

- Никогда! – твердо сказал Ричард, сожалея лишь о том, что не  может писать лучше Веннена. -  Гиацинтам нужна… влага, а  сердцу - любовь. Передайте Ее Величеству, я…

Что знает  графиня? Насколько можно быть с ней откровенным? 

- Я не стану ничего передавать, - госпожа Рокслей тихонько  рассмеялась.  - Вы пришли по делу, значит, аудиенция не заставит себя  ждать. Какое счастье, что я  не регент, и могу думать, о чем хочу или о…  ком?

Она знает все, то есть все нынешнее. Катари ни с кем не поделиться былыми страданиями, но о теперешней любви она рассказала… Или проговорилась. Ее величество  так и не научилась лгать, и она так устала от одиночества, от приставленных к ней шпионов. Теперь Катари  не боится слежки, ведь рядом лишь те, чья верность прошла испытание. Дженнифер одна из них…

 - Эрэа… Эрэа Дженнифер, моей признательности…  Я понимаю, Катари Ее величество не может сейчас думать о… себе, но это не будет длиться вечно, а я… Я в самом деле молод, а Скалы ждут долго,  столько, сколько нужно!

-  Дай Создатель им дождаться, - неожиданно резко сказала графиня. - Идемте, мы  и так задержались. Негоже, если к Ее Величеству прежде вас проникнет какой-нибудь поставщик или посол.  

Они торопились не зря. Дикон едва успел  отвесить поклон расположившимся в  розовой  комнате дамам, как раздался звонок. Толстуха Лаптон бросилась на зов.  Сквозь дверной проем Ричард увидел ставшую малиновой  приемную, из которой по-прежнему вело три двери. На этот раз нужна  была самая  дальняя. Толстуха нырнула именно туда и тотчас  возникла  снова.

- Мой герцог, - возвестила она, -  вас ждут, но Их Величество   расстроены и устали, а к четырем мы ждем посла Алати.   Будьте великодушны.

- Я не отниму  много времени, - заверил  Дикон и бросился вперед. Мелькнули золотые ласточки. Урготской купчихе не видать талигойской короны, как своих ушей! Королевой Талига должна быть истинная эрэа – нежная, гордая, чистая…